Позднее время, да больше нелепость происходящего не давали мне собрать мысли воедино.
Так-так, с чего он взял, что я знаю третью карту? Надо, чтобы он высказался, и тогда я смогу понять логику его бреда, а, поняв, найду возможность направить его мысли в нужное мне русло.
Да с чего вы взяли, что я знаю третью карту?! воскликнул я, как можно более непринужденно.
Paul замолчал и склонил голову, как провинившийся студент. Пробор в гладко зачесанных волосах белел, словно косой шрам. Томский медленно достал из-за отворота револьвер:
Зачем вы так быстро отвечаете? Вы наверное знаете карту!
Молодой помещик держал пистолет крайне неловко, видно, в первый раз. Двумя большими пальцами он с усилием оттянул тугой курок. Улыбнувшись своему успеху, словно дитя, слепившее песочный куличек, он навел револьвер на меня.
И не вздумайте умереть, чтобы явиться потом старухой! Назначьте карту, доктор!
господин Томский, я прокашлялся, голос мой странным образом задрожал, мысли мои пришли в полное смятение послушайте, все это нелепость и полный вздор! Я здесь по вашей же просьбе осмотреть графиню вашу тетушку я врач, ни о какой карте мне ничего не известно. Я случайно догадался!
Случайно? он моргнул. Пистолет дернулся. Я невольно зажмурился.
Нет, дорогой доктор, не случайно. Вы прекрасно знаете, что ничто не бывает случайным: если кто-то заболевает туберкулезом, то ничто, никакой случай не отвратит его кончины. Вопрос лишь в сроке, кто-то раньше, кто-то позже, но все отправляются в мир иной. Все движется по заведенному порядку. Нет ничего случайного и в том, что я здесь, и в том, что вы здесь. И, если я нажму курок, значит, вы не случайно согласились приехать сюда. Значит, вы стремитесь к смерти. Если я не нажму курок, значит, вы наверное знаете карту. Значит, вы мне её назовете.
Он снова моргнул и продолжил;
Японцы говорят, жизнь это дорога. Дорога, которая петляет и вдруг выводит тебя на развилку. Не задумываясь, повернуть влево или направо, ты идешь дальше, не заметив, что у тебя есть выбор. Тебя ведет рок, фатум, судьба! Вот вы, Евгений Сергеевич, сейчас на развилке. А я фатум, делаю одолжение, позволяю вам выбирать: свернуть влево или вправо.
Сумрак скрадывал черты его лицо, но требовательный и торжествующий взор его блестел и впивался в меня, требуя ответа.
Нет ничего более странного, чем смотреть в черный зрачок револьверного дула. Видеть тусклый блеск металла, представлять, как его точили на станке, догадываться, каким путем револьвер из ружейного магазина попал в руки этого безумца, представлять лицо приказчика, услужливо показывающего достоинства оружия, и отказываться верить, что смерть придет сейчас, придет со вспышкой пламени и запахом порохового дыма.
Послушайте, Томский, начал я медленно, стараясь скрыть волнение, я непременно назову карту. Только ваше логическое построение насчет фатума и прочее, я сглотнул, уязвимо.
Ворот сорочки давил мне горло и я, не торопясь, ослабил галстук.
Можно ли вас понять, что я неволен пойти третей дорогой? Моя свобода лишь в выборе одной, из предрешенных судьбой?
Верно! воскликнул Томский, окончательно войдя в роль фатума.
Значит ли это, что у меня нет шансов обмануть судьбу?
Никаких! радостно поддержал он меня и почти приставил дуло к моему лбу.
Что ж, я назову карту, пауза повисла меж нами, и, казалось, сумрак в комнате уплотнился от тишины.
но вы, Томский, не обманете свою, я снова сглотнул пересохшим горлом, судьбу. Карты уже сданы! Туз лег налево, а дама направо. Вы не вольны предложить свой вариант. И, коли вам суждено сорвать банк, вы его получите и без моей карты. Если ваш удел прозябать в этом флигеле, то назови я вам карту, не назови, ничего не измениться! Разве что смените этот дом на богадельню.
В этот момент чья-то тень заслонила убогий свет ночного неба, словно кто-то снова заглядывал в окно. Мы, не сговариваясь, отступили вглубь комнаты.
Тень, мелькнув на мгновение, исчезла. Бледный свет вновь залил комнату, зачернив тени и сделав неясными черты наших лиц. Томский коротко глянул на меня, словно проверял, не померещилось ли ему. Потом спрятал револьвер и опустил глаза. Ссутулившись, он быстро вышел из комнаты. Я повалился на кровать, в изнеможении и не раздеваясь. Кажется, я знал третью карту.
* * *
Мне пригрезилось, что я лишь на мгновенье сомкнул глаза, но тут послышался стук в дверь, и голос прислуги позвал:
Батюшка, милостивый государь, пора уж, поспешайте!
Я быстро встал. Комната была погружена в ночной сумрак. Взглянув в подслеповатое зеркало у кровати, я разглядел, что на мне сюртук и галстук, повязанный вокруг высокого воротника белой сорочки. Меня словно осенило: всего несколько часов назад я покинул бал в доме купца Игнатова! И вот я нахожусь в сельской глуши, среди ночи со странными и чужими мне людьми. Придя от этой мысли в замешательство, я отстранился от зеркала и повернулся к окну. Каково было мое удивление, когда я увидал, что окна господского дома горят, что за ними какое-то движение, и коляски одна за другой подкатывают к шумному крыльцу.
За дверью меня ждала прислуга со свечою в руках. Мы скорым шагом пошли по темным коридорам: женщина впереди, освещая дорогу, я следом, не понимая, что происходит, но готовый принять невероятность происходящего.
Мы миновали одну комнату, потом другую. Спустя несколько поворотов, мы вышли к переходу между флигелем и домом и тоже его миновали. Наконец, мы очутились в широкой зале, где над головой тяжело нависал балкон второго этажа, пары невысоких колонн справа и слева открывали лестницы, ведущие наверх. Прямо передо мной начинались ступени вниз, в сгустившейся темноте за ними угадывались высокие окна. Оглянувшись, я обнаружил, что моя провожатая покинула меня красноватое пятно вдали коридора мелькнуло и исчезло.
В тот же самый момент я услышал музыку. Где-то близко, но приглушенно, еле слышно, едва угадываемо, звучала музыка. Скрипки? Скрипки и даже очень мило, и, я бы сказал, легкомысленно. Звуки стали отчетливей, они стали прорываться кусками, и вот уже они складываются в мелодию, и вот уже откликаются во мне улыбкой, и наполняют меня радостным ожиданием невероятного, встречи, быть может, или чувства?
«одной любви музыка уступает» нежданно мелькнуло в моей голове
Я шагнул к дверям, как не видел их я раньше? Решительно потянул обе створки, и яркий свет обрушился на меня из огромной, наполненной людьми и музыкой, залы.
* * *
Я шел не спеша мимо статских и военных, мимо разряженных дам и девиц, сдержано кланялся и улыбался в ответ на доброжелательные поклоны странно неузнанных мною людей, растерянно оборачивался вослед незнакомке, скользнувшей по мне заинтересованным взглядом, я шел, и ожидание необычайного не покидало меня.
В центре зала танцевали нескончаемый вальс. Шелестел шелк, мелькали руки, проносились пары, блестели разгоряченные взоры, и улыбки недосказанной откровенности озаряли лица.
На небольшом возвышении, на противоположном конце зала в окружении девиц сидела разряженная и нарумяненная старая графиня ***. Приезжающие гости подходили к ней кланялись, роняли две-три фразы и отходили. Старуха сидела, как изваяние, не видя и, казалось, не слыша никого.
Меня окликнули. Подошел Томский и, взяв меня под руку, увел в боковую комнату, где за несколькими столами шла карточная игра. Мы приблизились к группе молодых людей, наблюдающих и вполголоса обсуждавших игру. Томский представил меня.
Дорн? спросил меня одни из них, пехотный офицер с приятным и открытым лицом, вы немец? Уж не из обрусевших ли вы немцев?
Именно так, решил подыграть ему я, имея мало истинной веры, имел он множество предрассудков.
Вот как! воскликнул другой, отрекомендовавшийся Суриным, в душе вы игрок, но отроду не брали карты в руки?
Все дружно засмеялись, принимая этим меня в свой круг, и лишь Томский нахмурился, прикусив губу, и поглядел на меня долгим и недобрым взглядом.
Когда дружная компания придвинулась к одному из столов, где пошла игра по крупному, Томский отвел меня в сторону.
Дорн, обратился он ко мне, глаза его блуждали и блестели нездоровьем, при мне сорок семь тысяч. Это все, что у меня есть!
Он замялся, отводя взгляд. И снова продолжил:
Дорн, послушайте Евгений Сергеевич, только вы можете спасти меня, мое имя и он взглянул на меня, саму жизнь! Так сложилось да! именно сложилось, что я похитил на службе триста тысяч. Мерзко, гадко! Я знаю, знаю! Не нужно так глядеть на меня! прошипел он злобно, и коротко оглянулся на играющих.
Дорн, заговорил он лихорадочно, возьмите эти деньги и сыграйте две карты! Только две! Все сходится, вы полунемец, не играете, но верно, игрок! Вы лишены сердечных привязанностей, вы одиноки, тем слаще играть с судьбой! вы холодны и расчетливы, вы видите мир сквозь призму случая, верите, что путь ваш предначертан, одним словом игрок! Сыграйте лишь две карты, и верните мне триста тысяч, верните имя, честь и жизнь! Утройте, усемерите мою судьбу!
Я слушал, пытаясь понять, насколько опасно помешательство несчастного Paul.
Тот схватил меня за руку и тихо, на этот раз удивительно спокойно, произнес:
Дорн, если вы не согласитесь, я застрелю вас. Всё одно каторга!
Мы подошли к столу как раз на перемену игры.
Позвольте поставить карту, обратился я к банкомету. Недавние мои знакомцы заулыбались и зашумели, поздравляя меня с удачным началом мистификации.
В это время Томский быстро надписал мелом куш над моей картой.
Сколько-с? прищурившись, уточнил банкомет, сорок семь тысяч?
При этих словах любопытствующие быстро придвинулись от соседних столов к нам.
Что, бьете вы эту карту? не сдержавшись, почти выкрикнул Томский.
Смею вам заметить, последовало спокойное продолжение, что карта ваша сильна, но я не могу метать иначе, как только на чистые деньги. С моей стороны довольно вашего слова, но порядок игры
Томский, не дослушав, бросил на стол несколько банковских билетов.
Банкомет молча поклонился и стал кидать карты на стол: одну направо, другую налево.
Выиграла! воскликнул я, немало подивившись совпадению выигравшей карты и той, что легла налево.
Извольте получить? спросил банкомет.
Нет, играю снова! я заменил карту и уже сам мелом надписал новые цифры.
Метающий побледнел и вытер испарину со лба. Ему тут же принесли сельтерской.
Он стасовал карты и вновь стал отбрасывать одну налево, другую направо.
Карты равномерно ложились то на одну сторону стола, то на другую: налево легла девятка, направо шестерка, налево король, направо десятка, налево
Есть! воскликнул я, заражаясь странным неспокойствием души, приводящего к ознобу и сухости во рту. Все в величайшем волнении смотрели, как я медленно открываю свою карту. Наконец, она открылась. Повисло молчание. Даже музыка из соседнего зала, казалось, заиграла тише.
Изволите получить, банкомет прервал молчание и выложил на стол несколько ассигнаций по сотне тысяч.
Благодарю вас, я слегка поклонился и развернулся, чтобы уйти.
В это время рука Томского вцепилась мне в локоть.
Вы безумец, если уйдете сейчас! прошипел он, я доверился вам единственно, чтобы удостовериться, что графиня открыла вам тайну! Она открыла вам тайну! И сейчас вы хотите уйти? Хотите уйти, зная третью карту? Безумец! Играйте! Это, возможно, единственный шанс, который дает вам судьба, играйте! Отдайте мне половину, остальное ваше!
Осторожно, но я решительно высвободил локоть и пошел от стола, оставив его с выигрышем и провожаемый восхищенными и завистливыми взглядами.
Я шел напрямую через зал к графине***. Остановившись перед нею, я склонил голову и протянул руку:
Не откажите танцевать со мной, ваша светлость.
Девицы и приживалки, стоящие вокруг своей барыни, зашушукали, перемигиваясь, и пряча улыбки и мелкие смешки в кулачки полных и розовых своих рук.
Графиня смотрела сквозь меня, не понимая и, возможно, не видя меня. Вероятно, перед её выцветшими глазами проплывали видения прошлого, где танцующие пары кружились, кружились, а она лишь смотрела на них со стороны, не двигаясь со своего кресла.
Внезапно что-то дрогнуло в её лице: она нахмурилась, губы плотно сжались, и взгляд стал осмысленным.
Ты что же шутки вздумал шутить? спросила она тихо, надсмеяться хочешь?! Дурой выставить?!
Я подошел ближе и протянул руку, предлагая ей подняться. Она в недоумении склонила голову и посмотрела на мою ладонь. Потом медленно высвободила из-под кружев руку и доверчиво положила свою сухонькую ладошку.
Первый шаг был короток. Оркестр сделал паузу. Графиня перевела дыхание и сделала второй шаг. Музыка отозвалась коротким всхлипом духовых и смолкла. Потом, не дожидаясь следующего шага, зазвучала, набирая мощь и толкая нас вперед. Каждый следующий шаг давался все легче, все быстрей и быстрей, и вот наша нелепая пара описала круг по зале среди застывших и с удивлением следящих за нами пар.
Вы сумасброд! проговорила графиня, едва справляясь с дыханием и блестя повеселевшими глазами. Мы остановились аккурат возле её кресла.
К нам подбежали дамы и девицы, раздались аплодисменты. Барышни наперебой прикладывались к щеке графини своими невесомыми поцелуями, кавалеры слетались со всех сторон бала, припадали на одно колено перед ней и говорили какой-то вздор и милые нелепости, офицеры гремели сапогами, улыбались и крутили ус, кашляли громко от нерешительности и щурили свои карие, геройские глаза.
А музыка не смолкала! Она кружила над головами, вихрилась поземкой по полу, заплетая легкие ноги прелестниц и лакированные штиблеты франтов, раздувала румянец девочек, приехавших на первый свой бал, и рождала детские надежды в сердцах вдовцов.
Она носилась среди люстр, дробя огни на множество сверкающих кристаллов, металась среди колонн, топтавших слоновьими ногами блистающий паркет, и тихо звенела стылым стеклом в окне верхнего пустого этажа. Радость, радость освобождения наполняла сердце!
Кавалер, ваша светлость! прокричал я графине, силясь перекрыть музыку, то был кавалер, валет! Третья карта это валет! Верно?
Я увидел, как медленно и странно поворачивала ко мне свою голову старуха, как ехидно сощурился её левый глаз, как проступили румяна на её щеках.
Громко, так что враз все примолкло, грянул выстрел.
В наступившей тишине кто-то крикнул:
Врача!
Я пошел не спеша туда, где плеснула паникой и затихла толпа играющих, где вздыбились плечами и колючими спинами застывшие фигуры у карточного стола. Я пересекал залу, и люди отступали, давая мне дорогу, и я шел, словно по коридору. В конце этого пути лежал Томский. Темное пятно крови липкой кляксой расплывалось на его груди. Я склонился над несчастным. Тело под окровавленной сорочкой уже остывало. Смерть наступила мгновенно. Здесь же лежал револьвер, выроненный ослабевшей рукой. В левой была зажата карта. Я распрямил пальцы мертвеца, и карта выпала мне в руку. То был валет. Бубновый валет1.
* * *
Я выпрямился и, не оглядываясь ни на кого, вышел вон из залы. Пройдя быстрым шагом пустой и длинный коридор, я толкнул дверь в самом его конце и очутился, судя по обилию стеллажей с книгами, в библиотеке.
Браво! раздалось при моем появлении, и сначала один хлопок, потом другой, а следом уже аплодисменты заплескались меж шкафов и множества полок с книгами.
Прямо передо мной в кругу света стоял Кирилла Иванович и раскланивался. Среди аплодирующих я узнал Горемыкина, потом увидел Анну Леопольдовну, рядом Лизоньку, да вот и Куртуазов стоит рядом.