Это очень большие глупости, Саид. То, почему я плачу.
Я так умилился!
Просто у вас с мамой такие красивые глаза, залепетал он. Все всегда про это говорят. Гости всякие. Я рад, что у меня такой красивый старший брат! Но я тоже хотел бы такие же, в конце фразы его голос сорвался, и он всхлипывал, подбирая слезы.
Я прилег рядом с ним и погладил его волосы жесткие, как искусственный газон.
А ты знаешь, что мои самые любимые глаза карие? не лгал я.
Ты говорил.
А ты вообще знаешь, что у нашего любимого Пророка, мир Ему, глаза были очень черные? Это намного красивее любых других.
Лорс встрепенулся.
Правда? живо сказал он, но потом вновь огорчился. А у меня ведь не черные, а карие.
Никто не будет таким же красивым человеком, как Пророк Мухаммад, мир Ему, ты же знаешь это, улыбнулся я. А почему?
Он дернулся в мою сторону.
Потому что у Него была красота всего человечества! увлеченно ответил он и продолжил, не останавливаясь, а у Пророка Юсуфа, мир Ему, была красота половины человечества!
Все верно, одобрительно закивал я. Молодец! Посмотри на себя, какой ты умный. Многие взрослые люди не знают того, что уже знаешь ты!
Потому что я хожу в медресе, он сделался очень деловым, и было видно, что его надуманная грусть сменилась гордостью.
Лорс очень-очень милый мальчик, очень трогательный и отзывчивый, но, когда он в компании сверстников, он держится очень серьезно и даже угрожающе. Я подозревал, что он вырастет калькой модели поведения нашего отца: человеком, который держится за свое и к своему трепетен, а все остальное ему чуждо и враждебно, не достойно ни пощады, ни тепла. Я же был иным. Я сочувствовал и сопереживал практически всем, выискивая их светлые стороны. Мне было дело до тех, кто натерпелся или пострадал, я совал свой нос в их дела, оказывая им поддержку. Я относился ко всем одинаково, но у меня не было друзей. Были люди, с которыми я мог проводить много времени, с которыми мог прогуляться по центру города или остановиться в кафе после тренировки, но не было среди них ни единого друга. Не было тех, с кем я ощущал себя настолько комфортно, что сумел бы быть откровенным. Я был открытым, но не откровенным. Как человек, открытый для всех, в моем отношении к людям я замечал одну вещь открытость чувств. Открытость во всех ее проявлениях. Демонстрировать но не рассказывать то, что на душе, без фальши и мишуры, потому я и был вспыльчивым, с чем очень старался бороться. Я был жутко отходчивым, просто до странного. Мог надуться и уйти, желая исчезнуть навсегда, и вдруг передумать через сорок секунд. Я просто терпеть не мог свою непостоянность, и в глубине души я знал, что это говорит лишь о том, что я слаб. Отец и Лорс вспыльчивыми не были вне дома они были холодными и серьезными, а я, сколько бы раз в своей жизни ни пытался холодным стать так и не сумел.
Когда Лорс уснул, папа позвал меня на кухню попить чай. Там была мама, и они обсуждали что-то связанное с нашим будущим.
Нет, до этого долго, мы решим потом, вертела головой она.
Просто вы должны готовиться уже сейчас. Долго, знаю. Вон, может, Саид пять лет отучится в мединституте хотя это уже слишком.
Нет, вполне нормально. Как раз Зарема и подрастет к этому времени.
Ты хотела сказать Лейла? Лейла подрастет? подначивал маму отец.
Не знаю никакой Лейлы. И знать не буду. Ты можешь найти себе другую жену, и будет у вас Лейла.
Я закатил глаза:
Мне попозже за чаем зайти?
Отец жестом повелел мне сесть.
Что думаешь, Саид? спросил он.
Насчет чего? я сел рядом с мамой.
Переехать в Грозный. Ориентировочно к моменту, когда твоя сестренка пойдет в школу.
Меня приятно удивил такой поворот событий: значит, будет легче реализовать задуманное.
Ну, как раз тогда, когда ты окончишь медицинский, подхватила мама, многозначительно взглянув на отца.
Когда я окончу медицинский, Зарема уже выйдет замуж, преувеличил я.
Вот. Показал на меня отец и тут же осекся. Ты сказал Зарема?..
Вот. Передразнила мама, довольно усмехнувшись.
Как ты мог, Саид? шутливо сокрушался отец.
Я поднял руки:
Вы что хотите решайте, я все равно буду звать ее по-своему.
Как? насторожилась мама.
Появится придумаю.
Ты ведь не против медицинского образования? вдруг осторожно спросила мама, круто сменив тему.
Нет, а почему ты спрашиваешь?
Ты за все то время еще с прошлого года, что мы обсуждаем, куда тебе поступать, совсем никакой реакции не выдаешь. Если тебе это не нравится, то ты можешь сказать
Я бы и сказал.
Потом они начали листать медицинские ВУЗы Москвы, и медицинские факультеты в непрофильных вузах, а я все это время сидел с мыслями о том, как мне сообщить им о своих намерениях.
Первый МГМУ имени Сеченова, прочел с планшета отец. Это главный медуниверситет страны.
Мы же на стоматологию его определяем, поэтому почитай про МГМСУ. Там дети Лёмы учатся. Он стоматологический как раз.
В Первом Медицинском тоже есть стоматология, выпятил нижнюю губу папа, в глазах которого отражался экран планшета.
Да, я знаю, но ведь там
О, Фариза, смотри, перебил ее отец. Тут есть, кажется, и твой профиль. Второй медицинский РНИМУ им. Пирогова.
Очень смешно.
Чуть позже спать пошла и мама, а отец решил завести со мной серьезный разговор.
Прокатимся? Ты одет?
Переоденусь, а то на улице страшно холодно, сказал я, бодрым шагом направившись в свою комнату.
Долго не возись.
Я переоделся, и мы с ним вышли на промерзшую ветренную улицу. От холода немели щеки и слезились глаза. Полночь снежными вихрями и освещенными фонарными столбами крупинками снега опустилась на нашу улицу: всего несколько часов назад отец приехал и припарковал машину, а она уже укрылась распушенными сугробами.
Мама сказала тебе, что что Амир женился?
Он не стал прогревать автомобиль, и мы поехали по широкому шоссе кружить по округу. У нас всегда так было. Он сажал меня в машину и просто бесцельно катался со мной по ночной Москве, обсуждая что-нибудь, или что-нибудь рассказывая. Как-то раз он и вовсе затеял это ради того, чтобы спросить, как прошла контрольная по биологии, поэтому я верил, что это было нечто большее, чем просто разговоры по ночам. Это была синхронизация наших с ним умов, чувств, переживаний, это были дрожжи наших с ним отношений. В такие моменты я не ощущал его человеком, который старше меня больше, чем в два раза; мы были на равных, и мама как-то говорила мне, что его отец воспитывал его точно так же. Выходит, мой папа своим отношением ко мне позаботился и о своих будущих внуках, пускай и делал это я был убежден бессознательно, просто оставаясь самим собой.
Да.
Ты ведь не обижаешься из-за этого?
Обижаюсь, честно говоря. Сначала не обижался, а потом
Да, тебя в этом не обвинишь, конечно.
Но я не стану что-то ему говорить.
Ты можешь сказать.
Ты ведь поэтому ездил туда? Ты застал свадьбу?
Не застал. Но да, ездил поэтому. Висайт сказал, что у Амира прошла свадьба, он усмехнулся. Я был в шоке, конечно.
Выходит, приехав туда, отец пристыдил и Амира, и вашу.
Я не понимаю но ведь его мама умерла чуть больше месяца назад
Там своя история, Саид. Странная. Я вмешиваться не стал.
Думаю, объяснение у них найдется.
Нам не нужно их оправданий, и ты не требуй их. Если захочешь поговорить об этом поговори, но недовольства не выказывай. Не ставь их в положение виноватых людей.
Мы остановились на светофоре, и я грустно взглянул на высотные здания «Москва-сити», которые, подобно деревьям за невысоким холмиком, возвышались над жилыми домами. У чеченцев совсем не принято проводить такие торжественные, важные мероприятия, не сообщая об этом своим родственникам заранее. В этом нет какой-то пресловутой «несвободы действий», просто мы такой народ, что подобные поступки расцениваем, как пренебрежение или отдаление от родственников. Также это может указывать на то, что ты перед ними в чем-то провинился. Вариантов масса, но вряд ли хотя бы один из них является положительным.
Они ничего не просили мне передать? спросил я, думая о том, что о моих чувствах никто не печется.
Да. Амир извинился сказал, что это была просьба его матери.
Я вытащил из кармана свой телефон и повертел им в руках:
Жаль, что он не сделал этого прямо.
Неужели ты не понимаешь? Стыдно ему, Саидик
Я едва сдержал улыбку, увидев, как отец осекся, назвав меня так, как называл лишь в возрасте Лорса.
Так странно! Мне уже семнадцать, на щеках и подбородке проступает редкая щетина, а для него я еще «Саидик». Неужели он ежедневно себя пресекает, зазывая меня попить с ним чай или требуя помочь по дому?
Да, было тяжело вернуться в разговор. Да, стыдно, конечно. Пап, я хотел начать разговор о своем желании переехать в Чечню, но он меня перебил.
Ты познакомился с тем Зурабом на тренировке? Я рассказывал тебе про сына своего друга, который приходил к вам зал.
Был там Зураб, но вряд ли тот, о котором ты говорил. Так, парой слов обменялись.
Почему «вряд ли тот»?
Твой Зураб, как ты говорил, чеченец, но этот вряд ли был чеченцем.
Почему?
Он весь какой-то рыжий.
Отец усмехнулся и с утрированным разочарованием растер глаза.
К твоему сведению, Саид, если на чеченце нет хотя бы одного рыжего волоса, то это не чеченец. Значит, его предки просто когда-то поселились в Чечне.
А на тебе вообще волос нет, не говоря уже о рыжих.
Он засмеялся.
Что?! Да я весь рыжий! Всегда был!
Вот так новость, шлепнул я себя по колену, испытывая буквально зудившее мою поясницу желание поскорее высказаться. А хочешь другую?
Выкладывай.
Погоди, мне надо собраться.
Ты тоже женился?
В иной раз я бы развеселился, но не сейчас.
Я решил, что буду поступать в Медицинский Институт в Чечне, применив усилие, выпалил я без расшаркиваний.
Мы въезжали на пустую заправку, и он остановился, поравнявшись с бензоколонкой. Отец молча вышел, направился в магазин, чтобы оплатить бензин, и вышел оттуда с парой шоколадных батончиков и газировкой. Он сел в машину, пока заправщик втыкал пистолет в горловину бензобака, и протянул мне батончик.
Погрызи, сухо сказал он.
Что думаешь?
Я думаю, ты все сам уже решил.
Решил, кивнул я. Но какое у тебя мнение? Я правильно поступаю?
Зачем тебе мое мнение? Ты не сказал мне «можно мне переехать в Грозный?», ты сказал: «Я еду в Грозный».
Ясно. Значит, ты не согласен.
Нет, он покачал головой. Значит, ты волен сам решать, что делать. Я вообще переживал, что ты о своем футболе всерьез мечтаешь.
Мечтал, пока вы не стали внушать мне, что это бесперспективное занятие.
Ненадежное, скорее.
Да, вы здорово сработали, сказал я без какой-либо язвы. Я теперь с этим полностью согласен.
Мы не пытаемся разрушить твою жизнь, от откусил шоколад.
Конечно.
И что ты думаешь насчет Чечни? Как ты дошел до этого?
Я не могу сказать, что какие-то конкретные размышления натолкнули меня на подобные мысли. Наверное, это было чем-то таким, что развивается на подсознательном уровне, что накапливается незначительными мелочами. В висках частенько постукивала фраза «свой среди чужих, чужой среди своих». Это была излишняя драматизация, не имеющая полного совпадения с реальностью. Но говоря «не имеющая полного», я не сказал «не имеющая никакого». Если тут, в Москве, кто-то считал, что имеет право вести себя со мной предвзято лишь потому, что я чеченец, то всякий раз посещая Чечню, я мог столкнуться с презрением, высокомерием или и вовсе с агрессией все потому, что я приехал из Москвы. Я вполне мог бы сойти за жертву, и именно в такой роли себя обозначить, но только мне всегда была чужда жалость к самому себе.
Мне хотелось чего-то нового: я чувствовал нутром, чувствовал наружностью, что очень сильно желаю видеть себя там. Желаю там жить, и, желательно, в одиночку, что, все же, было бы совсем нагло, и на что мне лучше изначально не рассчитывать, чтобы потом не разочаровываться.
Ну, там здорово, только и сказал я, решив не обременять отца всем тем, что скопилось в моей душе.
Здорово? его глаза заулыбались, пока он закручивал пробку бутылки. Тебе нравится, да?
Да, не то слово.
Я, в принципе, не против. Всегда за то, чтобы ты стал чуточку самостоятельнее. Можешь там жить, он собрался было выйти, чтобы побаловать работника бензоколонки чаевыми, но замер. Ты же понимаешь, что это? Это ведь не просто «уехал и живешь».
Он вышел, сунул в карман заправщика денег, о чем-то с ним поговорив. Приглушенные разговоры доносились до меня, как звук быстрой езды в ливень, а я сидел, размышляя над тем, что он мне сказал.
Ты на лечебный факультет хочешь, что ли? спросил отец, вернувшись в машину и начав содрогаться. Как же холодно!
Мне холодно не было. Мне вообще в целом редко было холодно: порог замерзания у меня явно был высоким, и потому я часто себя переоценивал и одевался слишком уж легко, за что расплачивался регулярными простудами по ходу поздней осени, зимы, и ранней весны.
Нет, с чего ты взял?
Там ведь нет стоматологии.
Есть, утвердил я. В этом году и открывается.
Ты справки навел, как я вижу.
Мы тронулись и, судя по дороге, на которую отец свернул, мы направлялись домой.
Конечно, навел, это же не бездумный порыв, сказал я и немного помолчал. Пап, что ты имел в виду? Что значит «не просто уехал и живешь»?
Я имел в виду, что тебе нужно думать о том, где тебе жить, перебил он. Да и вообще ты сам-то думал о том, как ты там будешь один?
Я приспособлюсь. Это то, чего я хочу очень сильно.
«Хочу»
Он не любил это слово и вовсе желал, чтобы в моем лексиконе его не существовало. Он был убежден, что к действиям должна побуждать необходимость, или хотя бы оправданность, но никак не простое возникшее желание.
Хорошо, мне это надо Серьезно, пап. Я уже по-другому не вижу. Слишком слишком сильно решил, сказал я, поморщившись от собственной формулировки.
А что скажет твоя мать?
Не знаю. Я поставлю перед фактом, думаю. Она меня поймет.
Перед фактом? А ты смелый малый.
Но ведь ты меня понимаешь?
Да. Я понимаю и разрешаю.
А перед мамой прикроешь в случае чего?
Да, хохотнул он.
Мое признание прошло как-то слишком просто, и, если бы я так сильно не желал этого, я бы, наверное, даже обиделся, заподозрив отца в том, что мое присутствие стало его тяготить. Но эти мысли были очевидно глупыми.
Здорово, кивнул я.
Весной Зарема родилась крупным и забавным младенцем. У нее был маленький, едва заметный вздернутый носик, и мамины миндалевидные глаза. Они настолько походили на материнские, что просто поражало. Это выглядело невозможно интересно, как, например, нас забавляют и восхищают всякие крохотные книжечки или макеты городов в миниатюре. Принимая во внимание то, что младенческие лица множества раз меняются, было рано делать долгосрочные выводы о том, на кого она похожа.
Ну и как ты будешь ее называть? спросила мама, укачивая на руках мою сестренку. Мне так интересно с того момента, как ты это сказал.
Ну. Она выглядит, как Люлюка. Твердо сказал я.
Мама, папа и Лорс засмеялись.
Почти как Лейла! Видишь, Фариза? смеялся отец.
Почему Люлюка, Саид? Откуда ты вообще это взял? спросила мама, не сдерживая улыбки.
Ты говорила, что у тебя есть подруга, которую так зовут. Мне кажется, что взрослой женщине такое имя не идет. А вот этой мелюзге в самый раз!
Оказалась Люлюка очень голосистым малышом. Она очень громко плакала и капризничала, совсем не терпела ни минуты, если ее нужно покормить или поменять ей подгузник. Один раз мама попросила меня поменять памперс малышке, пока сама она говорила по телефону, прижав его ухом к плечу, и убиралась в шкафу. Я подошел к ней и, вроде как, даже решился на этот геройский поступок, но девочка орала так, что потоки воздуха из ее рта раздавали мне пощечины.
Если я скажу, что ее крики совсем не выводили меня из себя, это не будет правдой. Я очень сильно раздражался, особенно решая тестовые книжки по русскому языку в подготовке к экзаменам, а она вопит на всю улицу. Несмотря на то, что я запирался у себя в комнате и даже подкладывал подушки под дверь, я слышал ее так хорошо, будто она звенит у меня в кармане вместо телефона.