Ну, а простуда? недоверчиво спросил я.
Трифон разгладил бороду.
Ну, вот смотри. Бывают случаи, когда человек под лёд провалится зимой. Вымокнет, весь закоченеет. Но на чистом упорстве добирается до тепла и жилья. И хоть бы что ему! Спиртом разотрётся, внутрь примет, чтобы согреться, горячего поест и утром как новенький. Слышал про такие случаи?
Слышал, ответил я, смутно припоминая что-то из Джека Лондона.
Вот. А другой возле форточки постоит утром насморк, температура, кашель. А почему?
Почему? спросил я, не желая гадать.
А на работу ему идти неохота. Вот и даёт организму команду заболеть.
Да ну, недоверчиво сказал я. Не может быть.
Ты вот что пойми болезнь, это сочетание внешних и внутренних причин. Силой воли болезнь не всегда можно отогнать, и не любую. Но если сдался, не борешься тебя и простуда в гроб вгонит. Но хуже всего другое.
А может быть что-то хуже?
Может. Когда человеку внимания не хватает. Любви, заботы. Сам он себе это дать не может ходит, мучается. Смотришь заболел. И сразу его лаской, вниманием окружают. А человеку всё хуже и хуже. Не хочет он выздоравливать. Не притворяется, не специально. Само собой так получается. Больному ему лучше, чем здоровому.
И что теперь? сердито спросил я. Не заботиться о больных, что ли?
Да не о больных речь, а о тебе, улыбаясь, сказал Трифон. На себя примерь то, что я сказал, и не допускай слабости внутри. Тогда и болеть реже будешь. А если есть у тебя близкий человек так заботься о нём, пока он здоров. Не жди, когда заболеет.
А в этом что-то есть, сказала Катя, вешая последнюю вязку грибов. Я читала о чём-то подобном в медицинском журнале. Интересный человек этот твой Трифон. Надо будет с ним поговорить.
Так давай завтра напросимся к нему на чай, предложил я. можем с утра и заглянуть.
А где он живёт?
Прямо в медпункте. Поставил в кабинете кровать, там и ночует.
Странно.
Катя поёжилась, словно от холода.
Ты же говорил, что у него жена и сын в Ленинграде. А он живёт здесь в медпункте, словно ему ничего больше и не надо. А до этого вообще в лесу жил.
Странный, согласился я. Но Черёмуховке от этого только польза. А в Ленинград он недавно ездил повидал жену и сына. Но ничего не рассказывал.
Решено! сказала Катя. Завтра с утра идём в гости к Трифону.
Она взглянула на часы.
Ой! Мы же ещё в клуб успеваем, на кино! Какой сегодня фильм?
Не знаю, улыбнулся я.
Неважно! Быстро мой руки, и побежали! Я хочу веселиться!
В окно кто-то быстро забарабанил.
Я вздрогнул и всмотрелся в серые сумерки за окном.
Тимка?
Это был один из тех мальчишек, которые притащили в деревню гранату.
Я махнул ему рукой, и он быстро забежал в дверь. Ввалился в кухню и, тяжело дыша, спросил:
Фёдор Игнатьевич не у вас?
Нет, ответил я. А что случилось?
Степан Владимирович пошёл!
Какой Степан Владимирович? Куда пошёл?
Старик Худояров! Он с лета не вставал! А тут в клуб пришёл сам! Мне мать говорит беги, отыщи Фёдора Игнатьевича, или кого-нибудь с машиной. Вдруг старику плохо станет совсем!
Поехали, Андрей! решительно сказала Катя. Скорее!
Мы выскочили на улицу. На полдороге к калитке я вспомнил, что ключ от машины оставил на столе. Бегом вернулся. Катя уже нетерпеливо дёргала дверцу.
Я запрыгнул в машину, открыл Кате дверь, и едва она уселась рванул с места.
Через две минуты мы были возле клуба.
У дверей толпился народ. Женщины негромко ахали:
Надо же! Ведь поднял Трифон старика! Не зря через день к нему ходил.
А что он делал? спрашивала другая.
Надо Катерину спросить. Она рассказывала, но очень непонятно. Вроде, сперва чаем старика поил каким-то, а потом начал с ним разговаривать. Часами возле кровати сидел и говорил негромко.
А о чём говорил-то?
Да не поняла Катерина. Она с кухни слушала, близко-то не подходила. Боялась помешать.
Значит, разговоры помогли?
Да какие разговоры?! Чай у него лечебный! Из лесных травок. А травки эти только Трифон и знает. Вот ими и отпоил старика.
А я слышала людям перед смертью легчает, бывает. Вот лежит человек, лежит. И не ест уже. А потом словно очнётся и заговорит, и есть просит, и встать пробует. Родные только обрадуются, а на другой день на тебе!
Да тьфу, Наташка! Типун тебе на язык! Вечно такое выдумаешь, что слушать противно.
Мы с Катей пробились сквозь толпу, которая окружила старика. Степан Владимирович сидел на скамейке у самых дверей клуба. Отросшая белая щетина скрывала коричневые морщинистые щёки.
Катя наклонилась над стариком.
Степан Владимирович! Зачем вы встали? Вам лежать надо. Давайте, мы вас домой отвезём.
Нет, слабо, но ясно ответил старик. Не надо домой. Успею. Я сон видел.
Какой сон, Степан Владимирович?
Катя встревоженно оглянулось. Наверное, ей показалось, что Худояров заговаривается.
Сына я видел во сне, ответил Степан Владимирович. Живого.
По толпе прошёл шёпот.
Сына, говорит, видел!
Где?
Во сне.
Тише!
Что сын-то сказал? с жалостью в голосе спросила Марья Антоновна жена председателя.
Сказал «Живи, батя! Ещё хоть немного поживи порадуйся!»
Господи!
Марья Антоновна концом платка вытерла слезу с глаза.
Пойдёмте в клуб, Степан Владимирович, сказал я. Давайте, я вам помогу.
Старик посмотрел на меня и узнал.
А, егерь! Спасибо за ружьё. Вернул память о сыне.
Я смутился.
Это не я. Хорошие люди сделали.
Ну, всё равно. Им спасибо от меня передай.
Обязательно передам, Степан Владимирович! Пойдёмте в помещение!
Погоди, Андрей Иваныч! раздался за моей спиной голос Фёдора Игнатьевича.
Председатель протолкался к нам, внимательно посмотрел на Худоярова.
Поднялся, значит, Степан Владимирович?! Вот и хорошо, вот и молодец! Идём, идём внутрь!
Вдвоём с председателем мы помогли Худоярову войти в зал и усадили на первом ряду.
Заведующего клубом ко мне, быстро! распорядился Фёдор Игнатьевич.
Через минуту прибежал заведующий клубом.
Что у тебя сегодня в программе? спросил его Фёдор Игнатьевич.
«Всадник без головы», ответил заведующий. С большим трудом достал. Приключенческий фильм!
Меняй! решительно сказал Фёдор Игнатьевич.
Как менять? поразился заведующий. Мне ведь плёнку не насовсем дали, только на один сеанс! В понедельник обратно повезу.