Ага. Таня не оборачивается.
А давно?
Два года.
Два года! Ты, наверное, уже всё умеешь?
Если бы Мне кажется или она правда вздыхает? Чтобы всё уметь, знаешь сколько надо заниматься!
Сколько?
Ну, лет десять.
Десять?! Да ладно! Чтобы вот так ездить галопом надо десять лет?!
Что ты! Кажется, она смеётся. Не оборачивается, и я не вижу, но по голосу кажется, да. Это быстро. Я другое имею в виду.
Но мне неважно другое. О другом я даже подумать сейчас не могу.
А за сколько научишься?
Ну, я не знаю. Полгода. У всех по-разному. Смотря ещё сколько заниматься в неделю.
А ты сколько?
Я в группу хожу. У нас три раза тренировки.
Три раза в неделю. Вот это всё три раза в неделю! Я пытаюсь представить. И понять, хочу ли я себе такого. Спинку держать. Пятку тянуть. Балет был очень давно, но я прекрасно помню, как это противно. А я туда только два раза в неделю ходила. А тут ещё тряска, ноги сводит и куча непонятных слов
И галоп. Вот этот, летящий, как ветер, как свобода.
А это всегда так сложно или потом проще?
Я не зна-аю тянет Таня. Первый раз сложнее, наверное. Потом привыкаешь. Я не помню уже.
Вокруг едут рысью, а потом переходят в шаг.
Чибис, в центр, останавливаемся, слезаем! кричит Елизавета Константиновна.
Она уже остановила папиного коня. Таня тормозит моего. Он послушно замирает. Я переношу ногу и чуть не падаю. Еле держусь, хватаюсь за гриву.
Ты чего? Таня с тревогой глядит на меня.
Ноги. Я стараюсь улыбаться. Какое это прекрасное чувство земля! И ничего не трясётся, не едет никуда.
А, это да. Но потом привыкаешь.
И улыбается тоже. По-настоящему, а не как я. У неё хорошая улыбка. Лицо простое, широкое и круглое, а улыбка добрая и открытая. Это меня почему-то успокаивает. Больше, чем её слова.
Валя. Протягиваю ей руку.
Она смотрит с удивлением, потом пожимает. Рука у неё сильная, и я долго ещё чувствую пожатие её пальцев.
Глава 4
Этим летом мы никуда не поехали. Обычно каждое лето мы куда-нибудь уезжаем на Кавказ, например, или в Киргизию. Там мы поселяемся с мамой и Велькой где-нибудь, а папа уходит в горы. Не один, конечно, с друзьями. Два года назад мы даже в Грузию ездили, вот там было вообще клёво! Велька даже мычать перестал и начал что-то вменяемое произносить время от времени так там было красиво. А папа вернулся совсем бешеный. Он же альпинист, ему без гор нельзя. Они и с мамой познакомились в горах, но только она ужасная трусиха, она всего этого боится и уже давно с ним не ходит. Трясётся всё время, пока папа в горах. «Я тебя как на войну отпускаю», говорит, пока он собирается.
А мне нравится, когда папа там. Точнее, когда он возвращается, он совершенно другой, как будто из космоса, такие у него глаза неземные. Или нечеловеческие. Заросший весь, лохматый, волосы на солнце выцветают, а лицо обгорелое белые брови и белые волосы на тёмном-тёмном лице. Ужасно красиво! И он такой сильный, весь просто накачанный силой, так что с ним особенно хорошо. И пахнет от него по-другому, не как в городе: дымом, и лесом, и ещё чем-то, мне в детстве казалось ветром. Я ужасно люблю эти первые дни, когда он приходит.
Но в это лето поход отменился. Папа сказал из-за парка.
Это за завтраком было.
В смысле? не поняла я.
Ну ты подумай, отвечает мама с раздражением.
Стоит у плиты и не сводит глаз со своей турки. Она керамическая, крошечная, красного цвета, и мама ею ужасно дорожит её сделала мамина подруга, когда они учились в художественном училище. Та самая, которая потом Вельке окарину слепила. Я помню, когда мелкая была, хотела с этой туркой поиграть, но мама так раскричалась, что я сама турку на место вернула и даже вымыла. На всякий случай.
Я подумала, говорю. И всё равно не понимаю, чем парк может нам помешать куда-нибудь поехать.
Мы квартиру поменяли? Поменяли, говорит мама. А на поездку знаешь сколько надо? И вообще, пора входить в режим экономии. Нам ещё Вельку лечить.
А-а Я вздыхаю и гляжу в окно. Там колышутся берёзы. Всё как всегда буднично и банально.
Не грусти, Кроль, говорит папа. Ездят для чего? Чтобы узнать что-то новое, так? Смотри: есть метод познания интенсивный, а есть экстенсивный. Знаешь?
Я неопределённо качаю головой. Кажется, я читала что-то такое. Вроде как по истории. Или по географии Но лучше пусть папа объяснит. Тем более что ему самому хочется.
Экстенсивный это вширь. Он расставляет по столу пачки с мюсли. Каждое лето новая страна, новые впечатления. Что успел увидеть, то и хорошо. Времени мало, всё не успеешь, а на следующий год едешь в другое место. И вроде как много где побывал, но видел ну, что успел за две недели, то и увидел. Понятно?
Я киваю. Велька тоже. Он внимательно следит, что папа делает с нашими мюсли.
А интенсивный? спрашиваю.
А интенсивный это вглубь. Папа сгребает все пачки вместе. Это забуриться куда-нибудь и исследовать. Если времени мало, на следующий год возвращаешься и снова исследуешь. Вроде как не много где побывал, зато знаешь эти места очень хорошо: чем там люди живут, как говорят, что едят и что делают.
Второй лучше, говорю, глядя на гору мюсли.
Оба хорошие, только по-разному. На интенсивный метод обычно времени не хватает. Ну или терпения.
И денег, вставляет мама.
Она уже налила себе кофе, стоит, прислонившись к разделочному столу, прихлёбывает из крошечной чашечки и смотрит на нас с папой с улыбочкой. Она умеет на нас так смотреть, я не всегда понимаю, чего она хочет.
Но в этом году нам повезло! провозглашает папа. В этом году у нас интенсивный метод познания, прямо не уезжая из дома!
И подмигивает мне, и ставит пятерню бей! Я бью. И подмигиваю тоже. И пусть мама смотрит сколько влезет, всё равно ей нас не понять.
На самом деле я про поездку просто так спросила. Меня вполне устраивало, как всё складывается в это лето. Потому что папа оказался прав: человеку нужен лес. Ну или хотя бы парк. Тогда дом становится настоящим домом, куда хочется возвращаться.
И парк стал нам домом. Пока мы бегали в нём по утрам, пока гуляли в выходные все вместе, пока я уходила туда днём одна и бродила вдоль прудов, по дорожкам и без, он открывался всё больше и больше, становился понятным. Своим. Мы уже знали, где обитают белки, и брали для них семечки и орехи. Мы видели уток, которые выводили птенцов на пруды. Они смешно квохтали и торопили своих детей перейти тропку перед нами. Мы знали, где растут самые большие, самые величественные дубы. В общем, мы вполне обжили его, наш парк.
А два раза в неделю мы ходили на конюшню. Мы съездили с папой в магазин и купили специальные брюки со вставками на коленях, ботинки с крагами и каски и мама ничего не сказала против. Мы уже ездили без корды[2] на рыси и галопе, и это произошло как-то само собой. Папа так вообще как будто всю жизнь сидел в седле и начал ездить галопом раньше меня.
А с сентября маячила детская секция. О ней постоянно говорили девчонки на конюшне: ах, когда будут группы, да вот когда все вернутся Летом-то не очень много детей: я, да Таня, да двое маленьких Даша с Аглаей. Кого никуда не увезли. Причём Таня никогда с нами не ездила, она приходила на манеж, помогала тренеру, но занималась в другое время. Так что обычно ездили мы с папой и ещё какие-нибудь взрослые. Ну и Даша с Аглаей, куда же без них.
И я уже ждала, когда начнутся эти самые группы и я буду заниматься с Таней. Мы вообще-то не много общались, так, привет-пока, но она казалась мне прикольной, и я надеялась, что в группе удастся с ней нормально подружиться. А кроме того, казалось, что в группе, где все ровесники, будет интересней. Я не знаю, почему мне так казалось. Просто.
Но, конечно, этого нельзя было говорить папе. Только когда он вдруг спросил, я растерялась и не сообразила.
Это было по дороге на тренировку, где-то в конце августа.
Кроль, Елизавета Константиновна спрашивает, записывать ли тебя в секцию, говорит он. Что скажешь? Просто, смотри, там дети занимаются уже по два-три года. Тебе не тяжело будет с ними?
Нет, пап, что ты! Это же, наоборот, интересно. Всё-таки хоть не одна.
Одна? Разве ты сейчас одна?
Он смотрит на меня с удивлением, и я кусаю себя за язык: проболталась. Но не могу же я ему сказать: пап, я просто хочу с кем-то общаться, а где мне это делать? Потому что он скажет: за друзьями бегать нельзя. Друзья должны сами появляться. Он мне уже сто раз это говорил. Но ему-то хорошо, у него друзей вагон, и это они за ним бегают, потому что он клёвый. Я бы сама за ним бегала. А мне что прикажете делать?
Но папа, похоже, не обиделся.
«Малыш, но я же лучше, лучше собаки!» цитирует мультик и делает несчастное лицо. Играет.
Лучше, конечно. Просто ты же Ну, я не знаю Совсем другое.
Ладно, Кроль. Он смеётся и треплет мне чёлку. Кажется, всё понял. Я сегодня поговорю с Елизаветой Константиновной.
Во мне плещется радость, а мы как раз входим в ворота конюшни и сталкиваемся с Таней.
Она выдёргивает один наушник из уха и бросает нам:
Здравствуйте, у вас Изумруд, это папе, а у тебя Спарта. И сегодня у вас конкур.
Что?!
Я ослышалась? Только вчера мы с папой смотрели видосы с этими прыжками через барьер, и я думала: «Это так сложно! Я никогда не сумею». И вот пожалуйста! А вдруг у нас не получится?
Но я спрашиваю не это. Я спрашиваю другое:
Спарта? Но почему?
Так Елизавета Константиновна сказала. Таня пожимает плечами. Да она хорошая, не бойся! И на ней начинать проще, она сама на барьер скачет, только держись.
Вот это-то мне и не нравится: «только держись».
А Изумруд? спрашивает папа, и по его голосу непонятно, он серьёзно волнуется или меня передразнивает.
О, Изик вообще лучший! улыбается Таня. Я побежала, мне ещё седлаться, я с вами сегодня занимаюсь. И уходит в большую конюшню, вставляя по пути наушник обратно.
Я уже и не знаю, что чувствовать. Я же так хотела заниматься с Таней! Но конкур. Но Спарта! Которую тоже надо седлать.
Я срываюсь и бегу в конюшню. Но другую для маленьких.
У нас в клубе всего по два: две раздевалки для взрослых и для детей, две конюшни для больших лошадей и для пони. Спарта вроде и не пони, но ростом не вышла то, что называется пони-класс, поэтому стоит в маленькой конюшне. Она очень неказистая лошадка. Мелкая, худенькая, гнедая, с маленькой и лёгкой бородатой головёнкой, куцым хвостиком и белыми гольфиками на ногах. Она как невыросший ребёнок. Я видела, как на ней занимались, но мне всегда она казалась такой несерьёзной, что даже в голову не приходило, что она может достаться мне.
Когда я вхожу в манеж, мне кажется, на меня все пялятся: фу, какая уродина! Не я лошадь. На зрительских креслах какие-то незнакомые подростки. Не в форме, просто пришли посмотреть. Ну и пусть глядят, куда же теперь деваться. Папа тоже уже на манеже с Изумрудом. Вот он красавец! Не папа, а конь, хотя папа тоже ничего. Изумруд орловский рысак, весь такой ладный, аккуратный. Не то что моя страхолюдина. И Таня на Золушке, красивой саврасой кобыле, и ещё какая-то полная девочка на пони.
Ладно, коняга, поехали. Посмотрим, что ты за подарок.
Но всё начинается хорошо: Спарта спокойно стоит, пока я затягиваю подпругу, трогается, когда я её прошу, и выполняет команды послушно, хотя и кажется немного рассеянной, словно бы делает всё не из уважения ко мне, а потому что ей больше нечем заняться. Щупленькая, маленькая, она кажется нестрашной, и я расслабляюсь.
В середине занятия Елизавета Константиновна начинает расставлять барьеры. Мы наблюдаем, как возникают два невысоких заборчика из перекрещённых досок и ещё несколько таких же досок ложатся в середине манежа, на расстоянии большого шага друг от друга. Барьеры совсем невысокие, не кажутся серьёзным препятствием, но всё-таки сердце у меня тревожно колотится.
И тут я замечаю, что Спарта преображается. Головёнка её взлетает, уши насторожились, а тело напрягается, будто наливается изнутри. Она начинает шагать бодрее. Сердце у меня заходится.
Для тех, кто в первый раз, объясняю, говорит Елизавета Константиновна. На барьер заходим на рыси, никуда не летим, понятно? В момент прыжка становитесь в полевую посадку. Руки строго за гриву, слышите меня? За гриву! Встали, прыгнули, до четырёх досчитали, сели. Всем понятно?
Я радуюсь, что вчера посмотрела видосы и теперь знаю, что такое полевая посадка.
Ладно, поехали рысью. На полевой! командует Елизавета Константиновна.
Все привстают в стременах, едут, слегка покачиваясь, и я тоже привстаю и еду за ними. Вроде ничего, получается. Потом Елизавета Константиновна велит заезжать на кавалетти[3] это оказались те самые доски посреди манежа. Мы едем друг за другом, я пристраиваюсь за папой, и рысь становится более редкой, когда Спарта перешагивает через доски. Меня качает чуть больше, но привыкнуть можно. Потом мы садимся в седло и поднимаемся на полевую только на самих кавалетти. Потом опять в полевой и по кругу всё снова.
Хорошо, говорит Елизавета Константиновна, когда мы отъездили и передохнули, а сама берёт хлыст и становится к первому барьеру. Ездой налево, жёлтенькое, покатились. Кто там первый? Золушка? Таня, давай, твоя лыжня.
Таня как раз едет по прямой к барьеру, и никого перед ней нет. Даёт лошади шенкель, та идёт галопом. Толчок, Таня чуть заметно привстаёт и Золушка легко перепрыгивает барьер, почти не заметив, кажется, просто перешагивает его.
Ничего, хорошо. Только я как сказала заходим? Рысью. Станислав, следующий! командует Елизавета Константиновна.
И тут до меня доходит, что лошади выстроились в очередь и что я вот-вот поеду тоже! Сердце заходится, ладони становятся влажными.
А папа уже поворачивает коня на барьер.
Изумруд видит его. Разгоняется. Прыжок!..
И папа спокойно отъезжает с другой стороны. Как будто ничего и не было. Я даже не успеваю заметить, как у него это получилось.
И слышу:
Валя, поехали. Спокойно. Не держи её.
Но я и не держу. Стоило мне завернуть к барьеру, как со Спартой что-то происходит. Как будто у неё между ушами загорается красная лампочка: она вытягивает шею, сама вся вытягивается в струнку, набирает скорость и несётся со всех ног!
Грива! слышу я, в последний момент выкидываю вперёд руки и только привстаю, как уже понимаю, что мы перелетели на другую сторону.
И Спарта тут же останавливается как вкопанная. Больше ей неинтересно.
Ничего, Валь, для первого раза нормально, слышу голос Елизаветы Константиновны, но сама не очень понимаю, что это было и что в этом нормального. Похлопай и отъезжай из-под барьера. Следующий.
Я хлопаю Спарту по шее и двигаю её обратно в ту же очередь. Сердце колотится, но это уже не страх, а восторг: получилось! И как это круто! Хочу ещё!
«Ещё» наступает стремительно. Я даже не успеваю сообразить Спарта сама выворачивает на барьер, сама набирает скорость, я опять слышу: «Грива!» и оказываюсь на другой стороне.
Кажется, получается. Я ещё поверить в это боюсь, но кажется да! Отыскиваю глазами Таню может, она мне что-то подскажет, хотя бы кивнёт, так ли я всё делаю. Но из-под каски её глаза строгие, а лицо непроницаемое. Непонятно даже, видела ли она, как я прыгала.
Ну и ладно. Мы прыгнули ещё раз в эту сторону, потом в другую. Спарте это явно нравится, и я понимаю теперь, что значит «она сама идёт на барьер», мне ничего не надо делать, чтобы направить её. И прыгать оказалось несложно, главное, привставать, вытягивать руки вперёд, хвататься за гриву и уже садишься на другой стороне. Всё!
Сидеть! Ульяна, сидеть! вдруг слышу я за спиной, а потом странный звук.
Оборачиваюсь: полная девочка свалилась с пони. Съехала набок, как мешок. Стоит теперь, отряхивается, нелепая и смешная. Елизавета Константиновна подводит ей пони в поводу.
Всё нормально? Залезай.
Ульяна не смотрит на неё и ни на кого не смотрит, лезет обратно в седло. Поехала дальше.