А мать уже несла с кухни на стол все, что, наверное, было припасено на черный день.
Кузьма вручил подарок матери. Мать примерила кофточку и расцеловала Кузьму.
Во, какая моднючая! Станишные бабы рты пораскрывают, небось. С востока привез, сынок?
Конечно! покраснев, проговорил Кузьма.
Отец покрутил приемник, послушал крики петуха на будильнике.
Добрая штука, гарно кричит и кочета не надо никакого! покашлял он в большие прокуренные усы, но токмо мне ента штука без надобностев! Хотя, спасибо тебе, Кузя, и низкий поклон! Я же встаю без будильников и петухов по внутреннему убеждению и необходимости. Но все равно уважил интересной штуковиной.
Сказав это, он потащил копченую рыбу, завернутую в плотную коричневую бумагу, на кухню.
Наконец переполох закончился, и они уселись за стол.
Так ты, сынку, так пить и курить не научился на своем корабле совсем? начал отец, разливая по рюмкам столичную.
Нет, батя, извиняй! Не научился!
Да чего ж извиняться, Кузя! Раз так решил жить, пусть так и будет. Были и в наше время, и на фронте такие чудаки. У нас даже один был один в разведке, не пил и не курил. Дмитрием Лесниченко звали. Его первым и убили немцы, когда нас в Карпаты перебросили. В первой же разведке. А мы за него подняли рюмки, помянули, а вот наливать в его стакан не стали, только хлебом накрыли. Хороший парень был с Краснодара, учитель школьный. Тогда это было редкостью. Хотя запах табака в лесу распространяется на сотню метров. Могут и обнаружить в разведке. Прав был этот парень.
Тьфу на тебя, Степан! Нашел пример! внезапно раскраснелась Марья Петровна. Ее еле уловимое азиатское лицо раскраснелось, слегка раскосые глаза заблестели.
Сейчас тоже редкость. Сейчас больше пьют да курят, но почему я должен быть таким, как все, если мне не хочется этого делать? спросил отца Кузьма.
Кузьма посмотрел на отца, раскрасневшегося от первой рюмки и закусывающего солеными огурчиками.
Сейчас не хочется, а выпьешь немного, закуришь и вдруг захочется. Привыкнешь, а потом на всю жизню.
Мать цыкнула на отца:
Ну, шо ты пристал к человеку? Не курит и не пьет! Это же хорошо, Степушка! Так тож даже дюже добре для его жинки. Не нарадуется на такого. Найди такого мужчину сейчас, как наш Кузя? Любая станишная девка будет рада такому казаку! и затем, обращаясь к Кузьме, вдруг ласково спросила, Кузенька, а как ты? Когда нас с батей сделаешь дедом и бабкой? Мы уже устали ждать наследника. Отец только об этом и гутарит, когда вдвоем вечерами сидим и тебя ждем. Каждый вечер, каждую ночь ждем! и мать опять зарыдала.
Кузьма обратил внимание, что, пожив в кубанской станице, мать Кузьмы, хотя и была амурской казачкой-гуранкой, стала вставлять в разговор украинские слова. И вообще в станице говорили на какой-то смеси русских и украинских слов.
Разговор о невесте смутил Кузьму. Он совсем немного растерялся, когда мать затронула его больную тему, стал отказываться от еды, пытаясь перевести разговор на другую тему. Мать с отцом многозначительно переглянулись, а мать тяжело вздохнула.
Нужна тебе вторая половинка, Кузя, чтобы растаяло твое ожесточенное сердце. Все твои проблемы от этого. Ну ушла, погибла твоя Зина! Давно это было. Забудь, не прошлым надо жить, а будущим! Мало ли девок в станице? Поживешь подберем тебе!
Не трогай его, мать! Сам путь решит, что и когда ему надо! поддержал Кузьму отец и дотронулся до его руки.
Кузьма посмотрел на глаза отца и увидел в них слезы.
Да что решит, коли уже за сорок? Нам с тобой, Степан, решать надоть! Будут у нас внуки или нет, будет продолжение твоему казачьему роду или нет? Будут Гусаченки или нет?
Чего решать? смутился отец, лучше наливай себе и мне понемногу. С утра на работу надоть! Выпьем за цего дурня, что ни пить не научился, ни курить, ни бегать за девками. Чтобы ему повезло в жизни, а то четвертый десяток давно разменял, а ничего, кроме его борьбы или драки, ему и не надо. Вон, седина в волосы уже пробивается!
Отец и мать налили и быстро опрокинули рюмки, а Кузьма на них посмотрел и подумал:
«Как им сказать о завтрашнем отъезде? И звонил ли Павло Дмитриевич? Похороны были у человека. Не до меня ему сегодня».
Мать раскраснелась и пошла снимать с газовой плиты чайник. Кузьма обратил внимание, что в углу, как прежде, стоял баллон с газом. Видимо, отец приготовил его на сдачу и обмен.
Газ не провели еще вам, батя? А обещали ведь при Советской власти! спросил Кузьма, увидев до боли знакомый баллон.
Да кто ж его нам проведет? удивилась вошедшая с горячим чаем и стаканами мать, то в крупных городах есть газ, а мы как бы в сторонке. Последние, наверное, в очереди стоим по всей Рассее. А власть Советска кончилась, как и обещания ее. И потом так спокойнее не взорвемся. Вон, в городах постоянно взрывается, говорят, целые дома падают.
Так здесь же крупный железнодорожный узел, вроде должны провести! почесал шевелюру Кузьма.
Не, сынку, до нас еще очередь не дошла. Так и живем по старинке! громко прихлебнул налитый матерью чай отец.
Мать с укором посмотрела на него, но ничего не сказала.
Как Кузьма не отказывался, ему пришлось немного выпить с отцом чай с пирожками, которые поставила на стол мать в небольшом глиняном кувшине, накрытом вышитой красивой салфеткой. Пирожки были еще теплые, и Кузьма расчувствовался наконец-то он дома.
Я каждый день их пеку, жду тебя, Кузенька! проговорила с всхлипываниями мать.
За чаем отец и мать по очереди рассказывали, кто жив остался, кто уехал из станицы, у кого сыны уже погибли на чеченской.
Давай-ка, сынку, спать ложиться! С завтрева вставать рано надо! сказал отец, когда закончили пить чай.
Мать в комнате Кузьмы, в которой он вырос, застилала чистую постель. Кузьма зашел, потрогал руками идеально белые накрахмаленные простыни. Он понюхал край простыни, пахло своим домом, как в далеком детстве.
Кузьма обнял мать сзади, мывшую посуду, и она заплакала. Кузьма, как мог, старался ее утешить. Как не хотелось уходить ему из родного дома от этих единственно родных ему людей! И он уже начал жалеть, что дал Никите Прокофьевичу слово офицера. Пожить бы хотя бы неделю, а там принимать решение.
Мать, видимо, что-то почувствовала необычное в его в его поведении, вытерла слезы.
Иди, Кузенька, умывайся и ложись! Ты дома. Завтрева погутарим. Все и расскажешь!
Кузьма помылся, почистил зубы, сложил одежду квадратиком на стуле у окна, как учили в училище, и нырнул под накрахмаленную простыню. И мир перестал существовать для него. В эту ночь впервые за много лет ему ничего не снилось.
Утром отец встал в пять часов и натопил баньку.
Я баньку протопил. Ты, сынок, попарься, как следует, всю грязь дорожную отмой, в чистое оденься! сказал он, заходя в комнату Кузьмы, который уже вскочил и хотел заняться спортом.
Мать вытащила из погреба холодный квас и поставила трехлитровую банку на столик в баньке. Уставший от длительного переезда через всю страну Кузьма попарился в баньке и смыл с себя всю грязь. Отец перед уходом на работу заскочил в баньку, отходил Кузьму с огромным удовольствием двумя березовыми вениками. В этом вопросе отец был спецом, так сказать, профессором банного дела. Взяв два веника в обе руки в перчатках и нацепив на голову свою особую фетровую шляпу, он парил Кузьму, лежащего на верхнем полке.
Поберегись! закричал он, закончив действо и зашвырнув на каменку воды.
Кузьму обдало горячим паром. От удовольствия он закрыл глаза.
Ты тут домывайся и давай завтракай, а я на работу поскакал в депо. На обеде увидимся! прокричал отец в открытую дверь.
Кузьма хотел сказать отцу, что он несвободный человек, что не может остаться дома, что скоро за ним приедут. Он знал, что у него был всего один день и от этого ему было очень горько. Он хотел сказать еще вечером, но не смог, а с утра не получалось. Он выскочил в отчаянии из бани в предбанник.
Батя, постойте на минутку, слово вам сказать надо! с дрожью в голосе закричал он, догоняя отца в предбаннике.
Вечером поговорим, вечером! Апосля работы! поднимаясь, подходя к двери, твердо сказал отец.
Так не будет у нас апосля, батя! Уезжаю я! Извини, не знаю, как сказать! сказал отцу с ужасом Кузьма.
Отец остановился, посмотрел на Кузьму, затем закрыл дверь, сел на лавку и, глядя Кузьме в глаза, коротко сказал:
Рассказывай!
Кузьма пересказал о своем задержании в Краснодаре, о встрече с Никитой Прокофьевичем, Павло Дмитриевичем и принятом решении.
А ты не мог хоть с нами посоветоваться прежде, чем что-то там решать? Это ж нас тоже касается с матерью. Мало тебя по свету носило? Так в Чечню захотел? спросил отец, разминая одной рукой другую, почему-то трясущуюся.
Кузьма вспомнил, что рука у отца тряслась еще в то время, когда они жили в Амурской области. Это у него началось после ранения, полученного при переправе через Дунай. Отец не любил об этом рассказывать.
Ты извиняй, батя! Никита Прокофьевич такие слова нашел, что за душу взяли! Прав он, надо идти на эту войну. Я же офицер. Солдаты вперед под пули идут, а я в тылу буду прятаться. Ведь для войны нас офицеров готовили, а не для тыла. Сам бы так поступил, будь на моем месте!
Как решил, как решил? Я решил все в прошлую войну, что стыдно в тылу отсиживаться, и пошел. Мать рыдала, а отец перекрестил и сказал, что так и надо. А я узнаю руку Павло Дмитриевича. Вот стервец, как и на той войне, все сам решал! Как матери то скажешь?
Не знаю пока! опустив руки, ответил Кузьма.
Ладно, ты езжай, куда тебе надоть, а я ей вечером все обскажу! Тем более, Павло Дмитриевич сегодня к вечеру приедет звонил он мне вчера! Вместе все и обговорим мы с ним, Кузя! опустив голову, виновато сказал отец, а ты езжай, раз надо Родину защищать! Негоже Гусаченкам за чужие спины прятаться! Только непременно возвращайся и себя и казаков береги. Если шо помни мать этого не переживет! Мое благословение тебе есть!
В глазах отца появилась слеза.
Так вы, батя, все знали еще вчера, раз Павло Дмитриевич звонил? А что? Я ведь слово офицера атаману дал и отказать теперь не могу!
Слово ты дал! Я знал. Значит, его надо держать, Кузьма. Ты офицер! А я действительно все знал. И ждал, когда ты все сам расскажешь! обняв Кузьму, отец, смахнув слезу с глаз, вышел из бани, плотно прикрыв дверь.
Кузьма постоял в предбаннике, париться дальше пропало всякое желание, вытерся и вышел во двор. Джохар радостно завилял хвостом и, подбежав, лизнул Кузьму в руку. Солнце уже светило ярко. «Девять часов!» привычно определил Кузьма.
Кузенька, иди завтракай! Все уже на столе! прокричала мать в открытое окно.
А сколько сейчас времени? спросил Кузьма, натягивая на распаренное тело чистую тельняшку.
Да девять часов уже. Я утром уже и Зорьку подоила и выгнала на выпас, свиней накормила и кур выпустила во двор.
А я спал все время. Даже гимнастику не сделал!
Так мы в станице завсегда рано встаем. В пять часов надо встать, Кузенька, чтобы все успеть. Скотину накормить, выгнать на выпас, свиньям и курям приготовить и накормить, отца накормить и на работу проводить. А что делать? говорила она родным голосом, вытирая руки о фартук, ты, Кузенька, бери простоквашку, здесь тебе яичко, как ты любишь всмятку. Свое. С утра сырники приготовила специально для тебя со сметаной, и чай из твоей любимой кружки с мятой. А потом ты ложись еще спи, сколько хочешь. Ты же устал там на флоте служить. Тебе выспаться надоть. А здесь ты дома отдыхай! Теперь ты свободный человек.
Кузьма смотрел на хлопочущую мать и вдруг почувствовал, как по его щекам текут слезы.
«Я дома!» подумал он и горько улыбнулся.
И он понимал, что скоро придется мать огорчить. Скоро снова в поход и куда?
На войну. Как тяжело матерям провождать своих сыновей на войну.
И, глядя на мать, Кузьма сто раз пожалел о слове, данном атаману.
«Но что поделать, такова казачья доля! Вон, батя, даже не удивился. Все понял! думал Кузьма, дело казака Родину защищать, когда ей тяжело. И это его не право, а обязанность. Так делали деды, прадеды, батя и все, кого он знал и уважал, думал Кузьма и с волнением смотрел на мать».
Глава 5. Шашки из ножен!
Казачье песня Мы все в боях родилисьА ну-ка шашки подвысь,Мы все в боях родились,Нас крестила в походах шрапнель.Пеленала шинель,Да шальная метельКолыбельные песни нам пела.А ну-ка шашки подвысь,Мы все в боях родились, мы в боях родились.
Проводив отца до ворот, Кузьма пошел завтракать. На кухне гремела посудой мама и до Кузи доходили очень вкусные запахи, растекавшиеся по дому.
Мать расстаралась. На большой тарелке лежали стопкой блинчики. В рюмке было вставлено яйцо всмятку, как любил с детства Кузя, рядом с большой чашкой с дымящимся чаем стоял стакан простокваши.
Кузьма зашел на кухню и мать ему сразу сказала:
Сынок, садись, как всегда, на свое место!
Место Кузьмы было у небольшого окошка, выходившего прямо на улицу. Напротив Кузьмы обычно сидел отец, а в торце стола садилась мама, которая могла в любой момент вскочить, что-то подать, что-то принести.
Кузьма сел на свое место, а мать села на стул напротив и с любовью разглядывала Кузю.
Кушай, сынок! Ты у себя дома. Все свое, свежее, домашнее. Блинчиков с утра напекла, яички, как ты любишь, сварила. Сырники. Ты блинчики с чем хочешь? Со сметаной или с повидлом? Кашка есть пшеничная. Хочешь, положу?
Мать вскочила, застучала кастрюлями и тарелками, желая угодить сыну. Ее слегка монголовидное лицо и немного раскосые глаза светились радостью, когда она видела за столом Кузю.
Не, мамо, не надо каши и так добре! Кузя понимал, что мать будет ему предлагать все, что есть в доме, а вот блинчики со сметаной поем. Соскучился по-домашнему! Сметанка у тебя знатная, вкусная! Ложку поставишь стоит. Не то, что магазинная! Спасибо, родная! Все очень вкусно, но много тоже плохо! ответил Кузя с набитым ртом.
Кузенька, а здесь я еще тебе сырники сделала! мать сняла рушник с накрытой тарелки, смотри сколько? Ты же завсегда их любил!
Внезапно в окно, выходившее на дорогу, раздался стук, и чей-то мужской голос громко прокричал:
Марья Петровна, открывай! Показывай, иде дезентира ховаешь? Кузьма-то в хате? По всей станице слух прошел, шо прибыл. Всю ночь собаки брехали, отмечая его приезд. Я к нему по срочному делу. Мне с ним погутарить надоть малек!
Мать открыла окно, раздвинула занавески и увидела майора Пашку Зленко в армейской форме. Зленко был военкомом станицы и по совместительству атаманом станичных казаков.
И хотя Зленко был весьма значимой фигурой, тем не менее, для Марьи Петровны он так и остался босоногим вихрастым Пашкой, который гонял с Кузей в футбол, лазил по окрестным садам трясти яблоки. Раньше он часто бывал у Гусаченок в гостях. Марья Петровна запомнила его вкрадчивый голос: «Марь Петровна, а Кузя выйдет? Мы здесь немного. Чесно слово!»
Пока Кузьмы не было в станице, он как мог, помогал родителям Кузьмы. То дрова привезет, то по хозяйству чем поможет. Как-то кабанчика заколол, когда понадобилось. Свои родители у него померли, вот он и был в доме Гусаченок, как свой. Отвоевал в Афгане, был тяжело ранен и командование, в качестве исключения, пристроило его военкомом в свою станицу. И обязанности военкома он выполнял ответственно и со рвением, за что все станичники его уважали.
Марья Петровна выглянула в окно и увидела улыбающееся Пашкино лицо. За его спиной стоял военный УАЗик с черными военными номерами. Открыв капот, в двигателе ковырялся молодой, конопатый солдатик со светлыми взъерошенными волосами.
Павел Александрович! Ты шо так рано? Еще утро на базу. Кузя тильки в ночь приехал, зараз снидае. А ты его беспокоишь! Не успел он в станице показаться как ты тут как тут! Дезентиром обозвал! Ой, як негарно це!