Не успел Мартин предстать перед этой галдящей публикой, как присутствующие моментально замолчали и стали с нескрываемым интересом рассматривать его. В ответ на это неподобающее поведение, Мартин лишь криво усмехнулся и занял предложенное радушной хозяйкой место. Длинный обеденный стол был укрыт белоснежной скатертью, очевидно, по случаю данного торжества, а обилие всевозможных блюд могло поразить любой изыск самого отъявленного гурмана.
Глядя на этот «стол изобилия» Мартин вдруг понял, что совершенно не голоден, а вот от пары-тройки бокальчиков «терпкого красненького» он сейчас бы не отказался. Однако к своему великому прискорбию он не увидел желаемого, а при более внимательном изучении, к своему откровенному страху и ужасу, осознал, что на столе вообще не было ничего спиртного. Тем не менее, Мартин не стал пока что сильно огорчаться, решив, что раз Староста Фрэнк знал, кого приглашает, то в связи с этим, он должен был обязательно взять во внимание предпочтения своего желанного гостя.
Успокоившись на этой мысли, Мартин принял выжидательную тактику, но вскоре выяснилось, что Старосте Фрэнку было глубоко плевать до предпочтений «желанного гостя». Приняв этот прискорбный факт, Мартин вконец расстроился и стал мысленно проклинать Патрика вместе со Старостой Фрэнком за то, что они лишили его привычного тихого вечера, да еще и оставили без любимого напитка.
От этого важного занятия он был оторван громким монотонным бормотанием, очевидно, присутствующие принялись от всей души благодарить Всемилостивого Господа за ниспосланный им в этот вечер «хлеб насущный». Окинув смиренно молящуюся публику вместе с их «насущным хлебом» искрящимся сапфировым взором, Мартин вдруг понял, что очень сильно хочет домой в компанию тихого Себастьяна, который в отличие от данных «шумных трезвенников» считается с его вечерними предпочтениями.
Тем временем «шумные трезвенники» все больше и больше набирали обороты в своем хвалебном молении и теперь уже громогласно благодарили Всемилостивого Господа. Мартин хотел было озвучить свои требования по средствам не менее громогласной латыни, однако из должного приличия сдержал себя в руках и продолжил занимать выжидательную позицию.
Закончив, наконец-то, свое бурное благодарение, «шумные трезвенники» резко замолчали и замерли, но через мгновение разом оживились и жадно накинулись на «ниспосланный им хлеб насущный». Утолив первый голод, они поугомонились и теперь вкушали более спокойно, временами запивая, и тут Мартин заметил, что некоторые из присутствующих пьют что-то из хрустальных бокалов, при этом характерно морщась.
Увиденное вселило в Мартина подобие слабой надежды. Тотчас же налил он себе напиток странного вида и сомнительного качества, однако отведал этого «чудо-зелья». Сто раз пожалев о столь необдуманном поступке, он принялся тревожно озираться по сторонам, не зная, как лучше поступить: рискнуть проглотить эту отраву, или же незаметно выплюнуть.
В конце концов, воспитанность взяла вверх над инстинктом самосохранения, и Мартин проглотил то, что тотчас вызвало у него едва сдерживаемый приступ тошноты. Закусывая первым попавшимся под руку «хлебом насущным», он про себя отметил, что при первой же возможности отомстит Старосте Фрэнку и предложит ему в качестве лекарства нечто похожего вкуса, но с добавлением касторового масла для усиления должного эффекта.
Тем временем многочисленное семейство Старосты Фрэнка, очевидно, насытившись полностью, принялось нарочито громко переговариваться между собой. Эти звуки были нестерпимы для чуткого слуха Мартина. В который раз он с тихой грустью вспомнил о своей тихой комнатке, о Себастьяне, о любимых книгах и жизненно важном «терпком красненьком», таким желанным и, как никогда, таким далеким.
Мартин уже был готов отдать все на свете, лишь бы его отправили поскорее восвояси или хотя бы предложили хоть что-нибудь из классического алкоголя, при мысли о котором, его уже начинало потряхивать, как вдруг случилось чудо. По велению какой-то неведанной силы галдеж резко прекратился. Резко вспомнив о ранее намеченной тактике, Мартин навострил уши.
Староста Фрэнк поднялся и начал говорить. Судя по всему, обращался он именно к Мартину, но отчего-то глядел куда-то вдаль. Это была довольно лестная чушь о том, что вся деревня благодарна «молодому доктору» за его исполнительность, мастерство, безотказность в помощи больным, а также за чистоту помыслов при полном отсутствии корыстолюбия. Староста Фрэнк рьяно глагольствовал, но при этом много раз повторялся, по сто раз прогоняя по кругу одно и тоже. Может быть забывался, а может быть словарный запас его был весьма ограничен.
С большим оживлением слушал Мартин ту благодарственную речь, лукаво улыбаясь и по-кошачьи сощуривая сапфирово-синие глаза, в которых так и сиял сиреневый блеск надежды на давно ожидаемое.
Однако ожидаемое так и оставалось ожидаемым. Очень скоро Мартину поднадоело слушать, как Староста Фрэнк старательно пыжится, переливая из пустого в порожнее. Наконец-то поняв, что никакого материального подкрепления не последует, крепко разочарованный Мартин вновь вернулся к мыслям о желанной бутылочке «терпкого красненького», силясь восстановить в памяти вкус и запах горячо любимого напитка.
Мартин, вдруг неожиданно спросил Староста Фрэнк, ты ведь ни с кем не помолвлен, так ведь?
От странного вопроса Мартин, разом потеряв интерес к своему мазохистскому занятию, вытаращился на Старосту Фрэнка и удивленно захлопал длинным изогнутыми ресницами.
Достопочтенный и премногоуважаемый Староста Фрэнк, обретя, наконец-то, дар речи, тактично парировал Мартин, видите ли, в виду сложившихся обстоятельств, по отношению к довольно сложной жизненной ситуации, а также личного семейного положения в нашем государственном обществе
Далее пошла довольно длинная заумная лекция с добавлением научных фраз, и какой-то несуразной чуши о роли семьи как значимой ячейки в жизни в общества.
Широко открыв рты, присутствующие внимали всему этому, явно восхищаясь красноречием такого молодого и при этом такого умного человека, но внятного ответа на конкретно поставленный вопрос так и не услышали.
Поразглагольствовав минут двадцать, Мартин замолчал и с самодовольным видом окинул Старосту Фрэнка пронзительно-синим взглядом.
А тебе нравится у нас в Плаклях? придя в себя от услышанного, спросил Староста Фрэнк.
О, поверьте мне, достопочтенный и премногоуважаемый Староста Фрэнк, восторженно произнес Мартин, радушные и щедрые Плакли стали для меня настоящим приделом земного блаженства
Далее вниманию слушателей была представлена целая повесть о живописной прелести и сказочной красоте «радушных и щедрых» Плаклей.
С Вашего великодушного позволения, наконец-то подвел итог своего интереснейшего повествования Мартин, я бы жил и работал здесь долгое-предолгое время, потому как
Значит, ты ни с кем не помолвлен и планируешь остаться в Плаклях? с нескрываемой радостью перебил его Староста Фрэнк.
Мартин уставился в одну точку и удивленно захлопал длинными изогнутыми ресницами.
А как ты относишься к детям? поинтересовался Староста Фрэнк.
О! Дети воистину распрекраснейшее существа, обладающие весьма любопытнейшим внутренним миром, постигать загадки которое одно удовольствие!.. восхищенно произнес Мартин.
Вот! радостно хлопнул в ладоши Староста Фрэнк и добавил, обращаясь уже к присутствующим, И в Плаклях нравится, и детей любит!
В этот момент как раз мимо стола промчалась очередная свора визгливых ребятишек.
Их внутренний мир!.. пояснил Мартин и заговорил загадочным тоном, А знаете ли вы, достопочтенные, что оказывается в период роста
Ну, да-да, небрежно махнул на него рукой Староста Фрэнк, и их внутренний мир тоже
Оборванный на полуслове Мартин, сердито пыхнул искрящимся темно-синим взором на Старосту Фрэнка и замолчал, с нарочито обиженным видом опустив темную голову.
Ты нам про то потом еще расскажешь, поспешил заверить его Староста Фрэнк, а сейчас послушай Моя младшая дочь Элизабет пребывает на выданье
Он кивнул на невзрачного вида девушку, сидящую по левую руку со скромно опущенными ресницами, на которых огромными кусками лежала тушь. Стыдливый румянец гормой играл во всю беленную-перебеленную щеку. На размалеванной скромнице была белая кофта с рукавами-фонариками. Поверх этой несуразной кофты был надет сарафан голубого цвета, горловина которого пестрела вышитыми жирными маками в ярко-зеленой листве, подобного рода орнамент украшал и широкую ленту-окосник, обрамляющую гладко зачесанные темные волосы, ниспадающие тонюсенькой длинной косой на левое плечо.
Заслышав свое имя, Элизабет дрогнула и принялась с удвоенной силой заливаться густым румянцем. Внимательно рассмотрев этот разукрашенно-разнаряженный эталон застенчивой скромности, Мартин криво улыбнулся, нервно икнул и подумал, что надо будет в ближайшее воскресенье срочно пополнить скоротечный запас «терпкого красненького».
В это время Староста Фрэнк принялся о чем-то бурно глаголить, рьяно указывая на свой пребывающий на выданье «разукрашено-разнаряженный эталон застенчивой скромности», тем самым очень сильно мешая Мартину вспоминать путь к дому Братьев Беркли.
Он почти вспомнил не вспоминаемый маршрут, но тут невольно услыхал такое, от чего жизненно важный маршрут резко отошел на второй план.
Услышанное привело Мартина в состояние панической атаки, которое он машинально заглушил порцией «чудо зелья», очевидно решив, сразу покончить жизнь самоубийством.
Падре Френсис, меж тем продолжал говорить Староста Фрэнк, уже дал свое Святое благословение и с радостью обвенчает вас в первое воскресенье от окончания Уборочной
Резко вскочив со стула, Мартин нервно затрясся с видом эпилептика.
Non, non, non (Нет, нет, нет лат.)!!! Меа vita, mea leges (лат. Моя жизнь мои правила)!!! заверезжал он и с двойным усердием продолжил свои суицидальные попытки, опрокидывая бокал за бокалом.
Немного придя в себя, а заодно и осознав, что без смерти не умрешь, Мартин с невозмутимым видом отставил бокал в сторону и устремил на Старосту Фрэнка ярко-синий взор.
Достопочтенный и премногоуважаемый Староста Фрэнк, принялся говорить он, заметно заикаясь, я Я Я, конечно, весьма польщен оказанной Вами честью касательно моей весьма скромной натуры, однако при сложившихся обстоятельствах, в данной ситуации и вообще при всем при том да разэтом
Мартин, внезапно раздался за спиной сердитый голос Патрика, да говори же ты внятно. Сколько еще тебя переучивать? Понахватался от профессоров, видите ли
Громогласное появление Патрика было точно гром среди ясного неба.
Перестав изображать эпилептика, а заодно и потеряв дар речи, Мартин замер и озадаченно захлопал длинными изогнутыми ресницами. Со словами: «Вот какой! А?», Патрик гордо окинул рукой высокий стан Мартина.
А еще выученный, красноречивый! все с той же гордостью продолжил Патрик, Да только вы его особо не слушайте, что-что, а поумничать он любит!..
Он занес было руку, чтобы одарить Мартина звонким подзатыльником, однако в последний момент передумал. Возможно, решил не проявлять насилия при людях, а скорее всего, чтобы не опозориться, потому что без хорошего прыжка подобного рода высоту вряд ли можно было бы достигнуть при таком относительно скромным ростом.
А ты помалкивай лучше, вкрадчивым шепотом обратился Патрик к Мартину и нарочито ласково похлопал его по предплечью, а после обратился к присутствующим, Давайте-ка выпьем!
С этими словами Патрик всучил Мартину опустошённый бокал. Резко просветлев, Мартин замер в ожидании того, что Патрику как пьющему гостю обязательно предоставят спиртное, да хоть бы и самогон, на тот момент Мартину было уже далеко не до изысков. Однако Патрику даже не предложили ничего подобного.
Нисколько не обидевшись на подобное негостеприимное отношение, Патрик покорно наполнил свой бокал «чудо зельем», не забыв проявить чуткую заботу и о пустующем бокале Мартина.
Выпей-ка квасику, племянничек!.. Ты ж моя гордость! ехидно заявил Патрик, протягивая Мартину, бокал и поспешно чокнулся с ним.
«Ученная красноречивая гордость» тотчас же скорчила кислую мину, крайне возмущенно села на насиженное место и с нескрываемой брезгливостью отставила подальше от себя наполненный до краев бокал, а вскоре, скрестив на груди руки, вперила в Патрика искрящийся антрацитовый взор, а в скором времени под столом раздался крайне недовольное постукивание мыска туфли. Однако Патрик был всецело поглощен утолением своей жажды. Осушив же бокал до дна, он пребольно хлопнул Мартина по спине.
Мартин было болезненно дрогнул, но геройски стерпел, а глянув на Патрика, демонстративно поджал губы и доходчиво моргнул, после чего отвернулся и принялся изображать полную непоколебимость.
Да встань ты!.. задорно сказал Патрик, посмеиваясь в светлые усы.
Мартин не тронулся с места, а очередной хлопок по спине лишь добавил пущей непоколебимости к его отчужденной невозмутимости серо-зеленого лица.
Ну чего стесняешься? продолжал подзадоривать Патрик, Подойди к своей нареченной! Не бойся!..
В ответ на третий хлопок, раздался грозный скрежет зубами, бледное лицо тотчас зашлось серо-зелеными пятнами, искоса глянувший сапфировый взор, заискрил сиреневой яростью. Мгновением позже Мартин во все глаза устремился в свою абсолютно чистую тарелку и отрешенно запел какую-то бредовую песню про чью-то наречено-обреченную. Однако насладиться вволю своим песнопением Патрик ему не дал. Не успел Мартин дойти до кровавой кульминации своей трагической песни, как под ехидное хихиканье «шумных трезвенников» был поднят за шкирку могучей сильной рукой.
Со словами «Да хватит тебе зеленеть!» Патрик властно потащил его в сторону той самой «наречено-обреченной», где Староста Фрэнк уже вовсю поднимал «разукрашенно-разнаряженный эталон застенчивой скромности».
Вскоре под вкрадчивый шепот и ехидные усмешки отчаянно упирающийся Мартин был вплотную придвинут к в конец зардевшейся Элизабет, от вида которой испуганно дрогнул и замер с сиреневым ужасом широко распахнутых ярко-синих глаз.
Староста Фрэнк соединил нервно дрожащую руку с застенчивой рукой Элизабет, сжав до хруста для пущей крепости и довольно улыбнувшись, отошел в сторонку.
Пока что Мартин отходил от болевого шока, силясь вернуть отнятую подвижность пальцам, Староста Фрэнк заговорщически кивнул Патрику. Кивнув в ответ, Патрик протянул грубую натруженную руку. Далее последовало крепкое мужицкое рукопожатие, во время которого к ним подбежала взволнованная и зареванная Луиза и протянула ломоть ржаного хлеба, возлежащий на расшитом полотенце.
Взяв ломоть свободной рукой, Староста Фрэнк разбил им затянувшееся мужицкое рукопожатие, а после с ликующим видом устремил серый взор на резко притихших «шумных трезвенников», как видно в ожидании бурных оваций, однако заместо оных вдоль стола пробежал лишь вкрадчивый шепоток.