Прошу простить меня, Евгений Сергеевич, Томский прервал молчание, видите ли, дело мое деликатного свойства.
Он снова замолчал. Было видно, что началу разговора мешает не волнение, а какая-то душевная борьба, словно, ему претило посвящать меня в это «дело деликатного свойства». Я ждал.
Не угодно ли он сделал усилие и неожиданно совершенно казенным голосом продолжил, господин Дорн, не соблаговолите ли нанести визит моей тетушке?
* * *
Коляска катила по опустевшим по вечернему времени улицам. Закатное небо плыло над нашими головами. По сторонам громоздились темные, безмолвные дома. В промежутках меж ними, оттуда, где ютились небольшие сады, неожиданное солнце вдруг ослепляло глаза, прорываясь сквозь поредевшую осеннюю листву, и снова пропадало.
Из короткого разговора в сенях дома купца Игнатова я узнал от Томского, что он со своей родственницей живет в имении в десяти верстах от города N***. Молодой человек уговорил меня заночевать в имении с тем, чтобы утром я мог осмотреть больную. Видя мои колебания, он вызвался самолично и тотчас же после осмотра отвезти меня в город. При этом, я заметил, был он нетерпелив и готов был вспылить.
В дороге мы большей частью молчали. Все мои расспросы о самой пациентке, о её здоровье оставались без ответа. Томский лишь однажды коротко ответил:
Фантазии, доктор, фантазии!
Дом стоял сразу за поворотом недавно наезженной колеи. Неряшливо разросшиеся кусты и ряд тополей в стороне от крыльца, указывали, что именно там когда-то была главная подъездная дорога. Сам дом с высоким крыльцом и колоннадой по фасаду был темен и выглядел нежилым. В вечернем сумраке среди серых теней выделялся двумя горящими окнами в первом этаже неказистый флигель, стоящий с северной стороны усадьбы. Именно к нему направил коляску Томский.
Мы прошли через темные и стылые комнаты в небольшую столовую, где на круглом столе исходил жаром самовар. Толстая с пасторальным рисунком скатерть с бахромою понизу волнами ниспадала до самого пола. Лампа с широким и тоже с бахромой абажуром висела низко и очерчивала круг света над столом.
Неслышно из-за тяжелой портьеры появилась женщина, видимо из прислуги, низко поклонилась нам, пробормотав при этом что-то себе в подол. Томский прошелся по комнате, задернул плотные шторы на окне, окончательно погасив тлеющий вечер, и остановился возле стола. Мы молчали: я, с любопытством оглядывая жилище, Томский, застыв у стола, погруженный в раздумья. Прислуга, неслышно скользя вкруг стола, расставляла чашки и продолжала бормотать что-то невнятное.
Вдруг из темноты соседней комнаты послышался шорох. Словно шелк зашуршал. Звук делался явственнее, громче, и вот уже не было сомнений! то была женщина, идущая к нам быстрой походкой. Мгновение, и вот она вошла. Невысокая, с гордой посадкой головы, взгляд острый. Платье на ней было скроено по моде начала века: шелковое, силуэт покатый от плеч и в талию, рукава буфы, юбка колоколом с множеством сборок на бедрах. Волосы, расчесанные на косой пробор и убранные наверх «узлом Аполлона» были модного каштанового цвета.
При всей неожиданности такого платья для наших дней, я словно рассматривал акварели Соколова, наряд удивительным образом был естественен вошедшей, и что называется, comme il faut. Не хватало лишь бравого кавалергарда рядом или щеголя с тростью и в шляпе шапокляк.
Однако при взгляде на её лицо я к своей досаде обнаружил, что женщина некрасива и что было ей лет пятьдесят. Впрочем, приглядевшись, я уже не был столь уверен, около шестидесяти? Нет, старше, это наверное! Или все же и эти нелепые румяны! В общем, я был несколько растерян.
Ma tante, произнес Томский, позволь представить тебе господина Дорна.
Лицо моего провожатого имело выражение, словно он только что выплюнул лягушку: брезгливое и одновременно раздосадованное.
Дорн? переспросила вошедшая, доктор?
Голос был сильный, грудной и властный.
Я сдержанно поклонился:
Дорн, Евгений Сергеевич, врач.
К чаю было варенье, пирожки с капустой и мёд. За столом говорила преимущественно хозяйка. Я слушал внимательно, надеясь уловить в её поведении, словах и внешнем виде какие-нибудь признаки, которые могли бы указать на недуг, ради которого, собственно, я и притащился в этот странный дом. Впрочем, habitus и речи её наводили на определенные мысли.
Томский решительно молчал с видом человека, выполнившего крайне неприятный для него долг.
Paul, ты так упрям, что бываешь несносен! Представь, mon ami, -обратилась она ко мне, пришлось устроить небольшой скандал, чтобы он отправился за тобой! Но я рада, что он тебя отыскал! Вот видишь, она повернулась к насупившемуся «Paul», ты говорил, что это мои фантазии и выдумка сочинителя! Полюбуйся, тетушка повернулась в мою сторону и торжествующе указала на меня раскрытой сухонькой своей ладошкой, всякая литературная небылица, в конце концов, материализуется! Что было раньше? Афиша, театральная программка! Теперь изволь видеть Дорн, совершеннейший Дорн! И не актеришка какой, что ни на есть самый натуральный Евгений Сергеевич!
Мне стало неприятно, что обо мне в моем же присутствии говорят в третьем лице:
Однако, мне странно слышать ваше удивление. Что ж с того, что моя фамилия совпадает с неким персонажем?!
Нет, любезный, тебе не вывернуться! Уж коли попал впросак, имей силу признать! Был ты выдумкой театральной, а вот обрел и плоть, и кровь. Да и полно тебе фанабериться! Чай не одному тебе творец дал случай жизнью пожить!
Простите? я насторожился.
Та словно ждала моей реплики: живо встала из-за стола и подалась чуть вперед ко мне так, что свет лампы осветил её лицо. Изумруд черепахового гребня в высоких её волосах вспыхнул и погас. В волнении она вскричала:
Взгляни! Ужель не знакома? Ах, боже мой! Я творение нашего гения!
Томский страдальчески закатил глаза и громко застонал.
Я был совершенно сбит с толку и, сознаюсь, в некоторой растерянности глядел на старуху. Вялая кожа на шее, румяна на поблекших щеках, неаккуратно раскрашенные с комочками краски ресницы и выцветшие глаза.
Ну же! тетушка стояла несколько принужденно под светом лампы.
Потеряв терпение, она упала на стул:
Вглядись, бестолочь! Я графиня***!
Я отшатнулся:
Невероятно, признаюсь, я был поражен, вы хотите сказать, что вы графиня***?! Но это невозможно!
Так же невозможно, как и твое существование, любезный! быстро парировала графиня.
Но это случай! воскликнул я в волнении.
Сказка неожиданно отозвался Томский.
Некоторое время все молча пили чай. Графиня торжествующе улыбалась, Томский хмурил брови, я приводил мысли в порядок.
Невероятно! Вот так просто, среди сельской скуки и пустомыслия, в заброшенной усадьбе и в тесной комнатенке передо мною приключилась совершенно безумная старуха! Хорошо бы с бредом и навязчивостью более подходящей для нашего скромного городка! Скажем, небывалый урожай или добрые дороги. Так ведь нет! Пиковая дама! Каково, а? Вот уж действительно сила гения! Но Томский, Томский!
Я покосился на молодого помещика.
Сидит, морщит лоб, как ни в чем не бывало. Позвольте! Томский! но ведь он действительно племянник графини! Случай! Конечно, случай! Конфуз, однако, Евгений Сергеевич, в другом. Позволь спросить тебя: а ты сам кем будешь? Какой такой Дорн? Не вспоминается ли вам Генуя, доктор? Нет, нет, пустое! я решительно тряхнул головой, вот мы сейчас все разъясним! Непременно разъясним!
Позвольте узнать, обратился я к сумасшедшей и неожиданно для самого себя добавил, ваша светлость
Что тебе, сударь мой? сварливо отозвалась графиня.
Вот вы изволили представиться графиней ***. Однако ж, согласитесь, это довольно неожиданно. В наших краях и дворян то немного, и все в переписи значатся. У нас и предводителя никогда не бывало, а тут
Смею вас уверить, Евгений Сергеевич, сокрушенно вздохнул Paul, графиня титул получила по мужу покойнику, он снова вздохнул, верите ли, я сам иногда теряюсь от её фантазий. Просто голова кругом! А тут ещё вы! Материализовались
Я, было, нахмурился от вздорного его замечания на мой счет, но решил продолжать и снова обратился к старухе с решающим, как мне казалось, вопросом:
Однако ж вы тогда должны знать тайну трех карт!
Полноте, батюшка! отмахнулась старуха, ты ведь умный человек, практический. Какая тайна! Выдумки все это, сударь мой! Мальчишество да озорство!
Но, ma tante! неожиданно пришел мне на помощь молодой человек, а как же ваш проигрыш герцогу Орлеанскому? Вы сами рассказывали о месье Сен Жермене! Это так же верно, как и то, что вам не нравятся утопленники и русские романы!
Эка ты вывернул, батюшка! перекрестилась старуха, ночь на дворе, а ты о романах! Снова утопленники или, чего хуже, артиллерийские офицеры начнут мерещиться!
Она перекрестилась опять и зябко повела плечами.
И ты туда же? обратилась она ко мне сердито и передразнила, три карты! Тоже решил, что случай обхитрить можно?
Графиня сердито поджала тонкие губы. В сильном раздражении сухоньким пальцем своим оттолкнула серебряную ложку.
Однако ж, ma tante, горячо продолжил Томский и, не закончив начатой фразы, воскликнул, если б он не обдернулся на третьей карте, если б не обдернулся!
С чего вы взяли, что он обдернулся? вмешался я и осекся.
Я не заметил, как присоединился к их семейному бреду, как готов был уже принять всю эту фантазию за реальность. Графиня и Paul молча смотрели и ждали, как я продолжу. Не скрою, в какой-то момент у меня перехватило дыхание, множество мыслей и образов вихрем пронеслись в моей голове, кровь застучала в ушах, и я продолжил:
Он не обдернулся! сделал я паузу, она, я указал на старуху и встал из-за стола, назвала ему неверную карту!
Как ты узнал! взвизгнула старуха в ответ.
* * *
Графиню отпаивали чаем с пионовой настойкой, некоторое время безуспешно, отчего пробовали даже херес, но она долго не успокаивалась, прерывисто охала низким голосом, повторяя «как ты узнал», и шумно прочищала нос. В конце концов, она перестала выдергивать своего запястья из моих рук, я пытался не столько сосчитать её пульс, сколько успокоить, перестала и затихла.
Немедля выставив племянника вон из старухиной спальни, я с помощью прислуги уложил больную в постель, явившись невольным свидетелем разоблачения дряхлого тела.
Из-под парика каштановых открылись свету седые и коротко стриженые волосы на птичьей голове. Голова её, не медля, была укрыта чепцом с мелкими кружевными оборками. Щуплое старухино тело в длинной теплой рубахе укутали в вязаную кофту и укрыли толстым одеялом.
Я сел рядом с узкой почти солдатской кроватью и снова взял дряблую руку графини. Нащупал пульс. Живая жилка под истончившейся кожей мягко толкала в подушечки моих пальцев, неутомимо струя кровь от сердца к увядающим тканям и обратно.
Лампа с матовым в кольцо абажуром пригашена. Хрустальная рюмка с янтарным хересом забыта на пустом столе. Окно занавешено. Там ночь.
Я всегда была некрасивой неожиданно заговорила графиня, не открывая глаз. Румяна местами смылись слезами, местами размазаны носовым платком.
Мне за семьдесят, а я так остро чувствую, как я не красива. Не было на свете мужчины, в котором родились бы романтические мысли от встречи со мной. Ах, сколько во мне было любви, доктор! Сколько я могла бы отдать счастливцу! голос её осекся низким всхлипом.
М-м-м промычал я что-то неопределенное. Пульс зачастил и стал напряженным.
Видно потому мне везло за ломберным столом, она горько усмехнулась.
Дряблые губы от этой усмешки разъехались наискось, и покрытая мелкими волосками кожа вокруг рта дрогнула множеством мелких морщин. Молоточки под моими пальцами били часто, сбиваясь и замолкая на мгновение, чтобы вновь разразиться очередной дробью.
Старуха молчала, только из угла глаза, заблестев, сбежала слеза, скользнула по скуле, дальше на подушку и расплылась темным пятном.
Пульс засбоил, толчки в пальцы стали короткими, несильными, промежутки меж ними стали чаще, затем внезапно, словно дернули шнур электрического фонаря, все смолкло. Старуха шумно втянула воздух и застыла, не дыша.
Пульс сильно ударил в пальцы и ровными толчками стал дальше отмерять отведенное ей время.
Было, было тихо выдохнула старуха, на балах сидела с подружками, ждала взгляда, касания руки ах, как скрипки играли! И все мимо, мимо меня! Проносились пары, юбки шелестели, кружились куполом, ленты в волосах да все мимо меня было, было однажды один только раз, почти случай, подружка из каприза отказала какому-то кавалеру, и он пригласил меня ах, если б не случай, если б она не засмеялась! Так звонко, так оскорбительно! она открыла глаза и снова усмехнулась, он от меня, как от прокаженной отшатнулся! Да потом глянул кругом, все хихикают, и он, стесняясь и закрываясь рукой, тоже прыснул в кулак Дурак!
Она неожиданно цепко схватила мою руку и сильно сжала:
Никогда, никто не посмел бы смеяться надо мной, коли со мною был бы кавалер!
Лампа светила неровным светом, рождая всполохи на гранях хрусталя. Ночь за окном густела и заливала темнотой весь белый свет.
Третьей карты не было, и нет, выдохнула она тихо, как не было и первых двух. Русскому человеку подавай всего числом три, с первого раза он не верит! А фортуна была лишь в одной карте в одной, но в третьей, усмехнулась безумная старуха и подмигнула мне левым глазом.
* * *
На ночлег мне отвели небольшую комнату с простой мебелью и низким потолком. Широкое в две створки окно выходило на залитый лунным светом луг перед флигелем.
Я прикрутил лампу, пламя съежилось, затрепетало, едва касаясь фитиля. Глянул в окно.
Черные кроны деревьев застыли, очертив траурной каймой низ светлого неба. Угол господского дома и край крыльца с каменными вазами был виден совсем рядом. Ломкие сухие стебли в вазах были недвижимы, словно редкие штрихи углем на пепельном ватмане ночи.
Я тронул край печи, белевшей в углу комнаты. Было зябко, изразцы едва согревали ладонь.
В это время боковым зрением я заметил, как кто-то со двора заглянул в комнату и тотчас прошел дальше. Я невольно отступил вглубь комнаты и уперся в острый край комода.
Позади меня возникло движение, и я резко обернулся.
Дверь в комнату медленно отворялась. Непроглядный проем между белым полотном двери и стеной неумолимо расширялся, как ломающийся лед на реке медленно и неизбежно открывает бездну черной кипящей воды.
Вошел Томский. В свете луны был он бледен и странен. Я невольно покосился на стену за его спиной, проверяя на месте ли его тень? Черный её силуэт несколько меня успокоил.
Я не причиню вам вреда, начал молодой человек и при этом положил правую свою руку за отворот сюртука.
Вы, я уверен, догадались, зачем я здесь он прошелся по комнате, как давеча мерил шагами сени купца Игнатова.
Взгляните на меня, он резко и с болезненной страстностью оборотился ко мне, я нищ! Я молод и полон планов! Но я в заточении, в заточении нищеты!
Он судорожно перевел дыхание и приложил ладонь к влажному от испарины лбу.
Одно ваше слово, третья карта, и я свободен! Я уеду отсюда навсегда, уеду в Париж! Как я хочу в Париж! Там свободные люди, среди них и я стану свободен. Быть может там я встречу девушку, такую девушку, которую вовек здесь не встречу! Мы будем путешествовать, мы увидим другие страны, встретим других людей и будем счастливы своей свободой! Одно только ваше слово!
Однако ж, какая странная у меня ночь! подумалось мне, предполагал провести её вовсе не так. Почему то согласился приехать сюда. Предполагал привести в чувства старуху, а тут безумцами полон дом!