Изредка я слушаю не имеющие смысла диалоги в своей голове. Еще реже принимаю в них активное участие. Изредка я коротаю ночи на улицах, упорно стаптывая и стирая пятки кроссовок о полотно дороги. Изредка мне кажется, что мне не все равно
Больше я не получаю от нее писем. Больше не пишу сам. Больше не пытаюсь найти потаенные смыслы. Мне хватает того бьющегося мира, внезапно ставшего состоять из псевдоорганики. Из нее состоят стены зданий. Они настолько тонкие, что можно слышать шепот соседей что уж говорить о моментах ссор. По этой причине вместо бетона я вижу части живых организмов так, будто бы это животное, вывернутое наизнанку. Я вижу мир таким, каким его, возможно, видит Кроненберг но мне не страшно.
День шестьдесят второй.
«Я часть живой структуры. Я часть организма. Я муравей, я трутень улья. Я ворсинка на бесконечном пространстве вязанного свитера. Я ничто».
Именно к этим выводам я прихожу каждый раз, как попадаю в один из желудочков центра своего города. Мои глаза сканером скользят по витринам, плакатам и билбордам и жадно впитывают в систему мозговых извилин все нечистоты. Эта грязь, этот мусор состоит из лейблов и логотипов. Из навязанного организмом планеты Меланхолии образа счастья, в котором есть лишь пустота в которой необходимо постоянно затыкать черную дыру собственного эгоцентризма.
Затем сокращение впрыскивает эссенцию из душ, уже не живых, но ещё не мертвых, во вторую полость, где необходимо оставить частички своих жизней, чтобы напитать сердце города Грусти, чтобы стабилизировать существование внутривакуумного шарика, наполненного тоской.
Далее я, и другие, и другие вместе со мной, и я вместе с другими, преодолеваем ещё два желудочка сердца города Грустных, вновь наполняя чёрные дыры квинтэссенцией нас сканами изображениями манекенов.
День шестьдесят третий.
Мой ноутбук. Коллекция меня в форме небольшого пластикового коробка с внутренностями из схем и плат, из нолей и единиц, из сигналов устремляется навстречу живому. Таким образом я прощаюсь не столько с собой, сколько со своей жизнью. Таким способом я осуществляю ритуал освобождения от самого себя. Таким методом я уничтожаю мосты к копилке своего я.
Мой ноутбук устремляется в брюхо живого, шуршащего брюха реки. Он направлен одним из углов ровно вниз и скоро рассечет гладь воды своим корпусом. В скором времени я перестану жалеть о своем решении о реализации своего решения об этом.
Люди, погрузившие свои лица в пустоты масок заинтересованности, делают вид, что им не все равно, в то время как я, открывший своё истинное, смотрю за тем, как пластмассовый угол продавливает упругую гладь и начинает погружение.
«Правильно! Молодец! Он тебе не нужен! Правильно! Молодец!.. мой психоз радостно кричит. Ты принял своё Холодное сердце!»
«Проклятье» раздаётся тихий голос моего рассудка.
День шестьдесят четвертый.
Я чувствую удушье. Чувствую, как нутро не наполняется смесью газов азота, кислорода, аргона, водорода, углекислого и прочих. Ощущаю, как мозг требовательно стучит по поверхности своей коробочки.
Я чувствую влагу. Ощущаю холодную белую поверхность умывальника под своими ладонями. Чувствую холод, проникающий внутрь кожи лица и обжигающий щеки, губы, нос, веки и проникающий даже сквозь белки и радужки глаз.
Основной инстинкт начинает свое действие. Рассудок глушит его, но легкие и диафрагма уже дергаются в судорогах. В попытках наполниться живительным ядом, необходимым для поддержания внутреннего пламени. Но я старательно сопротивляюсь и продолжаю держать лицо под водой.
Это не попытка совершить глупость. Это лишь необходимость, которая запускает полый, фиброзно-мышечный орган из четырех камер, что заставляет его двигаться быстрее и вырабатывать адреналин. Я ощущаю это, но, при наличии ощущений, не чувствую ровным счетом ничего начинает темнеть.
Долгий, тяжелый вдох сквозь хрип. Дождь из брызг. Разворачиваюсь, сажусь на кафельный пол. Стараюсь отдышаться. Вода стекает с волос на лицо и ниже. Глаза по-прежнему закрыты.
«Ничего совсем ничего вообще ничего!»
«Ничего»
«Пустота!..»
«Вакуум!»
«Небытие внутри»
Психоз раздраженно начинает свой спор, разделяясь на приверженцев двух лагерей. Первые те, кто поняли то, для чего я сделал то, что сделал. Вторые те, кто осуждают поступок а я опечален тем, что не смог доказать себе теплоту собственного сердца.
Не чувствую.
Кадык медленно подпрыгивает, после чего я поднимаюсь с пола, вновь уставившись в гладь холодной воды.
День шестьдесят пятый.
Раз за разом я пытался вызвать из-под ребер хоть какую-нибудь эмоцию, но лишь новыми порциями воды заливал пол ванной комнаты. Теперь уже не только аш-два-о была на мягком, но холодном коврике. Еще и кровь, выпавшая осадком к моим ногам, волнами расходилась в разные стороны. Несколько раз я «передержался», несколько раз я слишком сильно возжелал почувствовать хоть что-нибудь и потерял связь с реальностью. Тело моментально расслабилось и обрушилось вниз, встречая головой закругленные края раковины, стиральной машинки, ванной. Я возвращался с ощущением боли на лице, с шишками, набитыми в разных частях головы, с теплым бульоном из телец разного цвета, спускающимися и осыпающимися редким дождем на море Уэдделла к моим стопам из разбитой кожи, между бровью и виском.
Слышу стук в дверь, но не иду открывать. Вместо этого еще раз ныряю в водоем в белой фарфоровой чаше. Звуки из прихожей становятся далекими, приглушенными, приятными.
«Всплывай!»
«Выныривай!»
«Мы хотим жить!» в очередной раз бьется в панике мой психоз. Теперь он действительно чувствует опасность и считает потраченные на нырок секунды.
«Уже слишком долго!»
«Воздух!»
«Дышать!»
Слушаю голоса, которые становятся все дальше, все глубже, все тише и все более низкими. Раздается треск из коридора, и это последнее, что я успеваю услышать в отблеске крана, за который цепляется макушка.
День шестьдесят шестой.
Здравствуйте меня меня зовут а это точно необходимо? выдавливаю из себя слова, старательно не поднимая головы и всматриваясь в мерзкий рисунок полового покрытия, физически ощущая взгляды неудачников, сидящих по обе стороны и смыкающими круг.
Да! блевотный, воодушевленный голос пробирает меня волной презрения к его владельцу. Это часть лечения! Это составная ВАШЕЙ реабилитации.
Меня зовут откашливаюсь, чтобы не произносить своего имени. Да и у меня депрессия, замолкаю я, но не мой психоз, который откровенно ржёт и взрывается мириадом пистонов.
«Ну, хорошо, неуверенно произносит засранец, которому якобы не все равно. Давайте поаплодируем нашему новому другу он даже не похож на человека. На нормального человека. Он не выглядит как обыватель как наполнитель города Грустных на планете Меланхолии потому что у него нет мешков под глазами и этот мерзкий, мотивирующий голос»
Кто следующий расскажет нам о себе?
Он лыбится так, что хочется врезать ему по зубам.
День шестьдесят седьмой.
Я должен смотреть так, словно понимаю то, о чем твердит белохалатник. Я обязан выглядеть так, словно мне есть дело до его слов и замечаний. Меня склоняют к тому, чтобы быть, как сидящие в этом кругу. Но я не хочу быть, как они, и я не хочу называть своего имени, и до сих пор мне это удаётся. На всех этих собраниях, призванных для открытия себя и рассказов о себе рассказов рассказов я откашливаюсь и выдавливаю сквозь зубы несколько отрешённых, ничего не значащих предложений, но я даю этой нахальной роже во главе терапии то, что он сможет записать в мое дело и быть довольным своими действиями.
«Ешь жри давись моей ложью наслаждайся ей!» думаю я каждый день в пять часов вечера, соглашаясь с тем, что я пытался покончить с собой но ни он, ни кто бы то ни было другой не поймёт, что я вновь хочу почувствовать что-нибудь ХОТЬ ЧТО НИБУДЬ!
День шестьдесят восьмой.
«Ладно ладно давай заново я всего лишь грязь на лобовом стекле вечности. Ведь так? Ведь все то, что я совершаю в процессе своего существования, в конечном итоге тщетность самого бытия ведь так, да? И вот теперь ты скажи мне: «Как жить с этим?» Ты можешь возгораться в пламенных речах о моей неправоте, но запомни одно: ты был, есть и всю жизнь будешь бояться, до самого последнего сокращения мышц, в котором ты ничего путного, не считая боли, не почувствуешь. Даже пресловутого облегчения не почувствуешь, ведь твоя да и жизнь в целом это НИЧТО!» вот то, что я хочу сказать на самом деле.
Ладно ладно в который раз сообщаю сидящим о том, что меня зовут *кхе-кхе-кхе*, изображаю тяжёлый, раскатистый кашель и в действительности начинаю ощущать на языке несколько небольших комочков мокроты Я был не прав в своей попытке отмалчиваюсь, так как не собираюсь врать как минимум самому себе. Сейчас я все осознал и понимаю, что долгое время находился в состоянии глубокой депрессии. Психоз мерзко хихикает, отчего приходится сделать небольшую паузу, сделать глубокий вдох и сделать долгий выдох. Сейчас я чувствую себя гораздо лучше. Можно сказать, что я нашел для себя смысл жизни и это Сама Жизнь.
Стараюсь выглядеть так, будто бы верю тому, что говорю.
День шестьдесят девятый.
«Улыбайся продолжай улыбаться, твержу я сам себе, все больше стараясь соответствовать зомбированным кретинам, окружающим меня. Надо улыбаться только так я смогу покинуть это проклятое место! мышцы скул, щек и губ уже перестали болеть от нагрузки, зубы уже перестали болеть от нагрузки. Улыбка как средство, как ключ от той клетки, в которой я сижу вместе с обезьянками, усаженными на мины собственного безумия».
Меня кхе-кхе зовут кхе-кхе ай-я да! И я чувствую себя превосходно.
Если бы они старались увидеть дальше собственного носа, они бы поняли, что я скрываю усталость и презрение к ним, хомячкам с промытыми мозгами.
Я сам себя не понимаю! Как, буквально несколько дней недель назад я мог подумать о том, чтобы отказаться от этого прекрасного, светлого мира! вот что я вынужден сказать, даже несмотря на графитовый оттенок внешнего мира. Та непогода, которая сегодня спустилась на наш чудесный город, лишь временное ненастье, и скоро выйдет солнце! сдерживаю комок, подступивший к кадыку.
«Даже если выйдет солнце, цветовая схема тёмно-графитового, ртутного оттенка никуда не денется и будет провоцировать других жителей планеты Апатии к тому, чтобы платить белохалатникам и так же сидеть в мерзких кружках взаимопогребения в жалость к себе и окружающим», думаю я, пытаясь выдавить из себя что-то типа: «Спасибо за ваше внимание!»
День семидесятый.
Скука и усталость скука и усталость скука усталость препараты, которыми меня пичкают пять раз в день после каждого приема пищи точнее, того, что принято здесь называть пищей. Меня закармливают и насыщают скукой и усталостью. То есть тем, что само подталкивает к тому ошибочному диагнозу, который мне поставил улыбчивый белохалатник, которого я презираю.
Скоро меня выпустят. Поставят на большую белую бумажку, большую синюю печать и выпустят на просторы планеты Меланхолии. Это сделают с чувством победы, с чувством спасённой жизни, с ошибочным чувством помощи. Но мне до этого нет никакого дела. Единственное, от чего я хочу избавиться: скука и усталость. От этого я всегда хочу избавиться. Но сейчас, в этом месте, я готов на все даже на поступок, ошибочно прописанный моим диагнозом но об этом нельзя ни говорить, ни, тем более, думать. Особенно в этом месте! Где за мной ВСЁ следит, и это ВСЁ способно подслушать даже мой психоз, что не затыкается ни на единую минуту.
День семьдесят первый.
Ну, что ж
Он внимательно изучает мое дело. Медленно, с садистским наслаждением, переворачивает листочки и смотрит смотрит смотрит. Уверен, это его способ получить удовольствие, это его эрогенная зона.
Ваш наставник считает, что вы преодолели свои проблемы, что вы смогли избавиться от навязчивых идей и что ваша депрессия растворилась в жизнерадостности. Это так?
Он поднимает глаза и теперь исподлобья смотрит на меня так, будто бы я кусок мяса, а он циничный мясник над тушей редкого существа.
Что вы сами думаете о вашем, выделяет обращение ко мне, состоянии? Вам лучше? Вновь смотрит в мое дело. Его не смущает ни тишина, ни даже мое присутствие. С таким же успехом он мог бы общаться с пустым местом в его представлении я пустое место. Так что головоломка складывается удачно.
Нет, я готов утопиться в ложке супа! с сарказмом отвечаю я. Зрачки сидящего напротив показываются из-за папки.
Шутим-с? Это хорошо
Замечаю объемы мешков под его глазами.
Свободен!
Он ставит печать и автограф, а я становлюсь на путь возвращения домой.
«Этим местом правит такой же, как и я псих» проскакивает мысль, которую я стараюсь спрятать как можно глубже, думая, что в этом месте прослушиваются мысли.
День семьдесят второй.
Информативный подъезд встречает меня холодом и запахом человеческих выделений. Спираль лестницы поднимает меня на определенную высоту небольшого Вавилона. Здесь, на необходимом этаже, я обнаруживаю открытую могилу завядших цветов, курган пропущенных сообщений. Смахнув его ногой в сторону, открываю дверь своего пристанища и захожу внутрь атмосферы спертого воздуха
Постояв несколько секунд в этом чистилище, я окунаюсь в свою обыденность, как в мерзко-тёплую воду. Подхожу к шкафу, в который педантично складывал чистую одежду, и достаю из небольшого тайника коробочек с купюрами.
«Этих денег мне хватит, чтобы начать новую жизнь любую» первая, она же основная, она же главная мысль. Беру деньги, паспорт и выхожу прочь. Вновь вдыхаю вонь подъезда, но длится это недолго, так как спускаться намного проще, нежели подниматься. Очутившись на улице, прячу руки в карманы джинсов и отправляюсь на главный вокзал, чтобы уехать отсюда. Чтобы покинуть город Грусти и найти город Совершенной Тоски.
День семьдесят третий.
Третьи сутки в пути. Автобусы уносят меня все дальше правда, я не знаю куда. Это моя шестая пересадка за все время путешествия. До этого все билеты, что я покупал случайным образом, отвозили не так далеко прочь, всего на несколько часов. Но этот вот он был тем самым, в котором я нуждался!
Его маршрут проходит по длинным трассам, мимо множества разных пейзажей, смотря на которые, я понимаю ничтожность, обезличенность, холод городских палат. В этих пейзажах есть то, чего не хватает моему городу. В этих пейзажах есть бесконечность, а в городе единственная бесконечность города это его тоска
«На следующей остановке надо найти приют и поспать пару часов думаю я, пытаясь выгнуть спину и протянуть тем самым ноющие мышцы. И, возможно, подработку на ночь иначе мои средства быстро превратятся в пустоту в моих карманах», трель выстрелов в позвонках довершает эту мысль, а я откидываюсь в кресле и вновь направляю взор в наполненный бесконечностью мир за стеклом, думая о бесконечной тоске города Грусти.
День семьдесят четвёртый.
Моя первая подработка, ночная случайно подвернувшаяся. Мясокомбинат. Точнее, холодильник при складе на мясокомбинате. Я должен был таскать холодные туши, охлажденные туши и парное мясо.
Первые несколько часов, пробивая крюком мерзлые мышцы, я переносил мясо со складского холодильника в холодильник грузового автомобиля. Руки примерзали к стали даже сквозь перчатки. Дышать было тяжело от морозного воздуха в камере с освежеванными трупами животных.