Зара Камаш
Род красивых ведьм
1
Добираюсь до своего кресла и проваливаюсь в полудрему. Шутка ли, почти двое суток без сна. Самолет взлетает, полночь для меня наступит в воздухе, а я уже наполовину в другом месте. Я дома.
Вижу домового Гришку, который крадучись идет вдоль сарая. Ростом он с низкорослого человека, весь покрыт густой черной шерстью. Издали смахнул бы и на медведя, если б не его человеческие повадки.
Гришка мужик хозяйственный, как говорит про него бабушка. Любит порядок и уважает хороших хозяек, особенно тех, кто готовит с душой и умеет печь вкусный хлеб, и блины, и булочки, и пирожки, и прочие вкусности, от которых чудный аромат на весь дом. К тому же бабушка всегда оставляет Гришке на пробу то кусочек сдобного хлебца, то пирожок, а к нему еще обязательно блюдце с молоком. Так у нас заведено.
Смотрю на Гришку и вспоминаю, как в детстве мы с ним озорничали. Тогда он так не прятался, как сейчас, и иногда я могла даже разглядеть его глубоко посаженные добрые глаза на лице, заросшем шерстью. Сказать «морда» язык не поворачивается.
С тех пор прошло много лет, и Гришка предпочитает не показываться никому на глаза. Он существо опасливое, осторожное. Так и должно быть. Домовых чаще всего видят только дети, потому как они чего только не увидят, а испугаться им невдомек. Как бы ни было, Гришка уже давно решил, что я выросла, и остепенился, как ему и положено.
Сквозь сон, в котором полуденная жара и я кроме Гришки замечаю еще соседскую курицу, забредшую в наш огород, до меня доносится невнятный женский голос из динамика: «Дамы и господа, мы прибываем в аэропорт Алматы»
Сознание мое двоится. Понимаю, что идем на посадку, и чувствую, как летающая машина со всей мощью устремляется вниз, очевидно испытывая на прочность пассажирские уши. Однако я очень хочу спать, и видение с Гришкой и курицей не рассеивается, а, наоборот, затягивает меня еще глубже.
Вскоре я уже внутри спальни и ложусь на свою постель. Стало вдруг тихо, и я пытаюсь удобнее устроиться на подушке. Вроде бы это и моя подушка, но какая-то твердая, и щека у меня начинает болеть с той стороны, на которой я лежу. Я вся измаялась и вдруг понимаю, что больше не сплю. Глаза мои еще закрыты, но до меня уже дошло, что справа от моей головы моя согнутая рука, прижатая к иллюминатору. Она побаливает, оттого что затекла, и, разумеется, не имеет ничего общего с подушкой.
Это все пустяки. Я снова чувствую на себе чей-то взгляд. Это ощущение преследует меня уже целую неделю. Из-за него пять ночей я провела в комнате с включенным светом. Я начинаю сходить с ума из-за бессонницы. И сейчас я абсолютно уверена, что, открыв глаза, ничего перед собой не увижу. Но стоит мне их закрыть, отчетливо ощущаю чье-то присутствие. Если я все же заставляю себя спать, кто-то наклоняется ко мне близко-близко, словно для поцелуя, и мне кажется, что я слышу чье-то дыхание настолько тихое, что услышать его можно только в звенящей ночной тишине.
Обреченно открываю глаза. Моя тревога сменяется радостью на меня изучающе смотрит стюардесса, и в ту же секунду я слышу:
У вас все нормально? Мы уже приземлились.
Спасибо. У меня на лице счастливейшая улыбка, и благодарность я произношу не как дежурное слово, а как выражение глубокой признательности.
Встаю с кресла, на усталом лице стюардессы зажигается ответная улыбка, она освобождает пространство перед проходом и терпеливо ждет, когда я пройду.
Направляюсь к выходу. За мной, подстраиваясь под мой неторопливый темп, бесшумными шажками по мягкому покрытию ступает стюардесса.
В самолете, похоже, ни души. Никогда раньше не доводилось так крепко уснуть и ничего не слышать. Об этом я и думаю, медленно пробираясь между кресел и стараясь не зацепиться обо что-нибудь углами своей громоздкой ручной клади. Вот и выход. Стюардесса прощается со мной и остается в салоне.
Я оказываюсь в рукаве, ведущем в здание аэропорта, длинном, более-менее широком коридоре. На меня немного давит пустота, никого рядом нет. Хочется поскорее очутиться среди людей. Увесистые сумки не мешают мне, как в самолете, они свободно болтаются по бокам, и я могу двигаться быстро.
До входа в здание остается около десяти шагов. Кто-то пялится мне в спину, я не оборачиваюсь. Там никого нет, говорю себе и не верю. Тот, невидимый, позади меня дышит мне в затылок. Внутри нарастает паника, я убыстряю шаги и чуть ли не забегаю в здание аэропорта.
Мне встречается пожилая уборщица. На секунду оторвавшись от швабры, она бросает на меня недружелюбно-удивленный взгляд. Что я сделала? Ах, да, прошла по только что вымытому полу.
Все равно я рада ее видеть. Незримый наблюдатель исчезает, как только рядом со мной оказывается кто-нибудь.
Выхожу на улицу. Тротуар перед входом занят кучками разнообразного народа: несколько иностранцев приличного вида, пара-тройка каких-то подозрительных личностей, смахивающих на киношных гангстеров, и обычные местные жители.
Алматы одинаково подставляет всем нам нездоровые, душные объятия. Без удовольствия вдыхаю то, что бьет в нос. После Астаны эта газовая смесь воспринимается не как воздух, а как быстро проникающий яд. Вдох-выдох несколько раз, и снова привыкаю к родной отраве.
Такси, девушка? Куда едем?
Местные «эх, прокачу!» смотрят пристально, ожидающе. Глаз профи моментально распознает пассажиров вроде меня, которых никто не встречает. В разноголосом шуме выделяется позвякивание ключей, крутящихся на пальцах таксистов. Видимо, они изнывают от отсутствия клиентов. Выбираю самого старшего и безобидного на вид дядьку, устало называю адрес.
Зверева Компот1, что ли?
Да, почти шепчу, забираясь как в спасительную колыбельку на заднее сиденье машины, где расстелено разноцветное лоскутное одеяло.
Оно приятное на ощупь само толстое, а поверхность гладкая, чуть прохладная. Точно такие же шьет бабушка. В школе на уроках труда мы делали коврики и салфетки из кусочков яркого бархата синего, красного, зеленого. Мне, криворукой, это нравилось больше, чем шить унылые фартуки и ночнушки.
Понял. Лысая голова в тюбетейке кивает, это я определяю по тому, как расправляются и сжимаются складочки на упитанном затылке водителя. И весь вид этого толстяка успокаивающе меланхоличен.
Автомобиль под стать хозяину салон просторный, по-домашнему уютный: застеленное мягкое сиденье, на боковых окнах вместо тонировки старомодные шторки. Шум заведенного мотора убаюкивает не хуже какой-нибудь монотонной песенки. Я устраиваюсь на удобно разложенном одеяле и прислоняюсь к окну.
2
Двигатель старенького «мерседеса» всю дорогу тихо урчит. Асфальт главной дороги, ведущей из аэропорта, безупречен ни трещинки, ни вмятинки. Освещение отличное: исправно горят фонари на стройных столбах вдоль дороги. Ряды их ровные, будто шеренги долговязых солдатиков. Следом за ними непроглядная гуща деревьев высоких и низких, толстых и тонких, прямых и искривленных.
Когда стоим на редких светофорах, вижу, какие они пугающе-недвижные, столпившиеся у обочины, как темные силы у врат ада. Будто там, в их глубине, скрывается нечто ужасное, терпеливо выжидающее своего часа. Кому грозит эта опасность? Одинокому прохожему, неведомо как очутившемуся возле этого убежища зла.
Даже в два часа ночи движение на дороге тут довольно интенсивное. Тем не менее никто не подумает остановиться у пустых обочин. Здесь рядом нет ни домов, ни магазинов. И это чудовищное нечто дождется момента, когда не окажется на дороге ни одного автомобиля или будет он в недосягаемой дали. Тут оно и протянет свою невидимую, гигантскую, уродливую руку, чтоб утащить несчастного человека в свое логово. Произойдет все быстро, лишь тень прохожего мелькнет у края дороги
Страсть к нездоровым фантазиям у меня с детства. Мне и сны снились соответствующие. То я летала над полями, которые начинались на окраине города, то лазала в горах, то бродила в заброшенных кварталах, спасаясь от врагов.
Это были не просто монстры или убийцы, это были призраки и духи мертвецов. При этом они были настолько страшны, что казалось, можно умереть от одного на них взгляда.
Много разной нечисти и нежити приходило в мои сны. Они были пугающими, но и интересными тоже. Как сказки, которые я любила. Во втором классе, когда нас принимали в октябрята, родители подарили мне книгу сказок братьев Гримм. Это была замечательная вещь. Кто их читал, помнит, наверное, какие у них жутковатые, но в то же время завораживающие истории.
Мои сны были примерно такого содержания, только вместо чужеземной старины фоном в них выступала моя реальная жизнь. Еще одно сходство было в том, что добро в них всегда побеждало зло. Если же я проигрывала, то неведомые силы, охранявшие меня, просто помогали проснуться в безвыходный момент.
На заднем сиденье такси чувствую себя в безопасности. Спать расхотелось. Смотрю на наручные часы, время час тридцать. Примерно через полчаса доедем до дома.
Бабушка меня ждет не дождется. Ей бы спать в это время, но она может только прилечь, а потом каждые двадцать минут открывает глаза и вглядывается в циферблат на стене. И так до моего прихода. Тогда она резво встает (а ей ведь почти семьдесят пять), выбегает к воротам и быстро отпирает мне дверь.
Соскучилась я по ней. И по дому. По Дане я тоже скучаю, но сейчас она живет с нами через раз и все больше и больше отдаляется. Чаще я наведываюсь к ней в однокомнатную тесную квартирку в Самале2, чем она в наш общий дом. Она моя сестра, и я ее люблю, как и бабушку, очень сильно.
Эти два человека мои единственные близкие. Уже пять лет, как не стало мамы. Мы тогда жили все вместе в нашем доме. Он у нас просто огромный: пять комнат, кухня, а еще подвал и чердак. Этот дом был куплен бабушкой еще лет тридцать назад у пожилой русской женщины по имени Фрося. Муж Фроси был немцем, он и создал эту уютную жилую крепость на одной из фруктовых улиц нашего Компота.
Немцы у нас всегда имели славу добросовестных и аккуратных мастеров. Жилище, построенное дядей Герхардом для своей семьи, полностью подтверждает это мнение. Прошло более полувека, но стены, крыша, двери, окна все в полном порядке. Конечно, без ремонта не обходимся, но за эти годы ничего не покосилось. Несколько лет назад дом снаружи отделали современным материалом, и он преобразился помолодел, похорошел.
По соседству у нас полно новых роскошных коттеджей. Тягаться с ними по красоте занятие проигрышное. На их фоне наш дом приятный старик: благородный, статный, вызывающий к себе интерес.
Гришка, по рассказам тети Фроси, переселился сюда вместе с ней из старенькой деревянной избы, построенной до революции. К тому времени, как начали ее сносить, Герхард полностью закончил строительство нового жилища.
Фрося понимала, что Гришке деваться некуда, и когда уходила, позвала его с собой. Тот, не будь дураком, приглашением воспользовался и вскоре уже начал хозяйничать в новых хоромах на Грушевой, 27 (ныне Зверева), где благополучно обитает по сей день.
Только Фросе и ее мужу не суждено было прожить здесь до конца своих дней. Их взрослые дети, обосновавшиеся где-то на юге России, настояли на переезде к ним родителей. Так, супругам пришлось продать счастливое жилье, в котором они прожили три удачных десятка лет.
Ох, и переживала же Фрося о том, кому она все передаст. В те времена дом был краше, чем сейчас, просто загляденье и снаружи, и внутри. А еще были двор, сад и, конечно, незримый ни для кого Гришка.
Много было желающих купить просторное, добротное жилье. У Фроси иной раз сердце кровью обливалось, стоило ей представить тех или иных покупателей в роли новых владельцев. Никому она не могла оставить родные стены.
Случалось, находился человек, внушавший доверие. Под конец беседы, рассказав все о хозяйстве, она осторожно пробовала поведать и о невидимом хозяине дома. Реакция была ожидаемая, поскольку Фросе попадались сплошь здравомыслящие люди. Никто ее до конца не выслушивал. Фрося и не настаивала: не хотелось ей дурной славы и на Каблукова3.
Однажды майским днем, в пору расцвета сирени, когда можно найти пятилепестковый цветок, съесть его и загадать желание, во двор к Фросе пожаловали очередные покупатели.
Ворота в те времена запирались редко. Посетительницы, привлеченные объявлением на стене дома, лишь хорошенько толкнули тяжелую входную дверь и очутились внутри.
Хозяйка выглянула во двор, а там две скромные казашки, по виду горожанки: одна молоденькая, лет двадцати, в крепдешиновом платье и с сумкой-саквояжем, вторая в строгом бежевом костюме, с элегантной высокой прической и чуть моложе Фроси. «Интеллигентки», определила она.
Большими сияющими окнами задумчиво смотрел на гостей одноэтажный дом с высокими выбеленными стенами. В фигуристых кирпичных клумбах ирисы, пионы, розы. Крыльцо широкое, с навесом, резными перилами и низенькими ступеньками, как делали в старину. В тени навеса на голубой расписной скамеечке, поджав передние лапы, расположилась трехцветная кошка. Во дворе постелен асфальт, на котором можно и рисовать, и прыгать то, что надо детям. Всюду чистота и порядок, как в царстве трудолюбивых гномов.
Чем дольше они тут находились, тем сильнее их очаровывало это место. Казалось, они попали в гостеприимный замок доброй феи, укрытый от посторонних глаз каменным забором.
Гостьям понравился дом. А они понравились Фросе. Она моментально почуяла в бабушке родственную душу. Возможно, этому способствовало то, что последняя выросла среди русских соседей. В общем, дом был пристроен, а вместе с ним Гришка.
Поскорей бы добраться, пообщаться с бабушкой и спать. Это и радует, и пугает. Успокаивают две вещи: во-первых, дома я должна быть в безопасности. Во-вторых, я лягу к бабушке, и под ее уютным бочком мне нечего будет бояться. На ночь она читает молитвы. Я много раз видела, как она беззвучно шевелит губами. Вид у нее при этом серьезный, сосредоточенный. Она верит в эти слова и в небесного защитника. Глядя на нее, и я проникаюсь уверенностью, что Всевышний нас хранит. А там, где Бог, нет места дьяволу. Так говорит бабушка.
И все же я уснула в этом «мерседесе». Мне приснилось, что я в степи. На горизонте заходит солнце. По мере того как оно гаснет, мне становится тоскливо, будто я навсегда с кем-то прощаюсь.
На фоне заката вижу женский силуэт. Он движется параллельно уходящему солнцу. Фигурка хрупкая и поникшая, глядя на нее, я чувствую, как у меня щемит сердце. Слышу какое-то заунывное женское пение. Голос чистый, красивый. Слов не разобрать, но понимаю, что мелодия казахская, древняя, современных песен я таких не встречала. Вдруг стало совсем темно, голос смолк. Подул сильный ветер. Он издает очень неприятные звуки: завывание, и плач, и какие-то стоны. Вокруг меня кромешная тьма, и мне боязно. Куда идти не знаю. Внезапно кто-то берет меня за руку
Открываю глаза и вижу себя в такси. Рядом сидит Рахилям! Это моя двоюродная бабушка, умершая неделю назад. Она держит меня за кисть и смотрит как-то дружелюбно, ласково.
Черный платок, полностью покрывающий голову, привычно обрамляет ее светлое, европеоидное лицо. Она такая же, какой была при жизни. Все то же темное старушечье одеяние. Изумленно смотрю на нее и торопливо выдергиваю руку из-под ее ладони. Она у нее на удивление теплая и сильная, но Рахилям не пытается меня удержать. Лишь взирает на меня спокойно и внимательно, будто уверена, что я никуда не денусь.