Для сорока с лишним лет отец был непомерно силён.
Или это просто ты до сих пор защищался и нападал вполсилы?
Ну, сука пропыхтел Роман в пылу битвы. Ты у меня своё получишь
МАТЬ БАБА! РЕВНУЕТ И ЗАВИДУЕТ! крикнул Свят, рывком выдернув из плена левую руку; запястья ныли. А У ТЕБЯ, ДЕБИЛ, КАКИЕ ПРИЧИНЫ НЕНАВИДЕТЬ ЕЁ? ИЗ-ЗА ТОГО, ЧТО НА МЕНЯ СТАЛО НЕ НАДАВИТЬ?! УЖЕ НЕЛЬЗЯ НЕ ПРИЗНАТЬ, ЧТО ВСУХУЮ ПРОСРАЛ РОЛЬ ОТЦА?
ЧТО ЭТО Я ПРОСРАЛ?! заревел Рома, сверкнув чёрными глазами. ГЛОТКУ ТВОЮ ВЫКОРМИЛ И ФАМИЛИЮ СВОЮ ДАЛ?! НАДО БЫЛО СДАТЬ В ДЕТДОМ, ЕЩЁ КОГДА ПСИХОЛОГ НАМЕКНУЛ, ЧТО ТЫ ТОГО! ЧЁРНОГО КВАДРАТА БОЯЛСЯ! СМОТРИ, КАК ЗАГОВОРИЛО МОЁ ЖЕ ГОВНО! Я ПРОСРАЛ ТО, ЧТО МАЛО БИЛ! Я СКАЗАЛ И ТЫ ДОЛЖЕН ПРИСЛУШАТЬСЯ!
«Сдать в детдом Что ты того Мало бил»
Его слова походили на зазубренные наконечники для стрел: они входили в тело легко, но без мучений их было не вынуть.
Должен прислушаться.
Должен испуганно вздрогнуть и просесть под фамильной плитой.
Выбрать их, а не её. Их, а не себя.
Смелость утёрла слёзы и подняла голову.
И именно сейчас показалось: это её звёздный час.
Да срал я на то, чтобы к тебе прислушиваться, еле слышно прошипел Свят. Срал я на твоё «не нравится»! И фамилию я твою, сука, ненавижу! И бабло мне твоё не всралось. Хватит! Буду таксовать по ночам! Не смей лезть в мою жизнь! Я не твой подсудимый! Не смей, сука, меня шантажировать!
Лицо Романа исказила гримаса изумлённого недоумения хриплого гнева. Сжав кулак, он растянул рот в улыбке, которая пугала уровнем своей учтивости.
Ну дай мне по роже, давай! вздёрнув подбородок, выпалил Свят; в грудь изнутри било какое-то пушечное ядро. Что это изменит?! Что это меняло хоть раз?! Играл роль добродетели в судах, а дома избивал десятилетнего! ТЕБЕ БЫ СЛОВО НЕ ДАЛИ НИ РАЗУ, ЕСЛИ БЫ КТО-ТО ЗНАЛ МЕТОДЫ ТВОЕГО ГУМАННОГО СУДА!
Не верилось.
Не верилось, что кулак Романа ещё никуда не приземлился; что он слушает эту речь до конца, приторно вскинув густые брови.
Не верилось; и пушечное ядро дымилось и постанывало.
«НЕ НРАВИТСЯ» ОНА ТЕБЕ?! громыхнул Свят; казалось, этот крик вознёсся под крышу дома радиоактивным грибом. ЛЮБИЛ ТАКУЮ, НО ЗАССАЛ?! НЕ ПОТЯНУЛ ТАКУЮ?!
ХЛЯСЬ! Кулак зава кафедрой приземлился: аккурат в угол его глаза выпуклой фамильной печаткой.
За годы она впитала, пожалуй, литр его крови.
Глаз запульсировал и утробно заныл; по щеке сверху вниз побежали волны боли.
Но внутри Внутри цвела феерия.
Он сказал всё этому Гудвину в обосранных штанах и пусть теперь сколько угодно включает грозный голос над пустым троном.
Впору было давать сдачи; превращать славный лик бывшего прокурора во вчерашний винегрет но что-то грозное в груди связывало руки цепями.
Внутренний Ребёнок рыдал, забившись под стол Судьи. Прокурор стыдливо отводил глаза от своего прототипа.
Всё сказал, тварь? наконец прошипел Роман, тяжело дыша; на его выбритых щеках проступили багровые пятна. Не понимаешь словами, будет по-другому.
Прошагав к столу, отец ударил по нему кулаком; стакан из-под козьего молока со звоном подпрыгнул.
Смахнув со скулы каплю крови, Свят медленно растёр её между пальцев.
Мысли походили на бюджетный салют в райцентре, но в одном были странно ясными.
Неужели попал с версией про «такую же»? Быть того не могло.
Обитатели Зала Суда понуро молчали; Внутренний Ребёнок глухо рыдал и звал папу.
Снова промокнув щёку, Свят уставился в окно, считая капли, что по нему сползали.
Две капли. Три. Четыре.
Отец молчал, хрипло дыша и изредка покашливая.
Шесть капель. Седьмая слилась с восьмой, и они догнали девятую.
«Хороших людей не бьют», назидательно изрекал Роман, когда его сын хмуро разглядывал ссадины в зеркале ванной.
Пусть не хороший. Пусть хуже всех. Только бы отсюда.
На воздух; в дождь; под ураган; внутрь апрельского торнадо. Лишь бы снова поверить в существование невидимого в этой квартире тела.
Лишь бы слышать свои мысли и верить им.
Но отчего-то было важно не покидать комнату до оглашения приговора.
Значит, так, низким голосом проговорил отец. Деньги теперь получаешь только на еду и нужды по учёбе. Не дай бог что-то ей купишь или займёшь у кого. Узнáю. Все прогулы будешь отрабатывать. Перед преподавателями приседать. Тебе остаётся или квартира, или машина. Выбираешь квартиру завтра пригоняешь машину сюда. Выбираешь машину переезжаешь в эту комнату. Коммунальные или бензин лимитирую. Будешь и дальше мразью, лишу вообще всего.
Чего и следовало Следовало. Конечно.
Чем Рома всегда умел форсить, так это тугими пачками.
Сердце на миг упало, но тут же встрепенулось и заколотилось так яростно, словно должно было доказать, что он пока не думает сдаваться.
Нет, ни за что. Только не жить здесь.
Эту комнату не спасёт ни один ностальгический плакат.
Разомкнув зубы, Свят едва слышно выдавил:
Выбираю квартиру.
Услышал про «таксовать», сука гнойная.
Завтра жду ключи от Ауди. Свободен, железным басом бросил Рома.
Он мог забрать машину сразу и сегодня но решил дать поездить; попрощаться.
Он всегда знал, как и кому сделать ещё больнее.
Одолев комнату в несколько кривых шагов, Свят выскочил в коридор. Весь апрельский дождь собрался под кадыком; казалось, миг и он хлынет из-под ресниц.
Холёная гарпия сновала под дверью, заламывая руки; далеко она не ушла.
Она всегда любила не нырять в события, но непременно быть в курсе их.
Святуш! закричала Ирина; в её идеальных глазах горела неумелая эмпатия.
Ловко её обогнув, Свят подскочил к кроссовкам и сел на корточки; было тяжело дышать так, будто на голову давила вода. Пальцы путались в шнурках, неуклюже дёргая текстильных червяков.
Святуша! повторила мать; подбежав к нему, она опустилась на колени. Вам надо ещё поговорить Он хочет как лучше, Святуш
ЛУЧШЕ ДЛЯ КОГО? рявкнул он, сверкнув влажными глазами.
Мать неровно отшатнулась. Её губы задрожали, а пальцы потянулись к его ссадине.
Ира, брось. Ты никогда не умела делать что-то вовремя.
Оттолкнув её руку, он встал и с сухой бравадой подхватил с тумбочки ключи от машины. Вид гладкого пластика заплакал в груди острой горечью.
Эта машина давно стала его другом.
ОСТАВЬ ЕГО В ПОКОЕ, ПУСТЬ ИДЁТ! прорычал из комнаты Роман.
Прижав ладонь к глазу, Свят выскочил за дверь и понёсся вниз по ступенькам; сердце дрожало под кадыком.
Пора переставать надеяться на него, прошептал Адвокат, прижимая к себе притихшего Малыша. Пора переставать надеяться, что он увидит в тебе не куклу.
Кем нужно быть, чтобы на тебя переставали надеяться твои дети?
Лестница закончилась быстрее, чем он хотел; тело выскочило под ливень, и по лицу монотонным строем потекли холодные капли.
Ветер был таким острым, что хотелось прикрыться щитом.
Вжав голову в плечи, Свят добежал до машины, юркнул внутрь, воткнул ключ в замок зажигания и вывернул на полную мощность верхний обогрев.
Лицо и тело дико замёрзли будто он час стоял под ураганом.
Каждое движение в салоне было отработано до автоматизма; не верилось.
Не верилось, что скоро он будет купать талоны в компостерах.
Утроба Ауди пахла сырой мятой, чернилами принтера и грязью апреля.
Не сдержавшись, он саданул по рулю, вложив в удар всю злобную нежность, что чувствовал в адрес машины; часы на запястье глухо звякнули.
Швырнуть бы ему в рожу эти тикающие инициалы на серебре!
Но что бы это изменило? Обойдётся.
Он и так норовил забрать всё, что мне нравится; и так.
Теперь он был в безопасности и сердце медленно восстанавливало ритм.
Ладно. Чёрт с ней, с машиной. Она не твоя. Легко досталась легко исчезла.
Чёрт с ней, с машиной. Чёрт с ними, с лишними деньгами. Чёрт с
Вздрогнув от внезапного осознания, Свят сглотнул и застыл. Глаза в зеркале заднего вида были похожи на куски жжёной резины; ссадина щедро кровоточила.
Минус машина. Минус финансовая свобода. Минус Он превращался в
Ты превращаешься в «него», трагическим шёпотом подтвердил Прокурор. Да.
Отныне ты ничем не лучше Петренко.
Сердце охнуло и грубо затрепетало; теперь оно билось так, словно мечтало треснуть.
Рывком сняв машину с ручника, он выехал с парковочного места и стрелой покинул двор. Перепачканные кровью пальцы липли к рулю; глаза в зеркале теперь походили на выпученные обломки пустых гильз.
Не хотелось думать, что он был хорош только этими преимуществами.
Не хотелось в молебном полуприседе просить её отменить «день наедине с собой».
Но узнать это было нужно. Как можно раньше. Сегодня; сейчас!
Прямо сейчас!
* * *
Взглянув на рисунок, Вера задумчиво провела пальцем по контуру облака над фасадом костёла. Пожалуй, это облако стоило сделать более рыхлым.
Рыхлым и мокрым. Как будто на Площадь вот-вот хлынет дождь.
Подняв глаза к окну, она невольно залюбовалась каплями, что съезжали по стеклу.
Это было почти танцем. Предсмертным танго воды, бессильной перед гравитацией.
Рисуй, не трать время, настойчиво проговорила Верность Ему, обложившись секундомерами. Раз уж ты отвоевала этот день, нужно набраться сил побыстрее.
Верность Себе спешить отказывалась: она вальяжно сидела в кресле, пила яблочный сок и рисовала костёл, подложив под лист толстый оксфордский словарь. Каждый её жест говорил: «Я буду в уединении столько, сколько потребуется».
Мне не нравится, что это право нужно «отвоёвывать», хмуро произнесла Интуиция.
Рисуй быстрее! взвизгнула Верность Ему. Тебе ещё заказ по переводу делать!
А ну замолчи, холодно отчеканила Верность Себе, раздув ноздри. Она ничего по работе делать не будет. Это день наедине с собой, а не день наедине с работой. Она и так только работает в то время, что ей удаётся выкроить для себя. Она переведёт это в среду или в четверг у него дома. А он подождёт! Ничего с ним не случится!
Верность Ему свирепо зыркнула на коллегу, но столь же весомых слов в своём дидактическом арсенале не нашла. Такие дружные в феврале, с приходом марта Верность Себе и Верность Ему всё чаще бросали друг на друга враждебные взгляды.
Между ними бегали не просто тёмные кошки, а дьявольские отродья чернее тьмы.
Выдохнув, Вера прикрыла глаза, открыла их, поморгала и устало потёрла лоб, не выпуская карандаш; острый грифель царапнул по виску. Внутри словно перекатывался надутый пакет с кипятком, готовый лопнуть в любой момент.
Время «дня наедине» шло, а она ни капли не отдыхала!
Бессильно опустив руку, Вера попыталась впитать столько уединения, сколько сможет. Настя ещё вчера усвистала с ночёвкой к своей обожаемой Марине, а Лина уехала на выходные к бабушке. Почему она всегда ездила только «к бабушке»?
Подумать о ком-то, кроме Свята, было приятно; это придавало сил.
Сдвинув брови, Вера послюнявила карандаш и наметила у края рисунка жирный бок одутловатой тучи. Да, Лина никогда не сообщала, что едет «к родителям», к «маме».
Она всегда ездила «к бабушке». Почему? Что с её родителями?
Они жили в одной комнате почти три года, а она и не удосужилась об этом спросить.
Иногда этот вопрос казался слишком наглым, а иногда ненужным.
В конце концов, какая разница, кто куда ездит, если они милосердно уезжают отсюда?
Больше, впрочем, наслаждаться уединением не получалось; внутри пышно цвёл стыд. Этот стыд так извёл, что хотелось плакать.
Но плакать тоже было стыдно.
Почему-то казалось, что Святу в любом случае куда хуже, чей ей.
Когда Елисеенко согласился на её «день наедине с собой», он выглядел так жалобно и недовольно, словно соглашался на протез вместо руки; не меньше. Она всё ещё не сумела поговорить с ним о том, что ей нужно больше личного пространства. Когда он накануне восьмого марта заговорил о ревности к Петренко, эта тема сразу показалась ей более важной а другого шанса так и не представилось.
Что, если он сегодня промолчал, но обиделся? Что, если я всерьёз его задела?
Что, если он будет мстить? Чем может обернуться его месть?
От этих вопросов в груди было холодно; холодно и устало. Она добилась своего; она с утра была одна в своей комнате; одна! Но напряжение не ушло. Оно превратилось в суетливую вину и мнительный страх.
Какого чёрта я не могу побыть одна без вины и страха?!
Верность Себе цокнула языком и показала Хозяйке большой палец.
Спокойно. Спокойно. Она перегибала палку.
Тебе достался охренительный парень. Неплохо бы беречь его чувства.
Верность Ему выразительно всхлипнула и утёрла крупную слезу.
Ты действительно этого хочешь, милая? с ласковой грустью проговорила Верность Себе. Лихорадочно беречь его чувства, даже если это означает увечить свои?
Не может быть, нет. Не может быть, чтобы он ставил меня перед таким выбором.
Послушай, терпеливо обратилась к Хозяйке Интуиция. Кого-то из вас непременно пришлось бы обидеть. Либо его тем, что ты оказалась сегодня здесь, либо тебя тем, что ты осталась бы там.
Откинув карандаш, Вера обхватила голову и шумно выдохнула через рот.
У тебя лучший парень на свете! Он идеал; поистине идеал!
Откуда столько грусти, тоски, злобы и усталости?!
Ты бесишься с жиру! Все были правы!
Все всегда были правы насчёт того, что она жестокая и бессердечная!
Надо ему позвонить. Просто так; услышать и позволить услышать себя.
Едва она додумала эту мысль, экран Самсунга загорелся бирюзовым; на нём блестело семь букв. «Sanctus». Верность Ему зарыдала в голос, улыбаясь до ушей.
Верность Себе массировала виски и неслышно считала до ста.
Привет, тихо произнесла Вера, откинув крышку телефона.
Малыш, хрипло проговорила трубка. Я помню, что сегодня ты хотела побыть одна, но Можно, я за тобой заеду? Минут через десять. Получится? Пожалуйста.
Серьёзно? Мы договорились, что я приеду завтра после пар. Завтра!
Она только что хотела сама ему позвонить, но Этот вопрос отобрал последние силы, которых она так и не накопила за бесполезное «наедине с собой».
Медленно поднявшись из-за стола, Вера шагнула к окну и проводила глазами несколько капель, что скатились к карнизу. Дождь бил по жестяному плацу с ритмом опытного диджея: мелодично и монотонно.
Прямо сейчас? упавшим голосом переспросила она. Что-то случилось?..
Нет, слишком быстро произнёс он. То есть да. Я хочу поговорить с тобой.
Его голос звучал так, словно ему было кошмарно плохо.
Уж наверное, снова хуже, чем ей! язвительно выкрикнула Верность Себе.
А если случилось что-то серьёзное? прошептала Верность Ему, глядя на неё с трагическим укором. А если она сейчас и правда нужна ему?
Он позвонил тому, кому безмерно доверяет. Ладно. Да.
Лучше пожертвовать уединением, чем после корить себя за неуступчивость.
Отогнав обречённую усталость, Вера негромко ответила:
Конечно. Спущусь на крыльцо через пятнадцать минут.
Свят положил трубку, но она всё держала телефон, второй рукой неуклюже пытаясь расчесаться. Волосы не слушались: они пушились наэлектризованным чертополохом.
Словно ток, что с утра кроил сердце, теперь штопал и мозг.
* * *
«С кем ты подрался?»
Она спросила это трижды, но он ни разу не ответил только бросил: «Потерпи».
Сбоку от машины шумела Река, принимая в объятия потоки небесных слёз. Дождь не только не перестал, но и усилился. Казалось, скоро в Городе будет сумасшедший спрос на компактные каноэ, что умеют скользить по узким улочкам.
До набережной, не считая её вопросов, они доехали в гробовом молчании.
Свят угрюмо смотрел на оголтелые дворники, что смахивали воду со стекла, и не спешил объяснять форс-мажорное рандеву.
И это бы злило если бы на злость были силы.
Впрочем, что-то в его лице отзывалось в груди осторожной лояльностью.