Кстати, жители города открыли мне один из подвидов человека разумного. Про себя я назвал их «шестерёнки». Они заставляют этот город существовать, механически приводя друг друга в упорядоченное движение. Связи между ними я увидел в форме цепей. Хорошо промасленных звеньев, приводящих узлы в движение и всё это выполняли грязные, плохо пахнущие пóтом, алкоголем, серой и сажей люди. С засаленными лицами и волосами, чёрными от угольной пыли.
«Ты хотел увидеть ад?! засмеялся рассудок, оттесняя психоз в самый дальний угол себя. Вот его воплощение на земле! мой внутренний голос жутко засмеялся. При этом ты ещё ничего не знаешь о местной бюрократический системе!» услышав это, я почувствовал холод и мурашки, что заполонили мое тело.
День сто двадцать первый.
«Здесь даже солнца не видно из-за стального купола крыши», заключил я, посмотрев наверх и не найдя кристалликами глаз ни голубого, ни серого, ни какого бы то ни было неба. Лишь чёрное, плотное ничто, с которого падали вниз лучи прожекторов.
«Это невероятно! подумал я, сдерживая тяжелый кашель. Как люди могут жить в этом месте?!» эта мысль, порождённая очередным спазмом мышц дыхательных путей, засела в моей голове до того момента, пока я не нашёл место, в котором смог бросить своё уставшее от дороги, от непродолжительного, но тяжёлого перехода по городу тело.
Можете снять маску, сказал молодой мужчина, стоявший на рецепции. В нашем отеле работает вентиляционная система с включенной фильтрацией воздуха.
Он был бодр, выбрит и смотрел на меня жадными глазами, представляя меня в виде кошелька с ножками и ручками.
Я снял маску и впервые за последние несколько часов вдохнул полной грудью. От этого я не закашлялся, не почувствовал боли в груди лишь необходимый мне кислород.
Как вы можете жить здесь?! поинтересовался я, расплачиваясь из стремительно пустеющего кармана, на что получил взгляд непонимания.
Вы о чем?! Это же земной рай!
Халдей смотрел на меня таким взглядом, что я практически поверил этому, но потом я вспомнил, что в этом городе нет неба, и одумался.
День сто двадцать второй.
Я поймал себя на мысли о том, что сутки здесь исчисляются иначе неделями во внешнем мире. Потом, мои опасение подтвердились. Это произошло тогда, когда я гулял по супермаркету и, в тщетной попытке сэкономить, выбирал лапшу быстрого приготовления, консервированные бобы и несколько бутылок воды.
Здешние цены привели меня в шок. То, что в городе Грусти или в городе Женщин стоило копейки, здесь имело ценник, который невозможно перекрыть зарплатой обычного клерка. Здесь необходимо впахивать в течении рабочих суток этого места, каждый день.
Мы работаем в четыре смены, из которых складывается рабочий день. Одна смена равна двадцати четырём часам, приглушённый голос из противогаза ответил мне тонкими нотками девичьего голоса. Я посмотрел в окуляры резиновой маски, чтобы увидеть большие, искренние глаза кассирши.
Эм спасибо наверное произнёс я, сомневаясь в каждом сказанном слове, после чего сильно закашлялся. Во рту, в очередной раз, появился соленый, слегка стальной привкус крови, говоривший мне о том, что пора покидать центр заваленных пылью товарных полок.
Я вышел на улицу и посмотрел наверх в надежде увидеть небо, которого не было в этом городе. Через секунду в моей груди защемило от подпрыгнувшего и побежавшего сердца. Это случилось из-за внезапного, громкого, жуткого гудка, напоминавшего сирену. Производство, жизнь в городе тут же остановилась. Даже люди замерли на местах как роботы Это длилось не дольше полминуты, после чего жители двинулись с мест, обсуждая конец третьей смены.
День сто двадцать третий.
Обычно сон помогает убить время. Обычно сон спасает от длительного ожидания. Обычно сон уберегает от губительного влияния собственных мыслей. Но тут я не могу уснуть. Я слышу, как бьётся сердце города, проталкивая кран-балки, людей, пыль и запах серы по своим тонким сосудам.
«Жди»
«Скоро»
«Осталось чуть-чуть»
«Совсем чуть-чуть»
Мой психоз тоже ждёт того, когда мы сможем вырваться с завода. Рассудок единственный, кто громко смеётся, поддерживая громкую музыку городской жизнедеятельности. Он же не позволяет мне уснуть, каждый раз выдергивая меня из состояния дрёмы и представая передо мной в облике меня.
«Ну что, ты всё ещё хочешь найти идеальный город? Ты всё ещё хочешь увидеть то место, которое про себя окрестил «город тотальной Тоски»?.. А теперь вот над чем подумай Вдруг то место, куда ты так хочешь прийти, будет ещё хуже этого?! И там ты будешь сдыхать ещё быстрее?! Ведь ты и здесь не можешь нормально дышать»
Заткнись! взрываюсь я, сидя на стуле в своей небольшой съёмной гостиничной комнате. Заткнись! Заткнись! Заткнись!
Я стучу кулаками по кровати, и тут же раздается жёсткий стук в стену.
Сам заткнись, кретин! кричит мой сосед, и я чувствую прилив ностальгии по отношению к своим соседям сверху, которые так часто обсуждали место, в котором стоит оставлять носки, и невыполненные обязательства по мытью полов.
День сто двадцать четвёртый.
«Зачем ты здесь? спрашиваю я свой материализовавшийся рассудок. Не «зачем?», а «почему?» ядовито замечаю я, обращаясь к самому себе.
Почему я здесь?
В голосе моём недоверие даже в обращении к самому себе, и это правильно, ведь рассудок жестоко шутит с моим просевшим восприятием.
«Потому что ты ищешь идеал!» «Я» откровенно ржёт надо мной
Но почему я вижу себя то есть, тебя?! мой голос срывается на крик шёпотом я вынужден удерживать в мыслях своих вечно выясняющих отношения соседей сверху, дабы не забывать, что я здесь, в гостинице, не один.
«Потому что ты не можешь НЕ видеть меня!» вновь жуткий смех меня, обращённого ко мне.
Почему ты не даёшь мне уснуть? спрашиваю я, обращаясь к себе.
«Потому, что не хочу спать», отвечает рассудок и разваливается на стуле.
Но я хочу! вновь срываюсь на крик шёпотом, после чего озираюсь по сторонам.
«Какой ты зашуганный маленький мальчик!..» рассудок насмехается. Уже даже психоз отказывается терпеть столь наглое вмешательство в личное пространство.
«Всеки»
«Ударь».
«Порви на части!»
Психоз пробивается сквозь рассудок, через мои собственные мысли, и призывает меня убить меня самого.
Заткнитесь! взрываюсь я, всё же срываясь на крик.
Ещё через минуту стук в дверь прерывает состояние персонального помешательства.
На вас поступило несколько жалоб. Согласно политике нашего заведения, мы вынуждены отказать вам в дальнейшем оказании услуг. Просим самостоятельно покинуть гостиницу, прилизанный, улыбчивый, совершенно отвратительный своей радужностью халдей вызывает у меня рвотный позыв. Ещё через минуту меня выбрасывают на улицу.
«Второй раз в жизни ты побывал в невесомости!» смеются психоз и рассудок.
День сто двадцать пятый.
Я кашляю кровью уже две смены. Осталось совсем чуть-чуть и я покину этот пепельный и пыльный Хельхейм этот пышущий сероводородом и пламенем Тартар этот украшенный стучащими и грохочущими сталактитами-станками, гудящий и скрипящий тормозами сталагмитов-кран-балок Миктлан. Ещё чуть-чуть и на встречу со мной придёт великий поэт Вергилий и поведёт меня навстречу тем, кто был до меня, и тем, кто ещё будет Ещё немного и моё нутро разорвётся в клочья от донимающего меня кашля!
«Да зайди ты уже хоть куда-нибудь!» в последнее время объединившиеся психоз и рассудок пытаются уговорить меня потратить тот небольшой остаток денег на то, чтобы заехать в максимальный бомжатник или притон, лишь бы там была нормальная фильтрация воздуха. Если две смены назад они ржали и донимали меня, то теперь следуют за мной, стирая свои колени настолько сильно они не хотят кануть в Лету.
Нет спокойно декламирую я, отхаркивая очередной сгусток слюны и алой жидкости, и ломаясь пополам от раздирающей грудную клетку боли. Всё это благодаря вам я уже не стесняюсь говорить в полный голос окружающим откровенно насрать. И если мы встретимся с то это будет на вашей совести.
Кашель проявляется всё чаще. Даже попытки поднимать респиратор и сплёвывать смесь с металлическим привкусом не помогают спасти маску и сейчас она всё больше окрашивается в цвет снисходящей на нет жизни.
Звук звонка сообщает о закончившейся смене. Он смешивается с великим множеством голосов в моей голове. Они кричат: «Беги на вокзал!» но мне слишком приятно чувствовать их страх. Поэтому я иду пешком.
День сто двадцать шестой.
Стук колёс уносит меня прочь от завода. Столь ехидный и злорадный рассудок молчит. Столь весёлый психоз поддерживает рассудок в сохранении табу на нарушение тишины. А я смотрю в окно и удивляюсь размаху, с которым возводилось это место. Я видел сталелитейные цеха и гальванику, я видел малярку и очистку стали от ржавчины и старой краски.
Смешно хмыкнул я, нарушая эмбарго. Наша земля подобна стальному шарику. Человечество при этом коррозия извечно голодная.
«Завязывай философствовать, холодно сказал рассудок. То ты называешь нас грязью, то пылью, то дерьмом. Теперь ты умудрился сравнить нас с ржавчиной. Скажи, тебе самому не надоело это?»
«Нет»
«Ничуть».
«Ведь так и есть!»
«Да!»
Мой психоз встрял в мой разговор с самим собой.
Ещё человека можно сравнить с вирусом
Голос, содержащий в себе нотки раздумий, прозвучал из-за моей спины. Я обернулся, чтобы посмотреть на обладателя грубого хриплого голоса. Тот сидел спиной ко мне. Правой стороной своего тела он прислонился к стене, разделяющей пассажиров и ужасный город.
Почему? в один голос спросила вся невнятная компания, поселившаяся в одной моей голове.
Потому, что мы разъедаем организм носителя. То есть, Землю, сказал он, не оборачиваясь.
А кто вы? спросил я, надеясь на продолжение интересной беседы.
Одна из бактерий вируса, ответил тот, не оборачиваясь. Этого ответа было достаточно для дальнейшей беседы.
День сто двадцать седьмой.
Кто ты? спросил я.
Киборг ответил сидящий спиной ко мне мужчина.
Прости кто? я не поверил его словам, а психоз и сознание хмыкнули в один голос.
Я киборг, повторил собеседник, что выглядит обычным бездомным.
Что?! Этого не может быть! сказал я и усмехнулся.
Но ведь я же есть спокойно ответил собеседник.
Но как?! изображая удивление, спросил я.
Это уже другой вопрос, спокойно ответил сидящий ко мне спиной человек.
Что ты тут делаешь?
Теперь меня не отпускало любопытство, даже несмотря на то, что собеседник казался мне откровенным психом.
Еду, бесчувственно ответил мужчина.
Куда? интерес распирал, разъедал меня изнутри.
Неважно в его голосе было полное отсутствие эмоций.
Ну, ладно
Конечно, я не мог заставить его отвечать, поэтому решил капитулировать с поля дискуссионной баталии.
В смысле, не важно куда. Просто еду, собеседник сохранял непоколебимое спокойствие.
Так же, как я.
Пожав плечами, я отвернулся от мужчины и вновь уставился в даль вагона.
Какое совпадение, мы оба едем в место под названием «не важно куда». Как и многие, кто сидят на этих лавках! Правда, ещё не осознают, что конечная точка маршрута называется точно так же, как у нас, продекламировал сидящий позади.
Почему ты так думаешь? спокойно спросил я, неподвижно оставаясь на своём месте.
Потому что все те, кто едет «в никуда», находящееся «в никогда», устали. Остальные лишь стремятся к этому состоянию, пожал плечами мужчина, однако его слова меня заинтересовали.
То есть, по-твоему, я устал? с усмешкой спросил я.
Об этом ты должен спросить сам себя неизменно спокойно заметил он.
«Ты чертовски устал» в один голос обратились ко мне мой психоз и рассудок.
День сто двадцать восьмой.
Ты сказал, что ты киборг, так? спросил я через несколько часов тишины.
Точно, ответил мужчина в лохмотьях.
Так как ты мог устать? спросил я, хитроумно стараясь подловить, загнать в тупик собеседника.
Устал не я. Я не могу устать, туманно ответил тот, и вновь повисла тишина, но, ненадолго.
В смысле?
Я старался найти необходимую мне информацию из той краткой фразы, что мне была дана. Потерпев фиаско в своих умоисчислениях и умозаключениях, я задал единственный вопрос, который смог выжать из своего рассудка, который пребывал в состоянии непонимания смысла полученной информации.
Устали от меня и списали в утиль, сказал мужчина и зашевелился. И вот, смотри.
Я услышал, как он копошится, и решил обернуться. Мужчина поднял левую руку вверх, но руки там не было. Лишь обломок того, что должно быть рукой. И это действительно был обломок, из которого торчали провода, закупоренные трубки пневматической и гидравлической систем, и части каркаса с силиконовым подобием мышц и стальной адаптацией под скелет.
Моя челюсть отвисла. Натурально. До этого момента я не воспринимал собеседника всерьёз. Он казался мне одним из тех, с кем мне пришлось полежать в одном из отделений психиатрической помощи
От меня устали и выбросили на помойку, сказал пере-недочеловек, убирая то, что должно быть рукой, под тряпьё своей одежды.
Хм хмыкнул я от заполнивших голову мыслей. Это так похоже на человека выбрасывать на помойку то, что надоело
«Люди делятся на два типа».
«Тех, кто выбрасывает надоевшие вещи и людей»
«И на тех, чья жизнь коллекция дерьма из дерьма».
Мой психоз попытался умничать, но лишь хмыкнул, не в состоянии сформулировать мысль до конца.
«Вспомни! Я, ты, мы говорили об этом! рассмеялся рассудок. Всего лишь грязь», сказал он и оглушительно громко засмеялся.
День сто двадцать девятый.
Что случилось с рукой? спросил я, всё пытаясь переварить факт того, что веду диалог с киборгом.
Производственная травма!
Впервые проявив эмоции, собеседник рассмеялся, но в этом смехе была боль. В его смехе были бездонное разочарование и бесконечная боль!
И что дальше? Неужели нельзя было починить?
Этот мой вопрос ввёл собеседника в апатию.
Починить? риторический вопрос повис, как неудовлетворенный непродолжительной жизнью и оценками школьник. Я из того места, где не чинят, потому что в этом не смысла. Потому что, если что-то ломается, то в девяносто пяти процентах случаев из ста ломается окончательно и бесповоротно, ответил он на свой вопрос, который не требовал ответа.
Но как так? спросил я, понимая, что лезу не в своё дело, что погружаюсь в чужие проблемы.
А как иначе? ответил вопросом на вопрос киборг. Вот подумай, кровеносный если бы вас можно было бы лечить, тем самым гарантируя вечную жизнь, что случилось бы с планетой?
Я думаю начал я и задумался, после чего понял: Было бы перенаселение, голод, болезни и, как следствие, постоянная война на выживание.
Теперь то же самое перенеси на машины. Только с двумя условностями. Первая заключается в том, что мы не настолько глупы, чтобы воевать даже с человечеством даже несмотря на уже взломанный протокол Азимова Вторая условность заключается в том, что нам не страшны ни болезни, ни время, ни голод. Было бы тотальное загрязнение на глобальном производстве объёмом в планету в несколько планет и перенаполнение. Киборги стояли бы на обломках киборгов и заполоняли бы каждый миллиметр пространства. Поднимаясь все выше и выше, спокойно рассказывал бездушный пере-недочеловек в лохмотьях. Звучит странно, но, поверь, так бы и было Поэтому нашу численность поддерживают в допустимых рамках и каждый киборг согласен стать мусором с момента окончания производства.
«И прекрасно, и ужасно одновременно», подумал я и удивился тому, что мужчина, словно прочитав мои мысли, сказал: