Взгляни на них и скажи мне, что думаешь.
И пошел я вперед и остановился рядом с людьми и слушал и смотрел на них молча и не двигаясь. Были среди людей поделенных и мужчины, но было их мало, а много там стояло и кричало друг на друга и девиц и женщин. Стояли они и руками махали и перебрасывались словами все такими же злыми и на языке, что по-прежнему не понимал я.
Не можешь разобрать ты их слов потому, сказал Отшельник, что ни один из них не уверен в том, что кричит, а недвижны они и лишь руками машут, не сходя с места, поскольку подобны деревьям, что не выросли сами, а были посажены теми, кто знал, что воспользуется плодами их. Скажи же мне, на чью сторону ты встанешь? Чьи слова и чей крик повторить сможешь словно эхо?
Как же мне выбрать сторону, спросил я удивленно, если не понятно, за что те, кто слева и те, кто справа? О чем крики их мне неведомо и как же мне поддержать то, что не знаю?
Мудры слова твои, а ведь многим они ни говорить ни кричать не мешают, сказал Отшельник и улыбнулся. Ну а узнать, о чем спорят люди эти между собой, можно так же, как и о чем другом. Спросить того, кто знает.
За что те, кто с той стороны? спросил я тогда и показал рукой, ведь кто из нас знающий уже и тогда не было сомнений у меня.
Они не за что, а против, как и всегда у кричащих, мягко сказал Отшельник, Но думают они, что крики их за то, чтобы женщинам разрешено было вытравливать плод, а против них те, кто считает это детоубийством. И вот снова спрошу тебя, раз уж теперь ты знаешь о чем спор их: куда бы ты встал?
Ты спрашиваешь меня, поразился я сразу же, можно ли вытравливать плод или нет? Не говоря уж о том, что странно спрашивать такое сразу же после знакомства и у мужчины, не думаешь ли ты, что и путешествие начинать с такого не следует?
Почему думаешь ты, что мужчина не может сказать слово свое о том, что жизни возможной или невозможной касается? Кто право имеет отнять свободу говорить о жизни и смерти у тех, кто рождается и умирает? сказал Отшельник, печами пожимая. И путешествие свое с кем бы то ни было именно с этого начать и следует. Убить или пощадить дитя, и что считать убийством его, а что нет? Когда спросишь ты и услышишь или даже если не услышишь ответ, узнаешь ты, тем самым, о человеке так много, что большего для первого шага на пути совместном мало что сказать сможет. А вдруг случится и так, что доведется кому узнать как-то о путешествии нашем с тобой, а значит пройти по одной с нами дороге? Давай же будем уважать его и желание его идти или не идти с нами и скажем правду ему о том, кто мы. Может и не захочет он дальше знать, что случилось с тобой и со мной на пути нашем?
Но если не знаю я, что сказать? Если слов нет у меня и знаний достаточных? наморщил я лоб и потер его. Слышал я как-то от людей ученых, что вытравить плод не считают они убийством, ведь нет разума в том, кто зачат лишь только и души в нем нет а они ведь люди умные и умные весьма.
А что ж говорят о том люди мудрые? поинтересовался Отшельник, окидывая взглядом добрым лица злые, что были недалеко.
И кто же они, мудрецы эти? пожал теперь уже я плечами. Да и как отличить мудрого от ученого?
Надо просто узнать, что он думает, когда стоит в одиночестве перед отражением своим и смотрит в глаза себе, сказал Отшельник. Ученый повторит мысли чужие, а мудрый свои.
Не провидец я и не ведаю, что в мыслях людских и не знаю способа прознать это, хмыкнул я. Как же ж сделать то, о чем говоришь ты мне?
Никак невозможно это, Отшельник засмеялся. А потому все, что можно, это найти отражение свое и встать перед ним и посмотреть в глаза ему и спросить.
Смотрю я и не вижу ответа, поскольку не мудр и не учен, что же делать мне? заупрямился я, ведь не хотелось мне отвечать.
Снова спросить, как уже сделал ты, но раз уж не знаешь, кто мудр, а кто учен, то придется довериться.
Ну тогда снова спрошу я у тебя, ведь все равно больше не у кого, быстро сказал я на то.
Хитер как змей, не одобряя и не порицая сказал Отшельник. Ладно. Если считаешь ты, что избавление от плода убийством не является, то твой это выбор и ответ тебе же держать сначала перед совестью твоею, а потом и перед Тем, кто голос совести дал. Но меня ты спросил, а потому вот и ответ мой тебе.
Он поднял руку и сгустилась тьма, подобная той, что в лесу пугала меня, но рассеялась она в тот же миг и вот стол передо мной и множество тарелок на нем с едою всякою.
Возьми это, сказал Отшельник и протянул мне пузырек с жидкостью прозрачной, словно вода родниковая. Влей в любую тарелку, на которую взгляд твой упадет, но знай, прежде чем вольешь, что будут есть из посуды этой вскоре.
И что же в пузырьке этом? спросил я и не пошевелился и не взял того, что предложил он мне.
Может в ней яд, что отравит, пожал плечами Отшельник. А может и вода простая. Может и так случится, что и сам я не знаю, да и не важно это. Ведь если и скажу я тебе либо одно либо другое, как узнаешь, правду ли я сказал? Мудр я, учен или вовсе безумен? Почему бы и не влить то, что в пузырьке этом, может и не умрет от того никто? Смотри на меня: думаешь ли, что способен я на убийство?
Не стану я делать того, что возможно погубит жизнь. Даже если и доверюсь тебе, мое то решение будет и мне ответ держать ты сказал, тихо произнес я и исчез пузырек из руки Отшельника и улыбнулся он мне и поманил за собой отходя от стола.
И потом мы стояли с ним и смотрели, как к столу с шумом и криками подбежала толпа детей и начали есть и смеяться, а из глаз моих полились слезы.
Не стоит оплакивать выбор правильный, не тот это повод, чтоб слезы лить, сказал Отшельник. Пойдем и закончим то, зачем пришли мы сюда.
И снова перед нами две толпы были и люди все так же кричали и руками махали без остановки. Подошел Отшельник к девушке молодой, что стояла в толпе одной отвернувшись от всех, кто вокруг стоял и вложил ей в руку колос пшеничный, неведомо как оказавшийся у него на ладони. И увидел я лицо девушки той и задрожал весь и потом холодным покрылся.
Пойдем отсюда, сказал Отшельник и снова окутал все вокруг туман теплый, но беспросветный. Нет здесь больше никого и не будет уже еще долго, ведь пойдем мы с тобою от конца к началу и не вернемся назад. Подойди к двери любой, что в стенах этих бесцветных, теперь любая из них для тебя откроется.
И рассмеялся туман и вот снова стены и двери вокруг нас и подошли мы к тому входу или выходу, что выбрал я, и открылся он перед нами.
Кто была девушка та, что колос твой первый получила? спросил я Отшельника, прежде чем уйти нам из места того.
Зачем спрашиваешь меня, если знаешь ты это? тихо сказал мне Отшельник и был прав он и потому думал я, что спрошу его еще раз перед концом, каким бы он ни был для нас и он мне ответит или заставлю я его.
И сунул украдкой я руку под одежду свою и сжала рука моя кинжал, что за пояс засунут мной был, и пошел в дверь, что открыл, и Отшельник пошел за мной.
Глава вторая
И когда прошел я через двери, то увидел город вокруг меня холодный и в снег укутанный. Дворцы и храмы с куполами из чистого золота увидел я в городе том, а дома там были из красного и белого камня. Красивы они были и долго ходили мы со спутником моим и смотрели на дела рук человеческих. Шли мы с Отшельником по улице и старались выбирать место, куда поставить ноги свои и не поскользнуться и не упасть. Сколько шли мы, о том не скажу, потому как во все время путешествия нашего не ведомо мне было, как время идет и идет ли оно или вовсе остановилось, а мы замерли в нем, хоть и идем куда-то. Но пришли мы в конце-концов на площадь большую и круглую, словно поляна лесная, хоть и не было на ней ни трав, ни деревьев, ни цветов, а лишь камень, словно из серой пыли созданный. И вот храм перед нами посреди камней, величественный и звон колокольный окутывает нас словно туман, медью звучащий и благостный. Вокруг ходило людей великое множество, но никому не было до нас дела до тех пор, пока Отшельник не увидал мужчину, стоявшего возле храма в том же молчании, что и мы. Одет он был в тулуп и шапку меховую и руки его были в рукавицах толстых и теплых.
Вот тот, ради кого пришли мы сюда, сказал Отшельник и подошел к человеку тому и прикоснулся к рукаву его. И в то же мгновение замерла толпа вокруг и повернулась и посмотрела на нас. И показалось мне в то мгновение, будто стоим мы на возвышении и смотрят на нас и ждут от нас важного или смешного и все, кто вокруг желают лишь того, что услышат они.
Что нужно тебе, незнакомец? спросил мужчина, к которому прикоснулся Отшельник. Не видишь, что стою и молчу и думаю я о своем?
Как знать, не об одном ли и том же мысли наши с тобою, не спрашивая сказал Отшельник и показал мужчине ладонь свою и колос спелый пшеничный на ней.
И что же это ты предлагаешь мне, человек, которого я не знаю? спросил мужчина и отступил на шаг. К чему мне колос, если нет у меня земли в которую посадить его или смолоть мне в муку зерна и накормить мышь, на что и хватит колоска одного?
Стоишь ты возле храма и не заходишь в него, покачал головой Отшельник, и потому нет земли у тебя и лишь мелкие грызуны первыми приходят в мысли твои, но пришел ты сюда и смотришь и слушаешь и думаешь потому, что второй мыслью твоей было накормить кого-то, хотя бы и мышь, под полом живущую. В этом и схожи мы с тобой и потому стою я и предлагаю тебе дар мой. Пока он в руке моей, нет от него проку, но если примешь то, что предлагаю, даст он урожай, даже если упадет на почву, что негодной кажется.
Я стою здесь и не вхожу внутрь, потому, что не понимаю зачем мне входить, мужчина пожал плечами и отвернулся и не смотрел больше на нас и говорил словно бы сам с собою. Я знаю, что Бог вездесущ и говорю с ним в молитве проснувшись и отходя ко сну. Разве не слышит он меня, разве не приходит ко мне, когда молю я его? Зачем же мне идти куда-то и говорить то же, что и всегда? И потом, священник, что служит там, говорит с прихожанами на языке странном, что в древности использовали предки наши, многое из слов его я не понимаю и что проку от проповеди, которая не ясности добавляет, но лишь темнотой окутывает разум мой?
Зачем в храм идти, спросил ты меня и вот что скажу тебе на это: выстроил дом я однажды, сказал ему тогда Отшельник и голос его также звучал словно бы ни для кого и для всех и толпа вдруг сделала шаг к нам, будто по команде неслышной, украсил его и еду приготовил и позвал друзей, чтобы разделить с ними новую жизнь, что началась в доме новом. Но не пришли они, а позвали меня к себе и я пошел и пришел и говорил и смеялся с ними и ел и пил, ведь как обижаться мне на друзей моих, что не пришли ко мне, когда я приглашал их, ведь я люблю их.
Ты хороший человек и правильно сделал, мужчина повернулся и посмотрел на Отшельника, а тот улыбнулся и кивнул одобрительно.
Спасибо за слово доброе, что нашел ты для меня. Скажи же мне, теперь, а что о друзьях моих думаешь?
Мужчина смотрел на него не мигая и продолжал молчать и не шевелиться, пока Отшельник не заговорил снова:
А что до проповеди, в которой слов ты не понимаешь, слова это языка, на котором предки твои разговаривали, как сказал ты, что ж, это голоса тех, кто умер, чтобы ты жил, это наследие твое и в нем красота и поэзия и тайна и сокровище, как же не хочешь ты узнать все об этом? Неужели нет в тебе желания сыграть на струнах сердца своего песни, что хотели бы спеть те, кто вложил в них душу свою, но не могут, потому, что их уже нет? Не идешь ты туда и не спрашиваешь и не требуешь, чтобы объяснили тебе слова, что ты не понимаешь. Иди и стучи и вопрошай и требуй толкования слов этих, узнай, что означают они и пойми и прозрей и стань слышащим и видящим и не будь более слепым и глухим во веки веков. Может боишься, что прогонят тебя? Так это в заслугу тебе пойдет, если отправишься затем к другому, кто знает, и еще и еще и найдешь, наконец, что искал, поскольку сокровище не найдет только тот, кто не ищет. Ведь и птенец неразумный тянется к пище, что для него разжевывают, что же вера твоя даже с ним не сравнится?
Мужчина, с которым говорил Отшельник, все так же не шевелился и не говорил и не смотрел на нас больше, обратив голову к храму, а мы удалялись от него, и люди вокруг расступались при приближении нашем и походили мы на лодку, что плывет среди камышей.
Отшельник же, подошел к стене из кирпичей красных и прикоснулся к ней и засветились стыки кладки домовой и вот снова дверь перед нами и звуки мира безлюдного, голосами птиц поющего, ветром ревущего и не такого холодного.
Ты так и не дал ему колоска? спросил я за мгновение до того, как ушли мы из места первого, что было холодным в другое, что было немного теплее.
Не дал. Беда его в том, что думает он будто в храм его на аркане тянут, а его же ведь просто зовут, сказал мне Отшельник. Говорил я с ним и слушал его и понял, что не готов он был взять колос мой сегодня и не знаю будет ли готов завтра. Да и нельзя таким как муж этот протягивать то, что не он нашел. Вот когда душа его позовет и он пойдет и найдет и постигнет, вот тогда и будет рука моя снова к нему протянута. Пойти и найти поле пшеничное он сам должен, только тогда и ценить станет зерна эти. А дом мой рядом стоит и я жду его и еще подожду какое-то время.
И была в его голосе великая надежда и великая печаль, что всколыхнули в душе моей чувства, что толкают нас на великие дела, злые или правильные. И стиснул я снова верный кинжал свой, что держал возле тела и понял я тогда, что не могу сейчас же отнять жизнь Отшельника, хоть и жажду этого. И еще я понял, что готов также и свою жизнь отдать за него, неведомо почему, и знаю, что будут бороться во мне два желания эти до конца времени, что дано мне будет провести с ним. Он же прошел через двери открывшиеся впереди меня и я шел за ним.
Глава третья
За дверью открывшейся была дорога широкая и пришлось долго идти нам по ней. Шли мы через поля и реки пересекали и тяжело было ногам моим и думы тяжкие одолевали меня. Отшельник же ступал легко, как и всегда и словно и не замечал ни холма очередного, что преодолевать нам приходилось, ни ручьев студеных, что терзали суставы ног моих. Дождь, что лил нам на головы, его и вовсе не тревожил, а ветер, что иногда заставлял меня остановиться и ждать на месте недвижно, трепал его волосы, но не мог замедлить шага его. Много раз хотелось пожаловаться мне на усталость, но гордыня не позволяла, глядя на легкость шага Отшельника, и потому шли мы без остановок, пока не пришли. Лишь только солнце начало окрашивать край неба закатными красками, вошли мы в город маленький и нашли площадь его центральную, на которой люди покупали и продавали и молились храму у стен его и в нем самом. И подошла к нам женщина одна, не молодая и не старая и предложила еды и питья, увидев, что устали мы и не знаем, где остановиться. И сели мы с нею под деревом и налила она нам молока и хлеба дала и сыра соленого. Начал я есть и не замечал более ничего вокруг и радовался счастью простому и бесхитростному, что нашло меня.
Заметил я, что не молишься ты перед трапезой, сказал Отшельник, хлеб переламывая. Нет в тебе желания пищу благословить? Не хочешь Господа поблагодарить за нее, как закон велит, или попросту не хочешь ты с Богом разговаривать по причине какой?
Господь мой знает, чего я хочу и что потребно мне. И знает Он, что благодарна я ему, со смирением, что было лишь в голосе, сказала женщина, молока нам подливая. К чему же обращаться к нему, да еще и каждый день, если сказано, что знает Он просьбу мою еще до обращения моего?
Если думать так, то и вовсе молиться не за чем и разговор наш сейчас ни о чем. Но скажу тебе вот что: когда царь мимо войска идет, сказал на то Отшельник, солдаты ему салютуют не потому, что салют тот потребен командующему, а чтобы знал он, на кого в битве рассчитывать можно. И дрова в костер подкидывают не потому, что огонь жертву требует, а просто, чтобы во тьме не оказаться и не замерзнуть. И как думаешь ты, рыба, что в водоеме плавает, коли могла бы, то не подливала бы воды в жилище свое? Но я вижу, что знаешь ты все это, раз путников незнакомых, но уставших, приютила и кормишь и поишь их, так в чем настоящая причина твоя?