Когда слова и силы заканчивались.
Смелости всё ещё не удавалось равнодушно встречать взгляд отцовских глаз.
Страх его оценки был живуч, как клоп под обоями.
Поморщившись, он коснулся шторы, о которую в детстве любил тереться щекой.
Тогда это отчего-то приносило спокойствие.
Теперь райдер у спокойствия расширился.
Его не получалось обрести, даже влив себе Уланову внутривенно.
«Сегодня я хочу побыть одна. Позаниматься своими делами». Она произнесла это ласково и вежливо, но в её глазах горела до того отважная воинственная решимость, до того крепкое настоявшееся намерение, что он тотчас понял: она не отступит. Она помчится проводить свой «день наедине» любой ценой; её суматошная эгоистичная цель вынесет оправдательный приговор даже самым бессердечным средствам.
Она вечно пытается сбежать; отдалиться; исчезнуть!
Чем меньше он понимал в её голове, тем сильнее хотелось вцепиться в неё клещом; не выпускать из виду ни на миг. И мысль о её «дне наедине с собой» корчилась внутри, как догорающий кусок заскорузлой пластмассы.
Из-за этой пластиковой вони было совершенно нечем дышать.
Зачем, вот зачем ей это «наедине с собой»?!
Что она собиралась делать такого, что нельзя сделать вместе с ним?..
А то ты не знаешь! сварливо грянул Прокурор, хмуро оглянувшись на смущённую Верность Ему. Чего ты бездействуешь?! Он уже почти здесь!
Судья кивнул и указал глазами на Верность Себе, что благодушно читала Фромма.
Он здесь? испуганно переспросил Ребёнок. Здесь то есть в её мыслях?
Адвокат глухо охнул и приложил руку к груди.
«Он». Все в Зале Суда отныне говорили только «он».
Четыре буквы его имени теперь вызывали у обитателей Зала такую паническую тревогу, что её не получалось унять несколько часов.
«Он». «Почти здесь».
Внутренний Ребёнок всхлипнул и потянулся к любимой шершавой шторе.
Ужаснее всего было то, что она твёрдо и решительно выставила его гиперконтроль за дверь этого таинственного зазеркалья; взяла ответственность на себя.
И перечить этому значило превращаться в её бывшего кретина.
Она сказала, что «поставит ему границу, если он перейдёт черту».
По её мнению, он её ещё не перешёл?!
Надо было сопоставить показания в той беседе; ещё тогда уточнить, что для неё значит «переход черты»! Может, не поздно это сделать и сейчас?..
Нужно поговорить с ней; да. Собрать всё красноречие и поговорить.
Он убеждал себя поговорить с ней каждый день но сделать это не получалось.
Он боялся услышать твёрдое «нет».
«Нет, я не буду ограничивать общение с ним».
«Нет, мне нравится то, что происходит».
Над головой что-то щёлкнуло и сорвалось; теперь рука ощущала больше тяжести, чем миг назад. Вынырнув из мыслей, Свят поднял голову и закатил глаза.
Он так стискивал в кулаке сраную штору, что она соскочила с крючка.
Сжав зубы, он шагнул к столу, подтащил к окну стул, встал на него и неуклюже зажал кусок шторы прищепкой. Сделать это аккуратно никогда не удавалось: штора либо оставалась висеть на ниточной сопле, либо сжиралась до морщинистых вмятин.
Прищепка либо попустительствовала шторе, либо калечила её.
И золотой середины, казалось, не существовало.
Святуш, можно? послышался за спиной робко-слащавый голос.
Чёрт, я даже не слышал, как она вошла.
* * *
Не дождавшись ответа, мать приблизилась и коснулась его лопатки сухо и небрежно.
Словно была готова в любой миг отдёрнуть руку и сделать вид, что не касалась.
Её рука на спине ужасно мешала как чужеродный протез.
Физический контакт с ней стал до ужаса неловким ещё пять-семь лет назад.
Ты всегда уходил в комнату, когда уставал упрямиться, тихо произнесла она. Он хочет как лучше. Попробуй его услышать.
«Уставал упрямиться»?!
Ира! пошёл Свят в атаку; голова вспыхнула от злобы. Что конкретно вас не устраивает в моей жизни? Что она не ваша вышла из-под вашего контроля?
Не называй меня по имени! заученным тоном бросила мать.
Она никак не сдавалась; боролась и боролась. Рома давно плюнул на присвоенное ему погоняло, а Ира продолжала вызывать ветряные мельницы на дуэль.
Повторяла своё «не называй меня по имени», как дряхлый попугай-разлучник.
Как будто это могло что-то изменить.
Потупившись, Ирина Витальевна молча напряжённо перебирала пуговицы на блузке.
Даже когда они были вдвоём, в воздухе витало присутствие её мужа.
Она едва ли могла ступить шаг без его назидательного кнута.
Не делай вид, что не понимаешь, подняв точёное лицо, пробормотала мать. Ты окончательно перестал быть
Удобным?
благоразумным. Пропуски, пренебрежительное отношение к некоторым предм
К каким?! гаркнул Свят; зубы были так стиснуты, что в висках кололо. К каким предметам? Он несёт чёрт-те что! А ты всё повторяешь за ним, как эхо!
Ирина Витальевна отвернулась и скривила помадные губы изящной волной.
На дне души колыхнулась горькая досада. Она вроде бы пришла поговорить наедине, но всё равно не говорила ничего, что бы противоречило конвенции имени Ромы.
Между ними была пропасть; пропасть. И она сама проложила её.
При чём тут эхо? Просто я вижу, что он прав, собрав какое-никакое самообладание, отозвалась мать. Тебе и правда нужно больше внимания уделять некоторым предметам и преподавателям. Вот Как там его? Англичанина.
Еремеев, сухо сообщил Святослав.
Преподавательская рожа в крупных рытвинах радостно замаячила перед глазами.
Он так отвратительно произносил «the», как будто его обучали беззубые.
Еремеев, подхватила Ирина. Он сказал папе, что не допустит тебя к зачёту. Потому что ты не выполняешь даже требуемый минимум заданий.
Я ему всё занёс, процедил Свят. Я не ожидал, что он заметит помощь Веры.
Кто бы пел дифирамбы об этой сфере!
Рома закончил в Киевском университете имени Тараса Шевченко аспирантуру и получил степень кандидата наук. Ира же не доучилась даже до диплома бакалавра; она ушла с юрфака после четвёртого курса.
Но комментировать академические успехи сына бежала наравне с муженьком.
Помощь кого?.. захлопав ресницами, невинно протянула мать.
На её лице было написано искреннее недоумение.
Гневно взглянув в её сторону, Святослав заиграл желваками, но промолчал.
Скользкая ты кривляка.
Рому только что стошнило на пол кабинета сотней крикливых абзацев об Улановой, а Ира всё смотрела так, словно намеревалась вовек не признавать, что Вера существует.
Это была её личная панацея: кокетливо закрывать глаза на всё неугодное.
Помощь моей девушки, с нажимом проговорил он, чеканя льдом каждую букву.
Мать вскинула холёное лицо; теперь она смотрела с вызовом.
Невинное недоумение со сцены уползло.
Безмерно рада за неё, процедила Ира, сложив на груди ухоженные руки. Это явно далось ей непросто. Но это не значит, что она тебе теперь важнее нашей семьи.
Важнее вашей семьи мне даже немытый бич под квёлым дубом.
Я не против твоих девушек, Святуша. В том случае, если они
похожи на тебя.
Не договорив, мать высокомерно отвернулась и демонстративно взмахнула рукой будто говоря: «Если ты неглуп, ты додумаешь эту простейшую фразу сам».
Глуп, Ира, не старайся. Поставь на мне животворящий крест.
Остановись, уронил «Святуша», разглядывая стены, увешанные плакатами его подростковых кумиров. Не надо сильнее отягощать и без того невыносимый бред. Еремеев маразматик, Рома истерик, а ты? У тебя вообще есть своё мнение?
Ещё бы она тебе нравилась.
Грудь внезапно прошила странная гордость за девушку, что ныне проводила «день наедине с собой». Пусть наединессобойничает, впрочем.
Всё лучше, чем быть воспалённым придатком дебильного мужа.
Мать рывком повернулась; по её высоким скулам побежали красные пятна.
Видишь, как ты разговариваешь?! прошипела Ирина, раздув ноздри.
Ещё недавно точёное лицо стало походить на разнузданную морду гранитной гарпии.
Марина тебя хотя бы одёргивала, когда ты с нами так разговаривал!
Потому что хотела замуж за вас, а не за меня.
А эта Вера, видимо, даже поощряет это! Способствует твоему хамству!
Ты её даже не видела! не надеясь быть услышанным, свирепо бросил Свят.
Пастернака не читал, но осуждаю.
Не видела, и не надо мне! уперев палец ему в грудь, гневно продолжила мать. Мне достаточно видеть тебя, чтобы сделать вывод, что эта В
Дверь комнаты снова распахнулась и снова неслышно.
Жалко, что не видела, Ира! громыхнул с порога Роман. Послушала бы, как она с ним разговаривает, с полудурком! Та чернявая хотя бы в рот ему смотрела!
Заведующий кафедрой уголовного права и криминологии расхаживал дома с голым торсом, без запроса пихая всем в лицо свою потрёпанную маскулинность. В одной руке он держал надкусанный тост с авокадо, а в другой стакан козьего молока, которое кипятил строго шесть минут.
Испытав шумный прилив отвращения, Свят отвернулся к запотевшему окну.
Дождь усилился, и капли на стекле меланхолично набирали вес.
Вмиг растеряв педагогический пыл, Ирина Витальевна отступила к стене и заслонила плакат с солистом Океана Эльзы.
Морда гарпии с её лица уже была тщательно стёрта.
Я спрашиваю её, куда она после ВУЗа собирается, с набитым ртом продолжил Роман. Приезжие же обычно домой возвращаются. А она: «Я не собираюсь назад, я в Гродно буду работать». И смотрит нагло так! Смотрит и глаза не полопаются!
Рома вроде говорил о ситуации, когда его окунули в бочку с дождевой водой апреля Но по его лицу разливалось вящее удовольствие.
Так он лучился, когда в шкуре прокурора выигрывал самые гнусные дела.
Отвращение накатывало всё новыми приливами; степенно разглядывать капли было невероятно трудно. В висках нарастал тугой звон.
Сколько бы обиды на Веру ни горело внутри, в разговорах с Ромой её хотелось защищать.
«А с чего бы тебе», говорю я ей, «быть такой уверенной в своём распределении?» лениво протянул отец. «За тобой кто-то стоит»? «На кого ты рассчитываешь», мол?
А она? подала голос Ирина Витальевна, усиленно хмурясь.
Чтобы царь не дай бог не подумал, что с ним не согласны.
А она: «На свой ум», провозгласил Рома, грохнув на стол стакан с молоком; вокруг его рта блестели белые потёки. Ну ты представляешь?! Подобные «умы», мать их, очень быстро идут к чертям, если у распределительной комиссии другое мнение! А этот дебил стоит лыбится, плечики её теребит! И снова лыбится, ну ты глянь!
Не пытаясь сдержать ухмылку, Свят крепче сжал край шершавой шторы. Грудь распирала смелая гордость.
Словно слова и поступки Веры были словами и поступками его самого.
А она знала, кто ты? робко поинтересовалась Ирина.
Да знала, конечно! Копирку же подложили! нетерпеливо воскликнул старший Елисеенко, закипая на глазах. И ещё оглядывалась на него! За поддержкой! ЧТО ТЫ МОЛЧИШЬ?! ТЫ БЫ ХОТЬ ПОПЫТАЛСЯ РОТ ЕЙ ЗАТКНУТЬ!
Если кому-то и надо было затыкать рот, то не ей.
Не торопясь блистать перед прирождённым прокурором бенефисом оправдательной речи, Свят упрямо молчал, стараясь держать спину прямой.
Получалось это наверняка не лучше, чем у креветки.
Так вот у кого ты научился нам хамить? с победной интонацией произнесла мать.
Вера опоздала; хамить вам я у вас научился.
Не говори, Ира! вознёсся под потолок голос Романа; он соглашался с женой раз в год, но всегда крайне выразительно. Мало прогулов и опозданий с появлением этой шалавы?! Мало незачтённых работ?! Твои бабы теперь будут ещё и накладывать дерьмо мне на голову?! Ты думаешь, что я
Я вообще о тебе не думаю!
Кому ты нужен, уймись! рявкнул Свят, обернувшись. Я знаю, что делаю! Я разберусь с Еремеевым!
Чёрт, вот зачем? Зачем ты это сделал? Зачем обернулся?
Вид отца только прибавил огонь под казаном, в котором томилась набухающая ярость.
Он «знает», слышала?! Он «разберётся»! хохотнув, триумфально заявил Роман.
Внутренний Ребёнок всхлипнул и потянулся к матери.
Ирина Витальевна пробежала по лицу сына глазами безразличными, а по лицу супруга заискивающими; полными искристой солидарности.
Машу эту или как там её для чего переселили?! угрожающе прошипел Роман. Чтобы в грязи советской вы не колупались! Так он к другой бабе прыгнул в грязь эту старую! Дома ночуй! Услышал меня?! Нечего там делать тебе!
До чего мерзким казался бы ты, не будь ты привычным.
Презрительно хмыкнув, мать уставилась на свои ногти.
А ты за что её осуждаешь, Ира? вызывающе бросил Свят. Ни разу не увидев.
Поджав губы, Ирина Витальевна промолчала; на её лице была написана смиренная и скучающая; священно-материнская вселенская скорбь.
ТЕБЕ ЖЕ СКАЗАЛИ немедленно завёл отец, отряхнув руки от крошек.
Я НЕ С ТОБОЙ РАЗГОВАРИВАЮ! выплюнул парень.
Роман отшатнулся и дёрнул губой; его глаза под смолистыми бровями превратились в ехидные щёлки.
Будь по-твоему, воительница с мельницами.
Это была чуть ли не единственная сфера, в которой Ира так долго не опускала хоругви; хотя бы это следовало уважать.
Мама! с нажимом позвал он. Мама, объясни. Тебе-то она что сделала?
Узнать это отчего-то было чрезвычайно важно.
В этот миг казалось: важнее, чем отвадить от Улановой долбаного Петренко.
Нет, ну ты не перегибай, мрачно буркнул Прокурор.
Губы Ирины еле заметно вздрогнули, но она не издала ни звука; гарпия из гранита всё так же смотрела в пол. Её руки были скрещены на груди так плотно, что костяшки пальцев побелели, а блузка на локтях нещадно измялась.
Обрати на меня внимание, Ромина ты кукла!
На плечи навалилась бетонная усталость.
Казалось, щёлкни его кто в лоб пальцем и он упадёт замертво.
Треклятый дождь всё барабанил по стеклу; всё крепчал, всё смелел, всё усиливался.
НЕ СО МНОЙ ТЫ РАЗГОВАРИВАЕШЬ?! заорал Роман, выйдя из себя. А Я С ТОБОЙ! ТЕБЕ СООБЩИЛИ НАШЕ МНЕНИЕ ОБ ЭТОЙ ДЕВИЦЕ! ХОЧЕШЬ ИЛИ НЕТ, ТЕБЕ ПРИДЁТСЯ ЭТО МНЕНИЕ УЧИТЫВАТЬ, ЕСЛИ РАССЧИТЫВАЕШЬ ПАСТИСЬ У КОРМУШКИ!
Сука, сколько можно третировать одними и теми же аргументами?!
Мать так и не посмотрела в его сторону; и плач Внутреннего Ребёнка всё рос, грозя подпереть потолок чёрной ванной.
А если не рассчитываю?! желчно бросил Свят, исподлобья глядя в ненавистное скопированное лицо. Если мне всё более пох
Сделав несколько решительных шагов, Ирина Витальевна картинно всхлипнула и вышла, звонко хлопнув дверью.
ЗА БАЗАРОМ СЛЕДИ! крикнул Роман, толкнув сына в грудь. ЭТО ТЕБЕ ТВОЯ ПРОВИНЦИАЛКА ПОДСКАЗАЛА МАТЕРИТЬСЯ ПРИ МАТЕРИ?!
Вскинув голову, Свят искривил губы так, будто откуда-то понесло дерьмом.
Рома и Ира обожали; обожали игрища и театральные постановки.
Сам Роман жал на матерные клаксоны без предисловий и эпиграфов но никогда не упускал случая размазать кого-то по рингу за «колхозные выходки». Сама Ирина презрительно фыркала при виде светских манипуляторш но всегда была рада поиграть на толстострунных арфах картинных всхлипов.
ПОСЛЕДНИЕ МОЗГИ УТОПИЛ У НЕЁ МЕЖДУ НОГ?!
ДА ЗАТКНИСЬ ТЫ! проревел Свят, размашисто ударив отца по голым плечам.
В голове загудело, точно кто-то пустил под откос товарный поезд.
Вся злость, что осела на шершавую штору в руке Внутреннего Ребёнка Вся злость, что рвалась в бой с безликим «он» Вся злость, что мечтала устроить любительнице «дней наедине с собой» содом и гоморру
Вся эта злость вскипела и лопнула внутри, как газовый баллон, на котором для слабоумных пишут: «Не поджигать и не прокалывать».
Резко захватив руки сына, Роман выкрутил их и стиснул мёртвой хваткой.
Сегодня выпуклая шершавость шрамов на его руках показалась особенно мерзкой.
ЗАКРОЙ РОТ, МУДАК СРАНЫЙ! сдавленно повторил Свят. НЕ НАДО ВСЁ МЕРИТЬ СВОИМИ ПОНЯТИЯМИ!