Она снова расхохоталась и пошла прочь, широко ступая по раскисшей земле. Повернула за куст и пропала из глаз на спуске к невидимому городу. Контрабандист, прищелкнув языком, тронул и зашагал в тумане рядом с повозкой.
Дорога была видна не дальше, чем на свою ширину: с тем же успехом они могли бы ехать напрямик по равнине. Казалось, будто они стоят на месте, а движется только земля под ними.
В голове вертелся слышанный в Колхари детский стишок. Вран прочла только последние его строки сколько ж времени он припоминает все остальное? Четверть часа или полный час?
Вон те высокие тени справа не иначе кипарисы. Он приостановился, глядя вперед. Точно: вон она, осыпь.
Хай-й! Он остановил вола и подошел к обочине. Да, тут есть поворот. Тот, кто хорошо знает окрестности, наверняка и о нем знает, но таможенников обычно привозят к месту службы издалека, и вряд ли они разглядят что-то в таком тумане. Он повернул вола, проехал немного, вернулся назад, отломил ветку и затер следы копыт и колес, а потом и собственные следы. Серое небо стало теперь пурпурным.
Впереди, озаряя туман, мерцал бледный свет вроде лунного.
Контрабандист придержал вола и пошел дальше один. Это был, конечно, костер, размытый туманом. Возле него сидел на корточках человек.
Контрабандист спрятался за деревом.
Человек был большой, пузатый, заросший густой бородой, с волосами на спине и на ягодицах. К грядке стоящей рядом повозки притулился шалаш.
Привязанный к дереву осел ел из торбы, помахивая хвостом только поэтому контрабандист его и заметил.
Над огнем стоял четырехногий горшок из него валил пар, примешиваясь к туману и дыму. Такой сосуд, в отличие от горшков в повозке контрабандиста, мог сгодиться и для магии.
На руках незнакомец носил бронзовые браслеты, на щиколотках деревянные и железные, на шее несколько шнурков и цепочек. В ухе торчал резной колышек. Он уложил на рогульки палочку с наколотым куском мяса, капли сока зашипели на камне.
Контрабандист, стараясь дышать неслышно, наблюдал, раздумывал, вспоминал.
Предполагалось, что его отцом был кто-то из двух мужчин. Один время от времени заявлялся к матери, часто пьяный, орал, требовал еды и денег, без приглашения укладывался спать мальчик к семи годам возненавидел его. Второй жил в дальней деревне, но часто проезжал на муле мимо поля, где работали тетка и мать. Он останавливался поиграть со своим возможным сынком, шутил с ним, катал на муле, забирал к себе домой с разрешения матери но потом, как правило, на несколько месяцев пропадал. Как раз потому, что их было двое, ни один не жил с матерью постоянно. Самыми яркими картинами детства, которые контрабандист помнил плохо и старался не вспоминать, были как раз они: один работает в поле, другой ест, сидя под деревом; один стоит на солнце, другой спит на соломе у чужого амбара. Мальчик радовался, когда уходил один, и печалился, когда уходил другой, но главным было не чувство, а мысль, переполнявшая все его существо и относившаяся к обоим: какой он большой! Их огромность подавляла его, низводила до козявки, копошащейся в траве под ногами.
Сейчас, скрытый за деревом и туманом, он испытывал примерно то же самое, глядя на человека у костра. К этому примешивался еще и голод: он охотно бы поел мяса и похлебал из горшка.
И тут незнакомец сказал:
Чего стоишь в темноте, выходи-ка на свет.
Контрабандист весь покрылся мурашками, но сказал себе, что это просто от неожиданности.
Да, погреться бы не мешало. Сам он заранее решил, что костер ни в коем случае разводить не будет.
Так веди свою животину с повозкой сюда и посиди со мной. Незнакомец повел рукой с ополовиненным средним пальцем. Рассеченная когда-то нижняя губа срослась неровно, начинавшийся от брови шрам уходил в бороду. На правом глазу сидело бельмо. На волосатом боку высветились три рубца: в свое время он подвергся бичеванию, как раб или преступник. Давай, веди своего вола.
Контрабандист поспешил назад, в темноту, спрашивая себя: возможно ли это? Говорят, он иногда ходит в разведку один.
Ветка царапнула о повозку. Нащупав повод, он двинул вола вперед.
Листья чернели пятнами в освещенном костром тумане.
Я, может, и ошибаюсь на твой счет, усмехнулся контрабандист, снова выйдя на свет, но ты, похоже, хорошо здешние места знаешь.
Только потому, что знаю эту полянку, известную всем контрабандистам от Еноха до Авилы? Незнакомец хмыкнул и проткнул еще один кусок мяса палочкой, приготовленной, пока контрабандист ходил за повозкой.
Я, к примеру, о ней не знал, пока одна очень странная путница не сказала мне, как ее найти.
На деревянной тарелке у костра лежал большой шмат сырого мяса с остатками шкуры, а рядом нож длиной с ляжку.
Контрабандист привязал вола к тонкому деревцу рядом с ослом.
Ты, видно, привык распоряжаться.
Потому что я малость постарше тебя? Незнакомец протянул ему мясо на палочке. Или ты принимаешь меня за таможенника, сидящего тут, чтоб кормить молодых воров?
Нет, на таможенника ты не похож. Присев на корточки по ту сторону костра, контрабандист пристроил свою палочку рядом с вертелом незнакомца. Глаз, что с бельмом, у тебя зрячий?
Незнакомец ухмыльнулся. У него не хватало двух зубов сбоку, а тот, что рядом с дырой, сильно подгнил.
Достаточно зрячий, но если не хочешь меня разозлить, не подходи ко мне справа. Он отличает день от ночи, свет от тени, а вблизи и улыбку от хмурой мины отличить сможет. Ну, а от другого и вовсе ничего не укроется. Зачем тебе это знать?
Да просто, наверно, многие думают, что ты на этот глаз слеп. Может, и одноглазым тебя называют?
Называют иногда, да я и не против. Знавал я одного карлика в Кхаки, так его Заморышем звали. Другой, из Венаррского каньона, был в полтора раза выше меня, ручищи-ножищи что стволы древесные, грудь и живот как две пивных бочки он у нас звался Кабаном. Прозвища не в обиду дают, надо ж как-то назвать человека.
Но ты говоришь, что этим глазом кое-что видишь, поэтому одноглазым тебя могут назвать только те, кто знает не близко близкие так не скажут. А в Неверионе правит не только императрица, изобильная и щедрая владычица наша.
Чьи таможенники сильно докучают таким, как мы с тобой, а? Незнакомец снял с огня вертел, понюхал мясо. К чему ты спрашиваешь? Принимаешь за таможенника меня? Что ж, тем, кого встречаешь в пути, доверять и верно не следует. Но здесь, поверь мне, бывают только контрабандисты это тебе любой скажет.
Может, ты был контрабандистом когда-то прежде? А еще раньше ошейник носил?
Какой еще ошейник? нахмурился незнакомец.
Такой, к которому прилагаются вот эти рубцы. Рабский.
Незнакомец вонзил зубы, здоровые и гнилые, в мясо и стал жевать, заливая бороду соком.
Знаком тебе Колхари?
Контрабандист кивнул.
Так я и думал. Говоришь по-городскому. Знаешь мост, ведущий через речку в старую часть города, Шпору? Там еще рынок есть?
Контрабандист кивнул снова.
Когда я был твоих лет, даже моложе, и впервые в город пришел, то уже носил на себе шесть рубцов от кнута наградил один пристав. Я был парень озорной еще до того, как бродяжить начал. А средство успокоения у них одно кнут, будь ты раб или свободный крестьянин. Но когда я шел через мост ты ведь знаешь, что на нем происходит?
Контрабандист кивнул в третий раз.
Я встретил там человека тех же лет, что и я теперь. Красивого собой. Посмотришь человек как человек, такой же, ты да я, но дом, куда он меня привел, был роскошный. Собственный выезд, пара лошадей и кучер на козлах на мост этот кучер, конечно, его не возил. Свои грязные делишки он скрывал ото всех. Так вот, у него был ошейник, какой рабы носят. Он то на мою шею его надевал, то на свою собственную. И мы с ним ну, ты понимаешь, о чем я, иначе бы не спрашивал, так? Платил он хорошо, пригоршню железных монет каждый раз, да и золотые перепадали. Говорил, что я вылитый раб со своими рубцами. Но это было давно и ничего для меня не значило. Теперь я этим больше не занимаюсь. Встречались тебе такие?
Бывало.
Их полно на той канаве. Говорят, что с тех пор, как появился Освободитель, они открыто щеголяют в своих ошейниках, ничего не стыдясь. Он откусил и прожевал еще кусок мяса. Говорят, и Освободитель тоже из них.
Но по-настоящему ты рабом не был?
А хоть бы и был, так что? Ешь давай, пережаришь весь вкус пропадет.
Контрабандист снял свой вертел с огня, сок тут же потек на пальцы.
Раб не человек, не мужчина. А вот если человек бывший раб, то тем больше для него чести, ты не находишь?
Тот, кого я считаю самым великим человеком в Неверионе, был когда-то рабом. Теперь это прозвучало не так убедительно, как раньше может быть, потому, что перестало быть правдой? Его войско стоит где-то неподалеку к востоку отсюда, я слышал.
Чье войско, Освободителя? Да, кое-кто говорит, что он одноглазый и со шрамом, вроде меня. Не знаю, правда ли, но тебе-то что за дело? Видел ты его когда? И узнал бы, если б увидел?
Мне говорили, что он храбрый, добрый, красивый как мы с тобой, усмехнулся контрабандист. Я рябой, у тебя шрам и бельмо, чем не красавцы.
А сам ты что можешь сказать? Только то, что он великий герой? Незнакомец помолчал и сказал: Был я рабом, ты прав. На императорских рудниках у подножья Фальт. Там меня и разукрасили, но теперь я свободен и борюсь, чтобы освободить всех остальных рабов. Вот для чего я здесь. Теперь, когда ты знаешь, кто я такой, на что ты ради меня готов?
Жар костра передался контрабандисту и прокатился по всему его телу. Ему вспомнилось подземелье, где один голый человек стоял над другим, простертым у его ног. Нет, прочь, прочь: ему совсем не хочется быть ни на одной, ни на другой стороне этой любострастной игры. Воспоминание, как ни странно, и впрямь ушло, а радость узнавания наполнила его целиком, изгоняя сомнения.
Мне говорили, что ты носишь ошейник то есть носил его там, на мосту. Но ты сказал, что только
Разве в таких вещах признаются первому встречному?
Контрабандист замотал головой.
Впрочем, я тебе не солгал. Порой твои юношеские игры настигают тебя в зрелости, скажем так.
Твое войско стоит у замка принцессы Элины?
Да в разных местах окрест нас. Такой, как я, не ходит один, это слишком опасно. Мои люди сидят и там, он показал за плечо контрабандисту, и сям, и вон там. Ты это знай, я честно предупреждаю. За нами неусыпно следят. Вот откуда я узнал, что ты здесь: они мне подали знак. У меня служат только лучшие, готовые жизнь за меня положить. Ежели выкинешь что дурное, уйти не надейся. Если ты шпион кого-то из баронов-рабовладельцев, даже и не думай на меня руку поднять.
А если б я был таможенником? заухмылялся контрабандист.
Молод ты для таможенника. Так я и поверил, что императрица пошлет такого вот сопляка против против взрослого мужа? Ты просто нахальный проходимец из Колхари, везущий контрабанду на юг.
Контрабандист рассудил, что наблюдатели должны сидеть совсем близко, иначе костер в таком тумане не разглядишь.
Я тоже хотел бы сразиться за тебя, только чтобы недолго. Боец из меня неважнецкий, да и на юг мне надо. В тумане, правда, не видно, куда едешь на юг ли, на север, с меня бы сталось. Но если недолго, то я готов вот только зачем я тебе? Тебе нужны люди преданные, побывавшие в рабстве и готовые сражаться с ним насмерть. Я видел бараки, где раньше жили рабы, видел каменные скамейки с железными кольцами, где ели свою похлебку пятьсот человек в дождь и в вёдро. Но теперь там рабов больше нет, и даже оковы на столбе для бичевания заржавели. В городе я говорил со стариками в таких же, как у тебя, рубцах они помнят рабство. Говорил и с молодыми, бежавшими с запада ох и злые же. Охотно верю, что в рабстве люди ожесточаются. А в детстве, с поля, где работали моя тетка и мать, я раз в год видел вереницы несчастных изможденных людей, прикованных к доскам; их гнали работорговцы в кожаных фартуках один красноглазый, другой с заячьей губой, третий кашлял хуже своих невольников. Взрослые пугали нас ими, говорили, что они сразу нас заберут, если мы хоть чуть-чуть отойдем от дома. Поджаренное мясо оказалось вкусней, чем думал контрабандист. На себе, как ты, я рабства не испытал, но готов послужить твоей с ним борьбе. Поверь мне: сидеть с тобой у костра, беседовать, принимать твое угощение для меня великая честь. Буду хвастаться этим, греясь на солнышке у тростниковой хижины, ежели до старости доживу. Но, будучи предан тебе, я не до конца предан твоему делу, потому что сам в рабстве не побывал.
Выходит, двенадцати невольничьих ям тана Варнешского как бы не существует? Да, у него больше нет девятисот рабов, как у его отца ранее, но та единственная яма, куда загоняют на ночь человек девяносто, по-прежнему смердит так, что тебя вырвало бы, подойди ты к ней близко. Меня и то вырвало, хотя я человек привычный. Говоришь, работорговцы проходили мимо твоей деревни только раз в год? Стало быть, ты никогда не въезжал с ямсовых полей в лесные селения, где говорят только на варварском наречии, да еще таком скудном, что даже известных тебе пятидесяти слов не могут понять. Ты можешь лишь догадываться, что прошлой ночью здесь побывали работорговцы. Отцы, оплакивая похищенных сынов и дочерей, бьются лицом о стволы пальм и скалы, женщины сыплют песок в горшки с вечерней стряпней они будут есть это еще неделю после набега. И знаешь? Я был в таком селении не пятнадцать лет назад, не пять, не год, а не далее четырех месяцев, всего в двухстах стадиях к западу. И сделалось мне там не менее тошно, чем от смрада варнишской ямы шесть лет назад. Человек со шрамом отгрыз еще кусок мяса этак у него скоро вовсе зубов не останется.
Контрабандист вытер о плечо собственную, залитую соком бороду.
Я знаю, что рабство существует. И убеждаюсь в этом, когда тебя слушаю, и готов сражаться против того, что ты испытал на себе. Я не думаю, что в рабстве есть что-то хорошее, не поддерживаю его. Если б меня кто спросил, я повторил бы то, что сказал ты семь лет назад при встрече с бароном Кродаром, вызвав его ярость: «Рабство это злая насмешка над любым, кто смотрит на солнечный свет, дышит воздухом и смеет мечтать о свободе, о любви, о праве самому распоряжаться своей судьбой; кто хотя бы на миг понадеялся, что виновников этого ужаса ждет тюрьма и справедливая казнь». Эту твою речь повторяют на всех неверионских рынках, часто искажая ее, но я докопался до истинного смысла того, что ты говорил, и не забываю этого смысла. Как можно забыть, если ты видел рабов, видел людей в ошейниках на Мосту Утраченных Желаний и даже уходил с ними? Я знаю о рабстве, но не испытал его на себе. Несколько раз я помогал бывшим рабам, и старухам и мальчишкам, отважным и безнадежно наивным, потому что знаю очень хорошо знаю, каково оказаться одному в большом городе. Несколько раз отказывал в помощи тем, кто пытался нажиться на том, что осталось от рабства. Знаю, это не то же самое, что взяться за оружие, и сражаться на твоей стороне, и разбивать оковы. Такой человек, как ты, не может доверять такому, как я, и прав ты будешь, если мне не поверишь.
Но рабам ты помогал, а работорговцам нет? Это больше, чем сделал я больше, чем способен был сделать. Может, если б таможенники были столь же суровы с контрабандистами, как неверионские господа со своими рабами, то и ты бы за оружие взялся, а?
Контрабандист засмеялся, кивнул, откусил все сразу.
И то, что я знаю о твоих подвигах, будет укреплять меня в каждом бою. Сколько глаз следит за нами теперь десять, пятьдесят, полтораста? Сам он думал, что в лесу может укрыться не больше семнадцати человек. Я часто думал, что скажу тебе, если вдруг тебя встречу. Думал, что язык мой завязнет во рту, как повозка в ручье или как при разговоре с веснушчатой девушкой, которую я хочу так, что никакими словами не выразить и отказ ее все равно что камень, ломающий ось. Однако вот я сижу и разговариваю с тобой, и говорю, поверь, то, что думаю. Правду? Не сказал бы, но так близко к правде, как только может надеяться вор, лжец, лиходей так называет меня старуха, знающая обо мне не больше, чем я о тебе, хотя в чем-то она права. И если она вправе судить о человеке, которого мало знает, то и я тоже!