Анна Леонова
Fide Sanctus 2
Вторая часть дилогии
ГЛАВА 21.
Ab initio1
13 февраля, суббота
Что такое любовь? спросила круглолицая девчушка лет десяти, подняв на него хитрый взгляд и смешно сморщив нос. Вы знаете?
В её глазах плясали бесенята, а пальцы сжимали белые ленты, которые заканчивались под потолком малиновыми шарами.
За окнами Университета медленно падал февральский снег.
Что? переспросил Святослав, вынырнув из мыслей.
Плечи выли от чужих прикосновений; возле гардероба по традиции толклась толпа.
Что такое любовь? терпеливо повторила приглашённая школьница, похлопав по стенду, уже украшенному определениями предыдущих ораторов.
Студентка-организатор, что маячила за её спиной, выразительно подмигнула ему.
«Давай, дядя, порадуй ребёнка, ответь».
Что такое любовь? задумчиво повторил парень, сбрасывая с волос снег.
На голове вырос целый сугроб, пока он бежал с дальней парковки.
Мы, честно говоря, с пространными определениями пока не готовы, пробормотал сонный Судья; смущённо схватив с кресла платье Интуиции, он поспешно запихнул его в шкаф. Мы само слово еле отыскали, вспомни.
Ну, ребёнка-то надо порадовать. Мы у девчонок спросим, заверил Хозяина Адвокат, выряженный в мятую футболку. Да, прокурорская душа?
Прокурор поднял отсутствующий взгляд, кивнул и вернулся к домино, в которое его час назад ловко втянул Внутренний Ребёнок.
Словами пока не можем, развёл руками Судья, пытаясь пригладить зацелованные Интуицией волосы. Ощущениями можем. Запахами. Цветами.
Свят отвернулся от школьницы, пряча глупую улыбку. Именно такую улыбку теперь вызывала каждая мысль о нынешнем статусе Веры в его жизни. Эта мысль последней покидала засыпающий мозг и первой атаковала его со звоном будильника.
Мне нужно подумать, мягко сообщил он девчушке. Я не могу чётко описать.
Могу нотами. Словами не могу.
Знаю, кто может словами.
Но она только что хлопнула дверцей машины и рванула в соседний корпус.
Школьница фыркнула и разочарованно отодвинула малиновые шары от недотёпы, который не желал принимать участие в оформлении праздничного стенда.
Обогнув стойку с сердечками, Свят устремился в глубь здания, всё ещё улыбаясь.
Не зря же сказано, что вначале было слово, назидательно вещала Вера утром, закинув ноги на табуретку. Если у тебя есть карандаш, ты можешь очертить границы своей реальности. А если у тебя есть слова, ты можешь эту реальность наполнить. Можно найти слово для звука, запаха, цвета. Каждого ощущения и образа. Нужно только уметь искать.
Договорив, она невозмутимо отобрала у него последний листик мяты и добавила:
Ты меня слушал?
В её взгляде было столько нежного азарта столько тёплого лукавства столько деловитого подозрения, что он едва сумел сдержать беспечный смех.
Я не буду спорить, малыш. Говори. Говори, что хочешь.
«Для описания всего можно найти слово».
Наверное. Всего кроме тебя.
Почему вдруг так ускорились дни, припорошенные февральским снегом и обведённые линиями её рисунков? Почему такими стремительными они стали, и почему их скорость впервые вызывала такую досаду?
До чего сильно нам хочется проматывать вперёд бессмысленную жизнь, и до чего мы рвёмся замедлить ту, что наконец наполнилась смыслом.
Толкнув тяжёлую дверь библиотеки, Свят быстрыми шагами приблизился к стойке и приветливо кивнул сотруднице.
Святослав Романыч! повернулась к нему грозная с виду дама, спустив очки на кончик носа. Основы деятельности нотариата? Семейное? Налоговое?
Сборник стихов Роберта Рождественского, уверенно заявил парень.
Рождественский? изумлённо обернувшись на коллег, потёр ладони Адвокат.
На его коленях подпрыгивал хихикающий Внутренний Ребёнок.
Замечательно! воскликнул Судья. Последний раз в школе читали!
Помните, как мы плакали, читая некоторые его стихи? задумчиво произнёс Адвокат, с нежностью глядя на Верность Себе, что поливала цветы в Зале Суда.
Не было такого! громогласно объявил Прокурор. Ещё чего!
Запихнув сборник в рюкзак, Елисеенко потянул на себя дверь и вернулся в коридор; густой запах библиотечных изданий тут же рассеялся. На языке вертелся какой-то мотивчик, и хотелось беззаботно посвистывать в ритм шагам.
Потрясающая идея. Да. Пусть.
Пусть вечер накануне Дня влюблённых раскрасится стихами Роберта и её гипотезами о силе слов. На лицо вернулась улыбка, жизнеспособности которой сегодня не мешали даже толчки чужих рюкзаков и резкие ароматы парфюмов.
Дёрнув вверх рукав рубашки, Свят бросил быстрый взгляд на часы, которые Рома подарил ему на начало второго семестра, прочитав лекцию о «важности правильного использования времени и ценности перспективного будущего».
Подарок регулярно жёг запястье от Ромы не хотелось принимать ровным счётом ничего но эти часы он всё равно носил не снимая.
До того шикарным был их вид и классной гравировка «Е.С.» на обороте.
Едва он протиснулся сквозь бодрую толпу технарей и приблизился к лестнице, по плечу хлопнула чья-то жилистая ладонь. Обернувшись, Свят увидел Олега.
Вокруг его глаз залегли коричневые тени будто он тоже регулярно и талантливо недосыпал а на лице горела странная смесь из вызова, обречённости и надежды.
Здорóво, пробормотал Олег, опустив глаза, и тут же ринулся вверх по лестнице.
Словно не желал плестись следом.
Сдвинув брови, Свят поправил рюкзак и нагнал его в три быстрых прыжка.
Видел, что в кабинетах творится? наклеил Олег пластырь светской беседы на уставшее лицо. Филологи постарались. На меня в лекционном зале тонна сердечек высыпалась при входе. Начерта это надо? Выпал святой валентин на воскресенье ну и вздохнули бы с облегчением. Нет, братцы, нанесём превентивный уд
«Я художник, я так вижу», перебил Свят. Сыпью не покрылся? От сердечек?
Три ха-ха, беззлобно отозвался Петренко, распахнув дверь в нужный коридор. А ты чего на первой лекции не был?
Разве от неё оторвёшься.
Проспал.
Ускорив шаг, Олег преградил другу путь с таким видом, словно на что-то решился.
Пластырь светской беседы сорвался с его лица и шлёпнулся на пол.
Зелёные глаза Петренко прищурились и сверкнули.
На их дне снова читались мрачный вызов и угрюмая надежда; надежда и вызов.
Непринуждённость их с Петренко общения вроде бы восстановилась: с пятого февраля, когда Артур рассказал ему об отмене пари.
Но теперь она снова почему-то трещала по швам.
Со среды Олег его сторонился; упорно избегал прямых взглядов и скупо отмалчивался даже в тех контекстах, которым раньше дарил целые тирады.
Ты наконец хочешь объяснить, чего тебя лихорадит?
Елисеенко остановился и нацепил маску вежливого интереса. Мимо хаотично сновали студенты, и пол, казалось, был готов вспыхнуть от силы трения.
Давай, говори быстрее. Здесь невыносимо.
Респект, протянув к нему ладонь, сообщил Олег. Поздравляю. Самое сложное перестать скрывать содержимое сердца от себя самого.
В голове закопошилось настороженное недоумение.
Нет. Он явно не собирался пояснять, чего его «лихорадит». О чём он?
Доброе утро, страна, немедленно вклинился Судья. Поздравлять тебя этой зимой можно только с одним. Скорее всего, он о Вере. Такие новости путешествуют быстро. Ему мог сказать кто-то из её общаги. Прячетесь-то вы только от соседок по комнате.
О чёрт! пробормотал Адвокат, кусая губу. Стоило лучше скрываться!
Стоило скрываться лучше, твою мать.
Мысли понеслись сквозь голову со скоростью подбитых истребителей, которым только одна дорога к земле. Если Петренко теперь знает о Вере, нет логичных причин не видеться с ней в его присутствии. Но это отчего-то было страшно.
А ну как они по-прежнему читают одинаковые книги?
А в присутствии Варламова? Едва Вера окажется рядом, Артур захочет прояснить эту нелогичность: пари вроде было отменено по причине того, что «царевич нихрена не делал», а трофей был тут как тут.
Ладони взмокли и зачесались; по нервам пробежал холодок.
Почему ты не подумал об этом заранее?
Нет, стоп; нет. Спокойно. Вряд ли Варламов захочет что-то прояснять.
Тогда ему придётся раскошеливаться на двести пятьдесят долларов.
Машинально пожав петренковскую руку, Свят прочистил горло и выдавил улыбку. Он был уверен, что провинциальный рентген заметит: улыбка именно выдавлена.
Но нет.
Петренко, казалось, сильнее заботило то, чтобы скрыть натянутость улыбки своей.
Или мне это привиделось?
Бывает же, задумчиво добавил Олег. Начал за упокой, закончил за здравие.
Кивнув, Свят сжал зубы и молча хлопнул его по плечу; трепаться о Вере не хотелось.
Было досадно проронить в беседе о ней даже половину лишнего слова.
Ты параноик, сварливо припечатал Прокурор. Никакой «беседы о ней» не было и в помине. Он даже имени её не назвал.
Он назвал. Только не буквами и не вслух.
Ты где на выходных? поинтересовался Олег, повернув к нужному кабинету.
Сам как думаешь? раздражённо уронил Елисеенко.
Узел в голове вроде бы расслаблялся но не быстро и не очень.
Чего он выпытывает?
Риторический вопрос, усмехнулся Олег; открыв дверь, он пропустил Елисеенко вперёд. Стоп, ты же у нас славянофил. И вдруг февральские четырнадцатихатки?
Группа мерно гудела, обратив на прибывших ровно один процент внимания.
Это будут просто обычные выходные, буркнул Свят.
Прошагав к парте, за которой сидел Варламов, он хмуро хлопнул по артурской руке.
Ещё, твою мать, один.
Варламов уже две недели выглядел кислее незрелой клюквы и явно полагал, что царевич Елисей ловко обвёл его вокруг пальца: и проиграл, и сэкономил.
И это он ещё не знает, что Вера теперь со мной.
Артур наверняка не поверил, что Свят «нихрена не делал» для победы в споре, и очень жалел, что поспешил вывалить Олегу об отмене пари.
Своими же руками убил повод для ссор между ними, которые он нежно обожал.
И вот, опять: в этой аудитории можно было сидеть по трое; многие так и сделали.
Варламов же занял лишь два стула, на одном из которых сидел сам.
Было неясно, для кого именно он место не приберёг, но Олег решил это за него.
Шагнув к четвёртому ряду, он меланхолично втиснулся между Карпюк и Андреевым, даже не взглянув на Артура. Напряжённо проследив за ним, Свят медленно опустился на стул рядом с Варламовым.
Ещё вчера он попытался бы найти возможность сесть с Петренко.
Сегодня же от этой перспективы упорно воротило нос что-то липкое внутри.
Казалось, чем меньше времени он проводит с Олегом, тем хуже Олег помнит Веру.
Задумчиво ковырнув неровный край парты, Свят подхватил телефон, отвернул экран от Артура и быстро напечатал: «После пары жду в машине, моя маленькая».
Если бы он ещё в холле не решил сообщить ей это, он бы отправил галиматью, которую оставил на доске чужой препод, лишь бы сейчас написать хоть что-то.
Лишь бы поставить в конце любой галиматьи слово «моя».
Прекрасно. Больше не надо заменять общим местоимением замечательное своей притяжательностью местоимение «моя», пробормотал он вчера в её тёплую шею.
Да. Добрых снов, хороший мой, отозвалась она, сжимая его запястье.
Когда неудобная для одного тахта успела стать такой просторной?
Жарко, Свят, пробурчал комок золотого света, заключённый в кольцо его рук. Ну отодвинься. У тебя так батареи жарят, не то что в общаге.
Точно, при первой же возможности пойдём ночевать в общагу, сонно пробормотал он. Там тебе некуда будет отодвигаться на полуторке.
Ну тесно же! прохныкала Уланова, ударив по его колену своим. Отодвинься!
Ну не буянь, любительница личного пространства.
Ну потерпи. Не так уж тесно ведь, рассеянно попросил он, вынырнув из полусна.
Пальцы пробежали по её плечам и замерли на предплечьях. Вот так.
Вот так он хотел уснуть: поглаживая против роста крошечные волоски на её руках.
Не хочу отодвигаться, прошептал Внутренний Ребёнок, касаясь золотых лучей, что лились из её сердца. Ну пожалуйста. Не так уж тесно же.
Совсем не тесно. У тебя под кожей.
Как же странно было наконец ощущать себя вне виноватой драмы.
Сколько же слов находилось в голове для описания этой драмы!
До чего охотно и красочно мы можем говорить о своих страданиях и боли!
И как сложно описать своё тихое долгожданное счастье.
«Вначале было слово», ты права.
А теперь слова нужны только для того, чтобы вывести на стенде, «что такое любовь».
Слово, что нашлось гигантскими усилиями Зала Суда и создало новую реальность.
Слово, которое он всё никак не решался ей сказать.
Потому что ответное признание приведёт его к победному финишу.
А этой победы проигравший на старте давно не хотел.
Отменил пари для Варламова, но не отменил для себя, задумчиво уронил Судья.
Чёртовы дебилы.
Что один со своим «закончил за здравие», что другой со своими двумя стульями.
Как хорошо было в библиотеке когда в голове роились только мечты о вечере.
Вечер субботы. Стихи Рождественского. Узкая общажная кровать. Праздничный день наутро. Её переливчатый голос и заразительный смех.
Запах её тела, лица и губ; запах корицы под майским дождём.
По животу разбежалось мягкое тепло.
Над головой грянул звонок, и в кабинет тут же влетел преподаватель. Он был до того расторопен, будто всё это время нетерпеливо мялся за дверью, ожидая этой трели.
И до того лучист, будто впитал три ведра филологических сердечек.
Неуклюже раскрыв конспект, Свят выключил все мысли, кроме тех, что касались деятельности нотариата; за толстым окном слева медленно шёл крупный снег.
* * *
Amorem canat aetas prima2
Когда ещё воспевать любовь, как не в юности? воскликнула миловидная преподавательница основ иностранной риторики. Когда ещё обращать внимание на роль любви, как не в преддверии одного из самых романтичных праздников в году? Тринадцатое февраля, друзья, и сегодня мы поговорим именно о любви, заполнив этот ватман сочными дефинициями! Облачив силу любви в силу риторики Чем сильна риторика?! Чем, Елена Владимировна? А, Вадим Сергеевич? Андрей Викторович? Чем риторика сильна, Анастасия Павловна?
Она способна проникать в сердца посредством слов.
Точно, Вера Станиславовна! воскликнула преподаватель; её лицо приобрело одухотворённое выражение.
Расслабленная субботой Быкова заморгала и метнула в Уланову раздражённый взгляд.
Быстрее соображать надо, Павловна.
Ухмыльнувшись, Вера перевела взгляд на ватман, что перекочевал к ним с соседнего ряда. В его верху сияла красная надпись «Love is»3 В остальном лист был пуст.
Одногруппники дебютировать с определениями не спешили, желая сначала посмотреть, что напишут лучшие.
Вытянув изящное предплечье, Майя постучала ногтем по ватману; её кошачьи глаза остановились на Вере.
Идеи? спросила Ковалевская одними губами. Что будем писать, взорвалась бы у неё в сраке любовь к изобразительной самодеятельности?
Вера поджала губы и нетерпеливо дёрнула плечом, на котором ещё тлел запах его футболки. Мыслей о нежной «love» в голове вертелось с излишком.
Вот только все они были страшно далеки от основ иностранной риторики.
Давай я что-то нарисую, а ты напишешь, предложила Уланова, перебирая в голове контуры незатейливых вензелей в форме сердца.
Оно будет обвито мятным плющом и усыпано бордовыми лепестками.
Вот уж нет! свистящим шёпотом возмутилась Ковалевская. Ты же столько знаешь из Шекспира! Давай, выуди что-нибудь! Любовь не разберёт, чем пахнет роза