Мешки остались позади, он был уже в туннеле. От таких удовольствий и окочуриться недолго, но кое-что полезное он узнал. Узнал про тайное подземелье, про трон, про то, что наслаждению нет предела. А одноглазому он сказал чистую правду. Освободитель самый великий в Неверионе человек.
Ему представилось, что за ним идет кто-то. Не Освободитель, не одноглазый, а варвар, прежний соратник Освободителя. Теперь он наверняка знал, что все истории о гибели того варвара выдуманы. Не стал бы тот покушаться на Освободителя из-за каких-то любовных неурядиц. Ради удовольствия, даже сопряженного с болью, можно убить но убивать, чтобы избавиться от этого удовольствия? Если он и был, такой варвар, то дело с ним обстояло куда сложней, чем сам же контрабандист рассказывал одноглазому, собрав все байки и сплетни. Он в который раз убедился, что знает правду об Освободителе и его ошейнике, хотя не может сказать того же о его кривом помощнике, тоже носящем порой ошейник. Не чудо ли, что правду всегда можно отличить от лжи, недомолвок и вымыслов? И почему его заявление о величии Освободителя кажется теперь столь банальным? (Мысль, столкнувшись с достоверностью, не остановилась на ней.) Может ли быть, что в пылу страсти само понятие правды отлепилось от его первоначального заявления, прилипло к новому и что эта новая «правда» такое же сочинительство и такая же ложь, как все остальные истории?
Через несколько поворотов он стал опасаться, что свернул в какой-то боковой ход, но тут на мокрую стену лег отблеск света, и он вышел в колодец.
На смену ночи пришло серое утро. Поперек колодца наверху лежали пять жердин с привязанными веревками раньше он их не видел.
Кожаная юбка одноглазого и его собственная набедренная повязка так и валялись на сухом камне. Один конец повязки, конечно же, полоскался в воде. Может, бросить ее? Наверху перекликались женские голоса. Можно, конечно, пройтись по городу голым на манер варвара, но такой кусок ткани стоит недешево: повязку выбрасывают, только если она станет грязной до неприличия или протрется до дыр. Кроме окунувшегося в лужу конца на ней обнаружилось еще с полдюжины мокрых пятен. Контрабандист выжал ее, перекинул через плечо и полез вверх, переступив через сломанную скобу и другую, грозящую скоро переломиться.
Высунув голову из устья, он оглядел двор. Две девушки, перебрасывающиеся детским черным мячиком, сначала показались ему совсем юными как он сам, когда сбежал в Колхари из деревни. Обе были в таких же повязках, которая холодила сейчас ему спину.
Варварка с коротко, еще по-летнему остриженными желтыми волосами врезала по мячу, колыхнув загорелой грудью.
Ай-й!
Темнокожая колхарийка с перевязанной кожаным шнурком пышной гривой поймала мяч, пригнулась и подкинула его в воздух.
Йахей!
Варварка, метнувшись навстречу, поймала его и кинула обратно.
Контрабандист вылез тем временем из колодца, прошел немного, оглянулся через плечо. От тумана осталась только легкая влажность в воздухе. Утро было ясное, и солнце уже осветило восточную стену переулка, но на севере еще висела легкая дымка.
Айя-хаа! Варварка споткнулась; мяч свечкой взмыл вверх, а она села на камень, заложив руки за спину. Солнце легло на ее плечо, колено и грудь, и контрабандист с восторгом увидел, что и то, и другое, и третье густо покрыто веснушками.
Темненькая хохотала и трясла головой, перебегая из света в тень. Экое счастье привалило: парень, разглядев веснушки и у нее на спине, аж язык высунул, словно желая лизнуть одну из темных золотинок на соленой девичьей коже.
Ты как, не ушиблась?
Нет-нет, ответила варварка. Не видела, куда мяч улетел?
Туда вроде бы.
Ой, не-ет!
Я слышал, как он в колодец упал, подал голос контрабандист. Всплеснул, там вода внизу.
Он сам не знал, что из чего родилось: речь из храбрости или храбрость из речи.
Девушки посмотрели на него. Улыбнулись.
Правда слышал? спросила одна из них. Он уже плохо различал их в потоке солнца, затопившем смуглое плечо одной, грудь и щеку другой. Ответы? Правда? Все растаяло в солнце, в далеком море, в расколовшемся небе.
Там совсем мелко, сказала варварка. Я спущусь
Еще чего! воскликнула темненькая. Лезть в пустой колодец? Кто знает, что там внизу? И они снова расхохотались.
Контрабандист пытался заговорить снова, отпустить шутку, вызваться слазить самому, но губы и язык словно оцепенели, и девушки варварка (он мог только надеяться, что она такая же шлюха, как и он сам) и порядочная колхарийка ничего не услышали. Прошептать впервые «хозяин», должно быть, не легче, чем заговорить с женщиной, вызывающей у тебя желание более знакомого толка. Он двинулся через двор в переулок, по которому, сколько помнил, пришел сюда в темноте, и оглянулся опять. Они прекрасны, незатейливо сложилось в уме. Зачем пользоваться мужскими телами, когда в городе живут такие чудесные девушки? Но то, что он узнал об Освободителе, стоя на троне, будь то туманный сон или гранитная явь, было подарено ему телом другого мужчины.
6
В те времена, гораздо примитивнее наших, публичная нагота не считалась признаком безумия, бунтарства или служения искусству. Нагота, наряду с мозолистыми руками, относила человека к определенному классу общества, вот и все. Контрабандист, когда дела шли удачно, зарабатывал несколько больше бедных тружеников и потому находил даже кое-какую радость в обмане, идя голым к рынку по почти пустым утренним улицам. Немногочисленные прохожие, и мужчины и женщины, тоже были нагие.
Иногда он поворачивал обратно, определив по солнцу, что тот или другой переулок не приведут его к рынку, но наконец дошел. Три четверти торговых ларьков уже стояли на площади, остальные спешно воздвигались. Торговцы переговаривались, ранние покупатели с корзинами и мешками уже бродили между рядами.
Охрана порядка тогда тоже не достигла современного уровня: наш приятель преспокойно оставил на площади вола и повозку с контрабандой, собираясь прийти через час (события в подземелье заняли несколько меньше времени). Императорские досмотрщики рыскали здесь, правда, в любое время, но за последние годы в городе открылось несколько новых рынков поближе к морю, и всюду они поспеть не могли.
Многие повозки уже разъезжались. Час еще куда ни шло, но дольше было бы опасно даже и в те времена.
Контрабандист шел мимо ларьков с дешевыми украшениями, диковинными плодами, крестьянскими орудиями и утварью. Его рыжий вол уже съел все сено и мотал головой. Ранние путники уехали, недавние сидели под навесом и ждали. Пьяный так и лежал на скамейке.
К контрабандисту подошел парнишка, тоже голый.
Тебе не на юг, часом? Возьмешь меня за пару железок?
За пару монет сможешь проехать только несколько стадий. Контрабандист застеснялся собственной наготы рядом с этим стройным юношей школяром, не иначе и намотал на себя повязку, еще не просохшую. А может, он и не школяр вовсе. После недавних приключений контрабандист был склонен взвешивать все и вся.
Во-первых, парень ходит голый, как беднейший из варваров, хотя сам не варвар. Его черные волосы заплетены сбоку в косу, но видно, что он и не солдат тоже. На ногах кожаные обмотки, как будто он с битым камнем имеет дело но, может, он учиться ходит по такой осыпи. Бородка у него далеко не такая ухоженная, как у пьяницы под навесом. Ладони тоже кожей обмотаны, как у одноглазого, но это не значит, что он из тех же краев подсмотрел, небось, у кого-то, и самому захотелось. Может, он расскажет про эти тесемки больше, чем одноглазый, который скорей всего их с самого детства носит.
У мастера учишься? спросил контрабандист, почесывая вола между рогами. Близ Саллезе?
Юнец, явно думавший, что в голом человеке школяра никто не признает, смущенно потупился.
Пока только готовлюсь. Делаю вощеные доски и глиняные таблички для старших. Начну заниматься с весны, когда читать буду лучше.
Похоже было, что пьяный вот-вот свалится со скамьи.
Заметил ты, сколько вокруг моста пьяных, сумасшедших, голодных? Если раньше они и работали где-то, то теперь точно нет, с сочувственным вздохом промолвил контрабандист.
Мой мастер то же самое говорит. В Колхари, не считая школы, настали трудные времена.
Контрабандист, слыхавший это из года в год, засмеялся и хлопнул школяра по плечу.
Лезь в повозку хоть немного, да подвезу. Как человек добродушный, он не хотел обижать мальчишку; школяры, как известно, часто терпят насмешки от рабочего люда, а то и с прямой враждой сталкиваются. В Колхари говорили, что школяры, не имея своих богов, норовят дать имена всему остальному. Если сломаемся, поможешь толкать.
Пока школяр усаживался, контрабандист еще раз посмотрел, все ли в порядке. Старухин мешок лежал на месте, надежно спрятанный за горшками.
Хайиии! Он сел на козлы рядом со школяром, тряхнул вожжами, пристроился за тремя другими повозками как раз то, что надо.
В этот миг он увидел в торговом ряду своего знакомца, в ошейнике и с завязанным глазом. Вид у него был усталый. То, что погнало контрабандиста из подземелья, теперь утихло; коротышка, скорей всего, опять шел на мост, чтобы завершить действо, для него далеко не новое и не сулящее особых услад.
Эй, одноглазый! крикнул контрабандист, ни от кого не скрывая своих ночных похождений. Ну что, дашь мне монетку?
Одноглазый обернулся к нему и совершил нечто поразительное: сдернул с лица повязку и выставил напоказ два совершенно здоровых глаза.
Не дашь, значит? Контрабандист отчего-то порадовался, что он едет, а коротышка идет пешком. Ладно! Авось еще увидимся на мосту! Вол шагал в одну сторону, человечек в другую. Контрабандист пихнул локтем школяра. Мог бы ты подумать, что Но откуда парнишке знать о его изысканиях? Ладно, не важно. Я часто болтаю всякую чушь.
Ты его знаешь?
Да он задолжал мне немного денег.
Раб?
Ну, видишь ли
А, так он из этих.
Они помолчали. «Ты учишься у мудреца в Саллезе, мысленно говорил контрабандист, но понятия не имеешь о том, чему я научился там, на мосту. А не мешало бы поучиться».
Школяр, опять же в мыслях, ему отвечал: «Думаешь, ты один такой ученый? Не знаешь разве, что школяры часто ходят на мост разжиться парой монеток? Только не признаются, что они школяры, потому что клиенты таких не любят».
«И ты ходил, подумал контрабандист, покосившись на паренька. Нет, не похоже». «Нет, подтвердил воображаемый школяр. Я ничего такого не делал посмотри на меня, и ты убедишься». Но как можно убедиться в чем-то таком?
Парнишка голый, но не варвар, с косой, но не солдат, в обмотках, но не рабочий, с кожаными тесемками на руках, но не из дальней провинции с любопытством вглядывался в рыночную толчею. Контрабандист разглядел веснушки и у него на руках, но веснушчатые мужчины отталкивали его не менее сильно, чем веснушчатые женщины привлекали. Не мальчик, а какая-то ходячая ложь, оживший наяву сон.
Под этот мысленный разговор они выехали с рынка в просыпающийся город и потащились к южным воротам.
7
Седока контрабандист взял, чтобы сойти за честного возницу, но намеревался ссадить его нынче же вечером пусть поищет другого попутчика, едущего на юг. Звали школяра Кентон, хотя контрабандист не думал, что надолго это запомнит. Однако парень оказался компанейским и вечером хохотал над его рассказами. Историй в запасе было много: как его выгнали из артели лесорубов за то, что спал в рабочее время, как рассерженный крестьянин выставил его из заброшенного амбара (хотя он предлагал отработать свою ночевку), как поносил его гончар в Колхари, когда он, разгружая привозную глину, заляпал ею всю улицу; все это происходило от трех до пяти лет назад, но по словам контрабандиста выходило, что с тех пор и пары месяцев не прошло.
Такого благодарного слушателя стоило оставить еще на день-другой.
Назавтра, когда истории контрабандиста поистощились, школяр начал рассказывать о своем. На вопрос, что он думает о Горжике Освободителе, Кентон ответил так: «Горжик? Слышал такое слово. Оно иноземное, откуда-то с Ульвен, да?» Больше хозяин повозки его об этом не спрашивал и просто слушал краем уха его болтовню, поддакивая время от времени.
Человеческий голос слышать всегда приятно.
Школяр не спрашивал, отчего они едут окольными тропами, и охотно слезал, чтобы вытащить застрявшее колесо или помочь переправиться через ручей. На второй вечер он вызвался состряпать похлебку из сушеной трески и кореньев, сказав, что в школе постоянно на всех готовит. «Не потому ли он такой покладистый, что чует неладное и смотрит на это как на приключение», думал контрабандист? Оно и к лучшему, хороший спутник ему попался.
Вот я и на месте, сказал Кентон на третий день и сошел у гостиницы, хозяйкой которой, как он много раз повторял, была его тетка. Ты не такой, как другие, знаешь? Не говоришь, что школяры никчемный народ, и не хвалишься, что ты сам честный труженик. Это он, опять-таки, уже говорил в самом начале пути; тогда контрабандист промолчал, а теперь сказал:
Потому что честный труженик это не про меня. Не добавить ли «я честный контрабандист»? Нет, это было бы глупо. Они поухмылялись, глядя друг на друга, и школяр сказал:
Ты мог бы заночевать здесь. Тетка тебя покормит, а ты с меня ничего не возьмешь за езду.
Контрабандист, вспомнив прижимистого «кривого», ответил:
Я не тетку твою привез, а тебя. Гони три железки, как уговаривались. Это вполовину меньше того, что запросил бы другой, но такой уж я дуралей. А если потом захочешь по дружбе меня угостить, твое дело. Он давно смекнул, что монету школяр держит в своих обмотках.
Знаешь, сказал Кентон, вручая ему три монетки, к матери мне еще целую стадию на запад шагать, так что тебе, пожалуй, тут и правда лучше не останавливаться. Я только поздороваюсь и пойду себе дальше
Счастливого пути, Кентон. Контрабандист тронул с места вола.
Спасибо. И тебе тоже!
«Честный контрабандист, твердил он в уме. Честней некуда. Когда-нибудь я скажу это вслух не тебе, мой юный друг, так кому-то еще. Повезло тебе, однако, что честный лиходей содрал с тебя всего три монеты». Дорога была пуста. Слева на обочине что-то клевала курица, за правым поворотом лениво махнул хвостом спящий пес. Но кто знает, долго ли продлится такое спокойствие.
Солнечные пятна ложились сквозь листву на спину вола и на колени возницы. Час спустя он прервал воображаемый разговор со школяром, заметив, что небо между листьями стало серым, а воздух похолодел и отяжелел. Синева затянулась тусклым кованым серебром.
Вдали сверкнула молния. Упали первые капли. Вол, нагнув голову, брел по дороге, быстро превращавшейся в грязь.
«Ладно, сказал контрабандист призрачному Кентону (ему-то, бесплотному, дождь нипочем), правда твоя, школяр. Он слез и пошел пешком, смеясь во все горло. Я отдал бы тебе твои три монетки за крышу над головой, чашку горячего супа и койку на ночь. Я хоть и честный контрабандист, а дурак, что не согласился. Никогда и не скрывал, что я круглый дурак. Ну, вот я и сказал это ты доволен?»
Тот, видимо, был доволен: вскоре контрабандист, вытаскивая ноги из грязи, переправился через ручей без его помощи.
Дождь переставал иногда, но ненадолго.
Контрабандист снова сидел на козлах: здесь дорога была вымощена, хоть и неровно. Справа виднелась поливаемая дождем долина, но трудно разглядеть что-то, если вода хлещет прямо в глаза. Поди знай, верная ли это дорога. Надо ехать прямо на юг, а как узнать без солнца, не сбился ли ты с пути? Непонятно также, идет ли еще дождь или это деревья стряхивают остатки влаги (ни старуха, ни девушка, ни пожилые крестьяне, чьи имена он давно забыл, не знали, как это понять). Он едет по незнакомой дороге, где может случиться и померещиться все что угодно. И бог, безымянный, но пособничающий контрабанде, не прочь поиграть в «да» и «нет». «Полно, поправил себя ездок. Ты едешь правильно, по верной дороге, только промок и замерз. Часто ли ты богам молишься? То-то». Молния сверкнула опять: дождь таки шел.