«Martinus non asinus stultissimus» (лат. Мартин не тупой осел).
«Barbaras hie ego sum quia non intelligorulli» (лат. Я здесь чужой, потому что меня никто не понимает).
«Quid ipse sis non quid habearis interest» (лат. Важно, какой ты на самом деле, а не за кого тебя принимают).
«Sed semel insanivimus omnes» (лат. Однажды мы все бываем безумными).
«Populus me sibilat, at mihi plaudo» (лат. Народ меня освистывает, но я сам себе рукоплещу).
«Ego, qui nemini cedo et qui a nemini docere possim (лат. Я, кто никому ни в чем не уступает и кому не у кого и нечему учиться)».
Глядика-ка, проворчал Себастьян, целую молитву к себе накатал! Как же он себя любит!
Вскоре нарыли еще один рисунок из цикла «Зазеркалье», именуемый «Modus vivendi (лат. Образ жизни)». На этот раз вниманию Себастьяна и Лючии предстал целый натюрморт в чернильной гамме, мастерски изображающий ряд предметов, а именно, на фоне слегка прикрытого трехстворчатого зеркала стояла бутылка вина, подле нее, взгроможденные на раскрытую книгу чернильница с перьевой ручкой, длинный литой нож, раскрытый портсигар. К раскрытой книге примкнула скрипка, украшенная цветком ромашки, а также хлыст и совершенно пустой стакан.
Коротко и ясно, ехидно подметил Себастьян, даже добавить нечего!
А почему стакан, удивилась Лючия, он же из бокала пьет?
Из горла он пьет, резко парировал Себастьян, а еще ноги на стол закидывает, когда читает! Нечисть болотная!
С нескрываемым раздражением он притянул к себе лежащую чуть поодаль огроменную книгу, гордо именуемую «Медицинский справочник» и только взял в руки, как оттуда выпала тонюсенькая книжечка в мягком, сильно потертом переплете.
Сказ-ки Бра-тьев Гримм, прочла Лючия и удивленно захлопала глазами.
Вот те раз! А с виду такой весь в науке! удивился Себастьяна и принялся сердито ворчать, Весь занятой такой! А на самом деле целыми днями баклуши бьет!
А хлыстик почему? не унималась Лючия, рассматривая престранный натюрморт.
Потому что хорошей порки дать некому!.. озлобленно воскликнул Себастьян, На работе сидит себе в свое удовольствие, никто им не командует, а вечерком преспокойненько винцо попивает, сказочки почитывает, рисуночки рисует, да молитвы к себе сочиняет! Во житуха-то!.. А тут только и слышишь: «Человек создан для мучений! Смирись и претерпевай!», вот и мучаемся на полях да в огороде! Хорошо же этим!..
Себастьян приложил к вискам выставленные вверх указательные пальцы, наглядно показывая «этих», и хотел было продолжить выражать свое негодование к их «преспокойной житухе», как вдруг почувствовал, что его торчащие пальцы крепко сжаты тисками хладных рук.
Ну, и чегося мы тут разворчались? раздался сверху лукавый голос, Чегося расхозяйничались?
Себастьян осторожно поднял глаза вверх, заранее зная, что над собой сейчас увидит. Тем временем давление на плененные пальцы в разы усилилось и продолжало стремительно расти.
Больно! пискнул Себастьян и задергал ногой.
Я знаю, холодно-надменным тоном заявил Мартин, продолжая сжимать кулаки, и кровожадно улыбнулся, так у когося тама житуха распрекрасная-то?
Мартин, сквозь стиснутые зубы пропищал Себастьян, ты мне пальцы сейчас сломаешь
Сломаю, заслышалась лукаво-угрожающая интонация, пренепременно сломаю Легко!
Господь Всемогущий! испуганно взвизгнул Себастьян, заслышав стремительный хруст.
Он тебе не поможет, усмехнулся лукавый голосок, ибо deus in altis habitat, rex procut equitat (лат. бог живет высоко, царь едет далеко).
Себастьян болезненно застонал и принялся дергаться на стуле, тем самым только усиливая напор хрустящего разрушения.
Мартин, миленький, взмолилась Лючия, отпусти Себастьяна! Мы больше не будем! Честно-честно, не будем!
Отчего же? сухо молвил тот, Вам же ведь интересно в чужих столах рыться, а заодно и косточки поперемывать!
«Он все слышал!.. Вот черт-то!.. И зашел же тихо, обычно, ведь как лошадь цокает!», подумал про себя Себастьян и задергался с двойным усердием.
Не обращая никакого внимания на эти испуганные конвульсии, Мартин посмотрел на россыпь рисунков. Ярко-синие глаза рассеянно забегали по чернильным изображениям. Тем временем Лючия, как видно, решила спасти брата, применив тактику отвлечения.
А почему стакан? спросила она.
А что мне, по-вашему, кастрюлю рисовать?! возмутился Мартин и тут же вдарился в какие-то собственные рассуждения, Хотя и стакана иногда вполне хватает, но кастрюля все ж таки понадежнее будет. Да, понадежнее, безусловно понадежнее
В этот момент Себастьяну отчего-то захотелось придушить «строгую врачебную интеллигенцию».
Эй, там Наверху!.. сердито закричал он, Мне очень больно!
Да знаю я, парировал Мартин и добавил ехидным тоном, мучайся, мучайся покамест!.. Наслаждайся!..
Тут неожиданно ярко-синий взор резко потух, бледный лик озарила горькая усмешка, а стальная хватка дрогнула и резко ослабла.
Наслаждайся произнес Мартин отстраненным тоном и печально прошептал, Alieni juris (лат. Служа другим, расточаю себя)
Лукаво хмыкнув, он, удрученно покачал взъерошенной головой и, наконец-то, отпустил Себастьяна.
Почувствовав внезапную свободу Себастьян соскочил со стула и отпрянув подальше, принялся проверять целостность своих несчастных пальцев, злобно посматривая на «сникшую врачебную интеллигенцию».
А почему кастрюля? переспросила Лючия, а услышав тишину, тотчас же принялась настойчиво канючить, Ну, Мартин! Ну, миленький! Ну, скажи, почему кастрюля!..
Тем временем «удрученная врачебная интеллигенция» принялась заботливо смахивать остатки засохшей ржавчины с «натюрморта», всем своим видом изображая самую что ни на есть плачевную трагичность.
На миг Себастьяну даже показалось, что в синих глазах действительно блестят слезы. Разом забыв о своих несчастных пальцах, он удивленно вытаращился на это неожиданное зрелище.
Закончив смахивать ржавчину, а заодно и смахнув набежавшие слезы, Мартин полюбовно глянул на потрепанную книжечку. Синие глаза по-кошачьи сощурились, лукавая улыбка горько усмехнулась.
Хотите почитать? вдруг предложил Мартин участливым тоном.
Хотим-хотим! радостно воскликнула Лючия.
Что ж, читайте на здоровье!.. радушно молвил Мартин, вручая ей книжку, и тотчас прибавил строгим тоном, Но попрошу обращаться крайне бережно!.. Головой за нее отвечаете, усекли?
Лючия поспешно закивала, радуясь неожиданному подарку. Тем временем «вновь строгая врачебная интеллигенция» устремила пронзительно-синий искрящийся взор на Себастьяна и больно вперилась, пронзая нечеловеческим взглядом.
Ну что, присмирела бестолочь истерическая? молвил Мартин холодно-надменным тоном и получив заместо внятного ответа смущенное пожимание плеч и виноватый кивок, тактично добавил сбивчивой интонацией, То-то же! Отныне будешь знать, как поклеп на миленького Мартина наводить То еще цветочки были!.. Так что не надобно Впредь Не терплю я подобного Бодаться могу начать
Себастьян нервно сглотнул, вызвав у «бодучей врачебной интеллигенции», самодовольную ухмылку.
Мартин, спросила Лючия, а ты, что, правда, сказки читаешь, когда ночью вино пьешь?
Ха! Сказки-сказочки ухмыльнулся тот, выразительно закатывая ярко-синие глаза, и вперился в Лючию, тактично заявляя, Habent sua fata libeli (лат. Книги имеют свою судьбу)! Эта книжица такого навидалась, чего вам в жизни лучше никогда не видывать! А что до сказок, то я вам в легкую таких понарассказывать могу, причем, больше половины posteriori (лат. исходя из личного опыта)!
Лючия резко оживилась и тотчас принялась канючить, слезно выпрашивая рассказать какую-нибудь сказку. Себастьян тоже оживленно посмотрел на «строгую врачебную интеллигенцию», моментально простив за причиненный ущерб и даже перестал дуть на распухшие пальцы.
Моя милейшая Лючия, учтивым тоном молвил Мартин, я пренепременно расскажу тебе расчудеснейшую сказочку, но только после того, как приберусь на своем столе, ибо бардака на своем рабочем месте я категорически не терплю!..
Он бросил испепеляюще-синий взор на Себастьяна и, отложив в сторонку книжку, принялся собирать рисунки обратно в синюю папку. Все это время Лючия никак не давала ему покоя, засыпая вопросами по каждому из рисунков, на которые «загадочная врачебная интеллигенция» отвечала весьма кратко, а после вопроса «Это что?» с указанием на засохшую ржавчину, сухо парировала громогласной фразой: «Cavete a falsis amicis (лат. Смотри, что говоришь, когда и кому)!». Тут послышался голос Степаниды, зовущей всех ужинать.
Облегченно выдохнув, Мартин отбросил свою папку и зацокал на выход, однако у самой двери был остановлен все той же Лючией.
Мартин, произнесла она заговорщическим шепотом, а какая кастрюля?
А такая-такая кастрюля!.. заявил Мартин, Большая!.. Трехлитровая!..
Хватаясь за голову, он с крикливыми визгами «Fortitudo et patentia ad me (лат. Сил и терпения мне)!» унесся прочь из комнаты, испуганно-наигранно отмахиваясь от Лючии, однако после ужина Мартин заговорщически приманил ее к себе, и в ответ на немой укор Патрика со Стефанидой, тактично завил, что «теперича» перед сном он будет читать детям сказки, тем самым заслужив немое одобрение опешившей четы Карди.
В тот вечер после ужина, при тусклом свете керосиновой лампы под контролем Себастьяна «строгая врачебная интеллигенция» представила Лючие сказку с громогласным названием «Гемофилия», а вернее научно-фантастический рассказ о перетеканиях ярко-алой жидкости в ту самую трехлитровую кастрюлю и в тот самый стакан, а также полотенца и какие-то «треклятые тупферы», которые отчего-то «доставляли пресильный дискомфорт миленькому Мартину». В конечном итоге ошарашенная Лючия уснула за первые пять минут того сверх эмоционального повествования.
Внимательно дослушав до конца и ничего не поняв в услышанном, Себастьян отправился готовиться ко сну. На ходу растирая все еще ноющие пальцы, он опасливо покосился на цокающего позади «синеглазого черта». Лукавая ухмылка кровожадно растянула бледный лик.
Полночи Себастьян не мог заснуть, прокручивая в голове недавно пережитое, о чем вопили чудом не сломанные пальцы. То и дело посматривал он на растрепанный черный силуэт, гордо восседавшим за своим «увлекательным чтением».
Утром Мартин улыбчиво поприветствовал Себастьяна бесовским «Salve (лат. Здравствуй)! Bene sit tibi hoc die (лат. Пусть у тебя сегодня будет все хорошо)!» и кокетливо захлопал длинными изогнутыми ресницами.
Смотря на эту премилую физиономию, Себастьян спросонья пришел к выводу, что черти те еще двуличные твари.
Теперь, помимо сладостей и подарочков, Мартин баловал Лючию с Себастьяном так называемыми «сказочками на ночь», которые, судя по всему, являлись отражением случаев из его собственной жизни.
Всякий раз, слушая очередной научно-фантастический рассказ в жанре черного юмора, Себастьян откровенно завидовал литературному таланту «строгой врачебной интеллигенции».
Зря ты не записываешь, однажды пожурил его Себастьян, такие мысли впустую пропадают.
Раз тебе шибко надобно, огрызнулся в ответ Мартин, сам садись и записывай, а я в свое время столько всего понаписал, до сих пор воротит!
Далее последовала бредовая ахинея экспрессивного характера о каких-то «объяснительных записках» с упоминанием о все той же загадочной Третьей городской, которая, как видно, сильно запала Мартину в душу.
Из услышанного Себастьян сделал вывод о том, что, скорее всего, та самая «Третья городская» имела самое непосредственное отношение к «строгой врачебной интеллигенции».
Как вскоре выяснилось, Мартин был не только искусным рассказчиком, но и вообще был охоч до болтовни. Болтал он практически со всем, что движется и не движется: с Ласточкой, с коровами, с зеркалом, сам с собой. Из домочадцев больше всего «общения» доставалось Стефаниде, особенно по воскресным дням, когда она занималась обязательными домашними хлопотами.
Стоило Мартину вернуться из Города, как он принимался жужжать ей над ухом, сильно сбивая с привычного настроя и путаясь под ногами.
Вконец устав от назойливого «выходного общества», Стефанида поинтересовалась, почему Мартин не ходит на молодежные гулянья, на что тот лишь озадаченно вытаращил ярко-синие глаза и захлопал длинными изогнутыми ресницами. Поняв очевидное, Стефанида пояснила, что у них в деревне по субботам и воскресеньям недалеко от Площади, есть место, где молодежь собирается на Веселье.
Сходи, предложила она, чего дома за зря сидеть? Ты парень молодой, холостой, общительный, тебе дома грех сидеть. С ровесниками познакомишься, может, и невесту себе там подыщешь
Мартин брезгливо скривился и обратил на Стефаниду пристальный сапфирово-синий искрящийся взор.
Maiore longinquo reverentia (лат. Отдаленность увеличивает почетность)! заявил он и премило заулыбался, кокетливо помахивая длинными изогнутыми ресницами, а после кротко откланялся и отправился читать в сад под яблони.
Тем не менее, гулять за пределами дома в воскресные дни Мартин все-таки начал. Правда, гулял он всегда по одному маршруту, а именно до больницы, а там мимо кладбища, вдоль окраины леса. Прогулки эти носили весьма полезный характер, потому что во время них Мартин собирал ту самую ромашку для приготовления «панацеи от всех заболеваний».
Всякий раз, возвращаясь с набитой до верха корзиной, он обязательно одаривал Лючию свежим венком из полевых цветов, трав и листьев, а также всякий раз ставил на подоконнике кухни, а также в комнатах Себастьяна и Лючии вазочки со свежими букетиками все из тех же ромашек.
В семье Карди к цветам относились совершенно равнодушно. Эти букетики, пусть и полевых, но все же цветов поначалу были удивительным новшеством, однако к этому чудачеству семейство Карди быстро привыкло и уже не обращало на то никакого внимания.
Частенько по время «прогулок» Мартин краем глаза замечал суетливо мелькающий в лесу маленький силуэт в зеленом платье, а также доносилась неспешная беседа девушки с самой собой, имевшая престранный характер бредового происхождения, но чаще всего девушка просто пела.
При всей своей заинтересованности знакомиться Мартин не подходил. Он просто с любопытством наблюдал за действиями этого «маленького и довольно шустрого создания», которое как вскоре выяснилось, тоже занималась собирательством, но, в отличии от него самого, собирала абсолютно все, что годилось для гербария.
Глава 3
Эпизод 1. Матильда
Сегодня пациентов практически не было. Возможно, большая часть их все-таки резко выздоровела, строго следуя «врачебным предписаниям». Возможно, многие теперь откровенно боялись безжалостных методов лечения «чудного племянничка в похоронном костюме», но скорее всего жителям Плаклей просто некогда было болеть.
Чтобы не терять за зря времени, Мартин решил заняться своими «крайне важными делами». Поудобнее устроившись за письменным столом, с большим удовольствием вытянул он вперед длинные ноги, но стоило лишь раскрыть книгу, как дверь резко заскрипела.
С весьма недовольным видом, Мартин поднял голову и увидел шустро приближающуюся к нему девушку.
Так вот кого Карди от меня так упорно прячут! произнесла она и протянула руку, Я, Матильда!
От столь наглого поведения Мартин чуть не поперхнулся, но руку девушке пожал. Рука внезапной гостьи оказалась грубой, точно наждачка, а рукопожатие по-мужски крепким.