Когда-то я принадлежал к обычному среднему классу. Мне хватало на жизнь, но я мечтал о великом. Я изобрёл великое, но требовались средства, чтобы это создать. Мистер Фаулер, сколько раз ваш банк посылал меня к чёрту?
Вильямсон усмехнулся, как и банкир Фаулер. Оба знали, что Грегор обратился в банк лишь раз дал взятку. Фаулер взамен выбил для него ссуду на постройку первого парового двигателя и машину к нему. Но история для газет получилась красивей.
Когда я показал прототип парового двигателя, мой приятель Милсворд счёл меня сумасшедшим. Саймон Милсворд закатил глаза, вот и его очередь. Однако он сел со мной в странное устройство, чтобы испытать агрегат. Поистине смелый поступок, я считаю. Не каждый решиться испытывать изобретения сумасшедшего. Сейчас все мы сидим в таких устройствах и зовём их паромобилями.
Вильямсон снова сделал драматичную паузу как актёр, безраздельно завладевший умами зала.
Я хочу сказать, господа, что этот город создала смелость. Не будь у человека отваги на невозможное, а порой и на абсурднейшее, заваляйся подобные чертежи в пыльном столе неуверенного в себе изобретателя, Гласстон не был бы сейчас городом прогресса.
Да, это он, Вильямсон, сотворил Гласстон. Превратил захолустное поселение в прогрессивный город, тонущий ныне в инвестициях и прибыли от туристов. Его, Вильямсона, богатство теперь превышает состояние любого из парламентариев. Он «торговый принц», и высший политический орган страны вот-вот с поклоном распахнёт перед ним двери.
Господа, Вильямсон набрал воздуха для помпезного финала речи. Я имею смелость пригласить вас всех в мой новый цех и
Последние слова потонули в оглушительном взрыве. От его эха задребезжали стёкла. Вдалеке на месте нового цеха Вильямсона поднялся дымный гриб и слился с общим смогом промышленного района. Оранжевое зарево охватило дымные облака, а с улицы тотчас послышались сирены пожарных машин.
Разноцветные глаза внимательно смотрели в окно.
* * *
Два дня спустя
«Происшествие на фабрике Вильямсона»! «Чудом никто не пострадал»! «Ваши изобретения опасны, мистер Вильямсон?»
Мальчишки-газетчики выкрикивали заголовки на всех улицах. Чем сенсационней звучало, тем больше газет раскупали прохожие. Клаксоны паромобилей гудели зачитавшимся посреди дороги горожанам. Пассажиры в ожидании паробусов ныряли взглядами в раскрытые страницы. Во всех клубах и пабах шло бурное обсуждение последних новостей.
Вильямсон смял газету и швырнул её в пустой камин. С первой полосы вместо нового цеха на Грегора смотрело изображение развалин и насмехалось над ним. Рядом красовался его портрет, а также напечатанный текст речи вместе с завершением на «оглушительном взрыве, но вовсе не аплодисментов» и «мёртвой как на кладбище тишине» в конце.
Чёртов Стонбай! ругался Вильямсон на стены своего дома.
Он был уверен, что Стонбай не поленился лично придумать все заголовки. Мстит ему за холодность на приёме и укол на церемонии.
Получил-таки свою сенсацию! снова воскликнул в сердцах Вильямсон.
«Ваши изобретения опасны, мистер Вильямсон?» донеслось с улицы, и Грегор сердито захлопнул оконную створку и сжал руки в кулаки.
Люди превозносили его, пока всё шло идеально, но одно происшествие, одна ошибка и они готовы его растерзать как свора голодных собак. Причём капиталисты могли не уступать в этом жадным до сенсаций журналистам.
Это не была ошибка, бормотал Вильямсон. Это не была ошибка.
Отец.
Инес вошла в комнату в светлом домашнем платье и мягких туфлях. Её локоны были слегка влажными после утреннего обтирания. Маленькая белая ладонь накрыла кулак Вильямсона
Отец, прошу вас. Поберегите своё здоровье.
Это не ошибка! продолжал распаляться Вильямсон с красным от гнева лицом. Это саботаж!
Отец, давайте дождёмся результатов расследования.
Вильямсон на это только вскинул руки.
Толку от этих бобби2! Констебль мне прямо заявил, что у меня взорвалось «что-то опасное»! Тупица! Что они понимают в технологиях? Там не могло ничего взорваться! Чертежи идеальны! Это подрыв! Саботаж!
Инес усадила отца на диван и разожгла камин из той самой газеты. В доме было паровое отопление, но иногда Вильямсону доставляли радость напоминания о старых временах свечного света, тёплого очага и лошадиные экипажи. Но он никогда не признается в этом на публику. Перед людьми Вильямсон подтрунивал над «древними» аристократами и продвигал позиции капиталистов во всех сферах жизни. Он стал для людей воплощением прогресса и изо всех сил держал этот образ.
Отец, тебе нельзя много волноваться. Ты уже не так молод, напомнила Инес мягко, как каждая приличная и заботливая дочь.
Я перестану волноваться, когда наше наследие надёжно пустит корни в этом городе.
Да куда уж надёжней. Стоит только в окно взглянуть, и всё напоминает о вас.
Вильямсон на это пренебрежительно махнул рукой:
А, эти стервятники только и ждут моего промаха. Они ездят на моих паромобилях, читают при моём свете, греются от моих паровых котлов, сверяют время по часам из моих деталей, дарят детям мои механические игрушки, но мечтают столкнуть меня в бездну и самим занять пьедестал прогресса. Это был подрыв! Вильямсон убеждённо ударил кулаком по ладони.
Если это было преступление, то его должны расследовать, кивнула Инес.
Бобби бесполезны. Они тупы как пробки от бутылок, когда дело касается технологий.
Тогда обратитесь к тому, кто знает в них толк. Я слышала, мистер Эдельхейт
Что? Этот хлыщ?! Он смотрел на пожар в моём цехе как на красивый закат. Эти его дьявольские глаза
Отец, терпеливо заметила Инес. Я разузнала о нём. Он действительно известный детектив, хоть и не официально. Он раскрывал громкие дела, о нём писали в газетах. В Пентовере даже песню про него сложили. Вдруг он поможет?
Где это ты всё разузнала? нахмурился Вильямсон. Ини, ни во что не вмешивайся. Твой долг дать нашей семье наследника. Когда закончится твой траур, я найду тебе приличного мужа. А пока
Вильямсон встал с шёлковых подушек и поправил накрахмаленный воротник рубашки. Он снова был тем джентльменом, которого привык видеть Гласстон полным достоинства и уверенным в себе.
Вот что мы сделаем. Этот Эдельхейт сам явится ко мне с просьбой расследовать дело. Раз у него такой аппетит на загадки, как он говорит, он не упустит своего. И когда он попросит, я скажу ему: «Отказываюсь!» Посмотрим, что он тогда сделает.
Вильямсон сбросил с себя домашний халат и засобирался.
Отец, куда вы?
Ловить двух зайцев одним капканом.
* * *
Гласстон проносился за окном паромобиля. Ритм его жизни бился подобно взволнованному сердцу. Любой, кто приезжал сюда, был вынужден ускорять ход: быстрее идти, быстрее оглядываться по сторонам, быстрее перебегать дорогу. Но для местных жителей такая суета стала привычна, и они куда чаще иностранцев смотрели на часы.
Вильямсон заглянул в свои и постучал тростью по стеклу впереди. Водитель заворочал рычагами и, замедляя ход, прижался к обочине. Затем поспешил выйти и открыть дверь пассажиру. Вильямсон вышел и поднял голову к массивному каменному зданию. Из приоткрытых окон слышался стук печатных станков и щёлканье перебираемых клавиш. Огромные буквы на фасаде гласили «Стонбай».
Когда-то эту фамилию можно было увидеть разве что в «подвале» мелкой газетёнки. Теперь её носитель заседал в богато обставленном кабинете за столом из чёрного дерева, а дым дорогих сигар витал в воздухе вместе с ароматом кофе.
Когда Грегор вошёл, Стонбай заседал на обычном месте и читал свой утренний «шедевр». Несмотря на неспокойную работу, годы пощадили Стонбая, и он сохранил юношеский пыл и журналистский нюх. Хотя, возможно, он черпал вдохновение в авантюристских романах, один из которых как раз лежал на столе с закладкой.
Стонбай одевался у лучших портных города и всегда по-особому пах. Производитель мыла уже несколько лет выпускал ограниченную партию товара, где каждое наименование имело уникальный аромат, стоило сумасшедших для мыла денег, но зато носило имя одного из «торговых принцев». Так любая собака издалека почует, что приближается важная шишка. И Стонбай неизменно пользовался своим «именным» мылом и пах кофейными зёрнами и виноградом. Для Вильямсона тоже выпустили «своё» мыло, но он предпочитал не замечать, что к нему таким образом нагло подмазываются.
Едва Вильямсон вошёл в редакторский кабинет, как Стонбай расплылся в улыбке.
Мистер Вильямсон! Мой любимый инфоповод!
Мистер Стонбай Смотрю: цветёте и пахнете.
А как же иначе? Тираж раскупили ещё до обеда, Стонбай победно ухмыльнулся и откинулся на спинку кресла. Чем громче новость, тем богаче я. И неважно, какой у неё оттенок.
Вы наживаетесь на моей беде, сэр, нахмурился Вильямсон, присаживаясь напротив собеседника.
Что вы, друг мой. Здесь нет ничего личного. Я всегда писал о ваших делах беспристрастно. Весьма соболезную вашему происшествию.
У Стонбая не нашлось бы и унции соболезнования. Он делец до костей. Именно по этой причине они когда-то с Вильямсоном и сработались. И Грегор намеревался использовать эту черту Стонбая снова.
Ваши статьи обычно хлёстки и метки, но в этот раз вы промахнулись, сэр, перешёл в наступление Вильямсон и не без удовольствия заметил, как ухмылка сползает с лица Стонбая.
О каком же промахе вы говорите, мистер Вильямсон?
Вы взяли не то направление.
А по-моему, очень даже то, улыбнулся краем рта Стонбай, снова намекая на распроданный тираж.
Нет, сэр. Я знаю, чего вы на самом деле хотите. И я дам вам это.
Газетный магнат сложил пальцы в замок и заинтересованно наклонился вперёд.
Звучит интригующе. Кажется, подобное вы говорили и лет двадцать пять назад.
И я оказался прав! Стонбай, вы можете неделю топтаться по моей репутации, но вряд ли ваш хороший улов продлится дольше. Вашим покупателям всегда нужны неожиданные повороты! Газета для них всё равно что бульварная книжонка, от которой ждут захватывающего сюжета и развлечения, Вильямсон кивнул на затёртую книгу на столе. Я дам вам такой сюжет, и его хватит на целый роман.
Два дельца посмотрели друг другу в глаза и тут же нашли там взаимопонимание. На следующий день на всех крупных улицах кричали новые газетные заголовки: «Таинственный саботаж! Изобретение Вильямсона, которое должно было означать для Гласстона новую эпоху»
«уничтожено неизвестным. Кто же преступник? Полиция в замешательстве», прочитал вслух Эдельхейт, сидя в парке. Затем усмехнулся и не став дочитывать, перевернул газетную страницу на биржевые сводки.
Глава 3. Гордость и любовь
И-и-и р-раз! Взяли, парни!
Несколько мужчин изо всех сил налегли на железную балку, и она, подобно рычагу, наконец приподняла тяжёлые завалы. Джеймс поспешил укрепить подпорки, чтобы эта громада разномастного хлама ни на кого не рухнула и в особенности на него самого.
Опускай! скомандовал он товарищам и тяжело упал на закопчённый пол, потирая потную шею. Работяги последовали его примеру.
Этот Вильямсон нас совсем не жалеет, сетовал один. Нашёл грузчиков!
Так ты и есть грузчик, Митти!
Я ящики тягаю, а не металлолом разгребаю!
Зато почти отрыли кабинет Вильямсона, хлопнул товарища по плечу Джеймс. Зря он его перенёс в новый цех.
Работяги не без злорадства загоготали, как вдруг на затылок Джеймса обрушилась свёрнутая в трубку газета.
Или я оглох и не услышал гудок перерыва, или у нас тут незапланированное безделье! вскинулся на них инженер Питтерс. А ну подняли свои задницы и живо откапывать кабинет мистера Вильямсона!
Тц, подхалим шефа, пробурчал Джеймс.
Наверное, тоже на его дочку зарится, подмигнул Митти.
У Джеймса ломило руки, плечи и спину. Они уже третий день разбирали треклятые развалины нового цеха. Под руку попадались осколки стёкол с прозрачного купола наверху, почерневшие куски труб, запчастей и бесформенных деталей всех размеров. Джеймс понятия не имел, что тут могло быть, но изо всех сил надеялся, что оно не рванёт снова.
Стоило немного расчистить главное помещение, как сюда тут же сбежались инженеры и юристы и под ленивым взглядом констебля оценивали ущерб. Приезжал даже сам Вильямсон. Джеймс впервые видел его так близко. Тот прошёл мимо как хозяин жизни, хмуро посмотрел на бедлам и велел откапывать его новый кабинет в первую очередь.
Ищите сейф. И обвались это всё вам на голову, если с ним что случится! напутствовал Вильямсон в неожиданно мягко для себя манере.
Сэр, взрыв произошёл у главного проекта. Это совсем рядом с вашим кабинетом. Ваш сейф могло задеть осторожно заметил инженер, но, взглянув на выражение лица Вильямсона, тут же исправился: С другой стороны, это же сейф! Его содержимое наверняка в порядке.
Вместо того чтобы успокоиться, Вильямсон ткнул своей тростью в сторону Питтерса и проговорил сквозь зубы.
У главного проекта должна была быть тишь да гладь, Питтерс. Вы отвечали за его сохранность!
Инженер побледнел так, словно вместо трости на него наставили револьвер.
Но с-сэр, вы приказали, чтобы здесь никого не было до официальной презентации
Констебль! окликнул Вильямсон, и у Питтерса душа ушла в пятки, но Вильямсон лишь подозвал полисмена, чтобы узнать о ходе расследования. А затем обернулся на прощание к инженеру и добавил. Сейф, Питтерс. Учтите: в нём ваше жалование.
С тех пор инженер не щадил работяг и гонял их как коз, пока не разгребут всё. И вот очертания бывшего кабинета уже начинали проступать. Джеймс нашёл обломки, которые когда-то были столом, а обуглившиеся корешки книг рабочей библиотекой мистера Вильямсона. Ещё одно коллективное усилие и Джеймс пролез дальше. Железные балки нависли над его головой устойчивым «домиком». Можно оглядеться.
Сейф лежал на боку под грудой подгоревших досок. Почерневший, открытый и пустой.
* * *
Улица Оуксфорд, несмотря на свою широту по меркам Гласстона, отнюдь не могла похвастаться яркостью Центральных улиц. Здесь не было ни фонарей, ни популярных заведений или магазинов, сюда не заглядывали колотильщики и не стучались в окна здесь текла тихая и монотонная жизнь доходных домов и частных квартир среднего класса.
Впрочем, Гая устраивала такая тишина. Днём на его чердак даже попадало немного света через круглое слуховое окно, которое старательная мистрис Палмер тщательно отскребла от копоти. Ведь чердак чердаком, а его снял столь почтительный джентльмен и даже заплатил больше запрошенного! Благодаря хлопотам мистрис, Гая всегда ожидал обед из тушёных овощей или суп тщательно подогретый, если Эдельхейт задерживался. И за это он всегда отзывался о Палмер как о чудесной хозяйке.
Гай уже поднимался к себе по длинной скрипучей лестнице, как услышал за собой тяжёлые, чуть шаркающие шаги. Гай точно знал, кто это, ведь к остальным комнатам вели другие лестницы, и постояльцы пользовались ими.
Мистер Эдельхейт, вам письмо от самого мистера Вильямсона, учтиво и чуть с гордостью сказала миссис Палмер, словно подержать в руках письмо от такого человека уже было честью. Похоже, мистер Вильямсон очень заинтересован в знакомстве с вами.
«Наверняка там лишь канцелярские слова от секретаря», хмыкнул Гай.
Если бы мистер Вильямсон был заинтересован, он бы пришёл лично. Правда, боюсь, в последнюю нашу встречу я задел его гордость, и теперь он мне не рад, улыбнулся Гай, абсолютно не чувствуя за собой никакой вины. Я ведь говорил всем, что я в отпуске.