То же самое находим в записях военных и моряков конечно, тех из них, кто был грамотным. Они впервые описывали усталость как «состояние», длительную форму существования. Вот свидетельство офицеров «Центуриона» одного из зафрахтованных английским военно-морским флотом кораблей, участвовавших в «кругосветном плаванье», нацеленном на ограничение испанских владений. Описанный эпизод растянулся на девятнадцать дней, от момента, когда глубокой ночью 22 сентября 1742 года «ужасным порывом ветра»557 корабль, стоявший на якоре у берегов острова Тиниан в Тихом океане, унесло в море, до возвращения в порт приписки после мучительного и «бесполезного» дрейфа. В самом начале повествования описывается крайнее изнурение: «На борту судна мы терпели усталость и страдания»558. Сначала моряки долгое время откачивали воду, затем последовали «три часа бесполезных усилий» для подъема грота-рея; тем временем рвались фалы, и их сильнейшие удары «могли быть смертельными»559. Далее описывался «тяжелейший день» 26 сентября: в течение «двенадцати часов» «мы изо всех сил»560 пытались вытащить якорь, который вот-вот мог оторваться, потом наконец удалось поднять грота-рей, потом, после 26 сентября, началась бесконечная «смена галсов». «Команда корабля настолько ослабела», что «не могла больше ничего сделать». Заключительная фаза этого «чудовищного изнурения»561 наступила 11 октября, когда остров Тиниан уже показался на горизонте. Были скрупулезно подсчитаны и описаны все тяжелые моменты плаванья, при этом они никак не приближали цель путешествия, а были просто эпизодом в кругосветных скитаниях, отступлением от заданного курса.
Оригинальность темы говорит о решительном изменении чувствительности, о том, что усталость трансформируется в явление как таковое, что настало время для специфического опыта, который сам по себе становится темой записей в судовом журнале, почти «романом с продолжением». Это видно как из длинной записи, так и из заключения: «ужасная усталость»562. Еще нет психологических проблем со всей их сложностью, подавленности вплоть до самозабвения, бесконечно изучаемых нашими современниками, но уже появилось критически важное внимание к тому, что может испытывать каждый.
Удобства и неудобства
В высших сферах поднялся поначалу несильный ропот по поводу того, что неудобства стали «состоянием», длительным или проходящим, заговорили о неприятных обстоятельствах, дискомфорте, утомлении, на которые раньше не обращали внимания. В самом начале следующего века все это тщательно и ярко описал в имевшей успех книге Джеймс Бересфорд: это и недосыпание «жжение в глазах, головокружение, скрежет зубовный, затекшие руки и ноги»563, и, наоборот, избыток сна, который приводит к разбитости и расслабленности564; неудобная поза в неудобном кресле, слишком короткая или слишком узкая кровать, после сна на которой начинаются судороги и спазмы565; сидение «около дымящего камина на протяжении нескольких часов»566, что вызывает удушье; необходимость произносить речи «с пересохшим ртом»567; невозможность «заставить окружающих понять всю тяжесть вашей усталости»568 во время затянувшейся вечеринки среди «незнакомых сотрапезников». И прочие бесчисленные «неприятности»569, придумывание неудобств, заострение внимания.
Письма Наполеона к Марии-Луизе верно отражают состояние усталости императора: «Друг мой, вчера я прибыл в Брескенс, довольно усталый»570; «Друг мой, я прибываю в Познань, немного устал от пыли»571; «Мой добрый друг, я очень устал»572; «Мой добрый друг, сейчас одиннадцать часов вечера, и я чувствую себя усталым»573; «Друг мой, я взял Баутцен. <> Это был прекрасный день. Я немного устал»574. Отныне усталость считалась достаточно важным обстоятельством, о котором следовало сообщать в каждом письме, ее «ценность» возросла по сравнению с тем, что было раньше: отправитель писем пишет о том, что он испытывает, чтобы успокоить получателя, взволновать его или просто использует усталость как тему для общения.
«Ощущения» становятся так важны, что под их влиянием меняется интимное пространство элиты. Знаковое слово в этом контексте «удобство», «легкость жизни без усталости»575. Это слово постоянно произносится, «удобству» придается большое значение, используются новые технические и бытовые приемы, которым «стал поклоняться», по его собственным словам, сказанным в 1752 году, архитектор Жак-Франсуа Блондель, тогда как его «предшественники не обращали на эти приемы достаточного внимания»576. Домашний мир переосмысливается. Изобретается новая мебель, совершенствуются приспособления, помещения организуются по-новому, так, чтобы в них нужно было совершать меньше движений и переходов, чтобы предметы находились ближе. Форма комодов577 становится разнообразнее они бывают круглыми, в виде полумесяца или эллипса, появляются столики для тарелок и сервировочные столики, что облегчает наведение порядка и сокращает хождения туда-сюда578. Совершенствуются камины и дымоходы, вследствие чего уменьшается застой дыма579, и в 1765 году один изобретатель даже предлагает конструкцию, «мешающую каминам дымить»580. Механизмы совершенствуются, объединяя в себе рычаги и пружины, «оживляя» жилища, выставляя напоказ скрытые части, превращая вертикали в горизонтали или горизонтали в вертикали, изменяя линии и назначение предметов. Отсюда все эти «рабочие столики» со столешницей и выдвигающимися ящичками, в которые можно складывать шерсть, нитки, булавки, иголки, ножницы; или «столик с откидной крышкой», верхняя часть которого поднимается, обнажая внутреннее «утилитарное устройство»581, и столик превращается в бюро «со шкафчиком и ящичками, покрытыми шпоном»; или все эти «пузатые секретеры», открывающие письменные приборы и «выдвижные полочки»582; или «туалетный столик» с многочисленными раздвижными дверцами, скрывающими зеркало, с потайными пространствами, с выдвижными ящиками на «фасаде» и по бокам на разных уровнях583. Таким образом, представление об «экономии» меняет ежедневно совершаемые действия, жесты, по крайней мере в богатых домах. Наиболее прогрессивными считались английские изобретения; путешественники, возвращавшиеся из Англии, рассказывали, что «механическое искусство» там более развито, что «все там удобнее, проще и лучше устроено»584.
От разбитости к обмороку
Подобное внимание перекликается с медицинским взглядом на проблему. Подчеркивание чувствительности ставит с ног на голову способы описания, разнообразит их, выходит за пределы того, что уже началось в классическую эпоху585. Культура эпохи Просвещения дифференцирует эти симптомы, состояния, их названия, причины и производимый ими эффект. Появляется «нозология» уточняется классификация болезней. Знаменателен отказ от традиционного наименования боли по ее локализации: «болезни головы, груди, живота, ног»586; чтобы лучше почувствовать различия, используется «этиологическая методика»587.
«Разбитость» появляется как первая стадия усталости, это название совершенно понятно; Уильям Бьюкен в своем «Домашнем лечебнике», неоднократно переиздававшемся начиная с 1770 года, дает ей каноническое определение: «Тупая боль во всех членах, в спине, пояснице, животе жар в голове, в кишечнике беспокойство во всем организме, вызванное избытком чего-либо»588. Нельзя сказать, чтобы это явление было открыто во второй половине XVIII века. Некое смутное представление о нем существовало уже в предыдущем столетии589. Теперь же оно описывается, объясняется: «застой в мышцах, напряжение сосудов, нервное истощение»590. Прежде на это внимания не обращали. «Об этом явлении никто не говорил»591, утверждает Бьюкен, «его окружало молчание»592, вторит ему Жозеф Льето, причем оба описывают «боль» в общих чертах, останавливаются на смутности страданий, упоминают их скрытое действие прежде малоизученную сферу593. Эти врачи-«классификаторы» накапливают признаки боли, изучают ее фазы и интенсивность. «Карманный словарь здоровья», вышедший в свет в 1770 году, помимо «разбитости», упоминает «слабость» «когда сил так мало, что это мешает выполнению обычных функций»594, «изнурение» «когда нет сил держаться на ногах»595, «потерю сознания» «когда жизненные силы затухают»596, «обморок» «когда внезапно исчезают все силы и чувства»597. Эта на первый взгляд приблизительная, условная и даже эмпирическая классификация является неопровержимым доказательством интереса к проблеме. Процесс изучения этого феномена идет дальше, и в «Словаре Треву»598 (1743) описывается истощение жидкостей, терпения и мыслительной деятельности599, а в «Методической нозологии» Франсуа Буассье де Соважа (17701771) приводятся семнадцать форм изнурения, восемь форм утомления, множество форм «боли в ногах» и «упадка сил», «оцепенения», и все это относится к «слабостям»600. Цифры множатся, вызывая головокружение; желание четко различать виды усталости становится наваждением; утомление, спровоцированное тем или иным заболеванием, противопоставляется остальным видам усталости, что «важно для врачей»601, говорится и о том, что связано с усилием, чрезмерной затратой сил. «Специалист по нозологии» настаивает:
Изнурение отличается от злокачественной лихорадки и параплегии отсутствием признаков, свойственных этим двум видам, но до сих пор еще не изученных; его не следует путать с утомлением чувством дискомфорта, осложняющим изнурение602.
Это глубоко личное ощущение, основанное на впечатлениях, на тончайших «модуляциях» слабости, возникающее в самые разные моменты жизни, о котором тем не менее часто упоминается в культуре высших сфер. «Я пишу крайне редко, чтобы не напрягать глаза, которые за последний год стали очень слабыми», говорил Бюффон603. А вот как изысканно выражался Бомарше: «Почему-то тот музыкальный фрагмент, исполненный на клавесине, очаровал меня, а прозвучав в произведении в целом, вызвал почти утомление»604. Наконец, принц де Линь свою усталость видел во сне: «По ночам мне снится, что я еду верхом, я, который так редко садится в седло. <> Я поднимаюсь на гору, высокую, как стена»605
ГЛАВА 14. НЕРВЫ: ОТ ВОЛНЕНИЯ К «ВИХРЮ»
Наиболее обеспеченные люди начинают серьезно следить за собой, и эти перемены значительно глубже и решительнее, чем может показаться. На «чувствительность» обращается новый взгляд. Когда Вольсан, герой Бакюлара дАрно, признается: «Я был рожден чувствительным: это, сударь, главный источник моих горестей и несчастий»606, когда кавалер де Грие, герой аббата Прево, говорит: «люди более высокого склада наделены более чем пятью чувствами и способны вмещать чувства и мысли, преступающие обычные границы природы»607, 608, или когда одна из пациенток Самюэля Тиссо признается в 1789 году: «У меня, как говорят, очень нежные и утонченные чувства»609, взгляд смещается, направляется на интимное напряжение, мобилизацию нервов, стимуляцию; возможными последствиями всего этого становятся упадок сил, разбитость, апатия. Это, в свою очередь, влечет за собой и другие причины, механизмы, объяснения; появляются новые поводы для тревоги, волнений, неудовлетворенности. Усталость объясняется по-другому и, следовательно, иначе ощущается.
Стимуляции и токи
Появляется новый «физический» мир, этот мир благоприятствует всему «субъективному» и возбудимому, он модулирует импульсы и реакции, подвижность сменяется скованностью, горячность становится раздражением, а тело продолжением сознания со всеми его вибрациями, порывами, волнениями. Невиданная настойчивость смещает внутренний горизонт, в то время как видение плоти меняется. На этот раз трансформируется представление об организме. Усталость диверсифицируется, появляются ее новые грани. Упорядочиваются ориентиры: теперь это не жидкости, их объемы и траектории, но токи, их импульсы и интенсивность. Не органическая жидкость и ее исчезновение, но телесная ткань и ее ослабление. Появляются все новые образы, указывающие на другие критерии и ощущения. Дидро утверждал: «нервы в теле то же самое, что линия в математике», они лежат «в основе любого механизма»610, а Джордж Чейн в 1720‐х годах писал: «Есть люди, у которых нервы так крепки, до такой степени готовы к вибрации, что дрожат при малейшем движении»611. Переосмысляется возможное сопротивление различных частей тела в зависимости от их плотности, тонуса, им приписывается сила или слабость в зависимости от состояния волокон и нервов. Проводятся опыты, цель которых изучение раздражения или напряжения. Даниель Деларош в 1778 году стимулирует сердце лягушки, «жестоко» сдавливает его, после чего констатирует, что «вследствие усталости» оно «быстро теряет чувствительность к любым стимулирующим воздействиям»612. Напрашивается вывод: упражнение и утомление, им вызванное, уменьшают «активность нервных флюидов»613. Это не что иное, как первые шаги к объективации изнурения через потерю мускульной реакции.
Изменения подтверждаются практически техническим контекстом: недавнее открытие электричества614 позволило Джозефу Пристли в 1770 году заключить, что «электрический ток присутствует и действует повсюду»615, а также то, что он может оказывать стимулирующее действие, препятствовать появлению «упадка сил и изнеможения», даже «паралича»616. Различные «экспериментаторы» утверждали, что к ним возвращались силы. Многие свидетели говорили, что «испытывали небывалое чувство во всем теле» после «продолжительного воздействия электричества»617. «Удары» электрического тока могут «сообщаться», «регулироваться», обсуждаться618. В Королевском медицинском обществе, говоря о грозе и молнии, утверждали, что это явление природы вызывает у «людей и животных некоторую слабость»619. Объяснение, ставшее «очевидностью»: туман, улавливающий электричество из атмосферы, отбирает его у тел, тем самым в каждом организме потеря электричества трансформируется в потерю сил. Это подтверждает Journal de médicine: «Я чувствовал, что в дождливую погоду мое тело наполняется тяжестью»620, или, наоборот, «электричество учащает пульс»621. Приходит мода на «электризацию», противоядие против телесной слабости. В 1780 году Пьер Бертолон упоминает даже о технике, связывающей остроумнейшее изобретение с тривиальнейшим поверьем: якобы одна пара вновь обрела плодовитость, изолировав свою кровать, а потом соединив ее с электрической машиной622.
Токи, стимуляции нервов постепенно породили новые описания усталости стали полагать, что изнурение возникает от чрезмерного возбуждения или «нервозности». Такова подавленность мисс Харлоу в романе Сэмюэла Ричардсона, с ужасом осознавшей последствия своего похищения Ловеласом: она была «смертельно изнурена и пала духом сильнее, чем устала телесно»623; или же усталость Манон Леско, «изгнанной» в Америку, разочарованной и подвергавшейся угрозам и труднопереносимым горестям: «вялой и томной», ей с трудом удавалось «подняться с постели, несмотря на слабость»624, а мадемуазель де Леспинас полагала, что у нее «чувств больше, чем слов для их описания», и делала вывод: «теперь я хочу не выздоровления, а покоя»625. Избыток вибрации утомляет, впрочем, как и ее отсутствие: это бывает вызвано как воспалением, так и его утратой. Луи-Себастьен Мерсье пишет в 1782 году об «истеричках» эпохи Просвещения, «телесная вялость» которых «лишает волокна эластичности, необходимой для регулярной секреции»626; «утомление», появляющееся вслед за подавленностью, становится «мукой»: «человеческое существо чувствует себя живым, в то время как его органы закупорены, а нервы не могут больше передавать ощущения, проводниками которых они являются»627. Новыми ориентирами становятся токи и стимуляции; «атония» и ослабленная реактивность главные показатели пересмотренного изнурения. По-прежнему доминируют физические метафоры, но они изменились и теперь речь идет об усталом человеке.
«Изматывающие» возбуждения
Теперь по-иному рассматриваются и анализируются причины усталости. Например, город по-прежнему считается шумным и суматошным местом, но появляется и новый взгляд на него в нем царят возбуждение, лихорадка, доходящая до «головокружения», истощение чувств: по словам Бюффона, «этот вихрь вреден»628, путешественник стремится «изолироваться» от него629; Луи-Себастьен Мерсье говорит о постоянной необходимости бежать, торопиться, упоминает лихорадочное движение «транспорта», «носильщиков», «всадников», «просителей» и даже «цирюльников»630, да и просто полагает, что сам вид города вызывает «усталость, потому что в нем вечно все движется»631; неистовая городская спешка неизбежно приводит к усталости, а с точки зрения Руссо, город это «муравейник»632. Двор по-прежнему остается местом принуждения, визитов, которые оказываются испытаниями, однако новшество заключается в том, что он стал местом «волнения чувств»633, здесь случаются «ужасающие нервные припадки»634, «люди собираются в группы, эти группы бесконечно распадаются и собираются снова»635, что вызывает тревогу, требуя к себе внимание и изматывая. Изнурение, причиняемое войной, также очень сильно, потому что помимо физических тягот люди испытывают смятение и страх. Швейцарский крестьянин Ульрих Брекер, против собственной воли завербованный в армию австрийцами, рассказывал, что «в буквальном смысле одурел»636 в битве при Ловозице в 1756 году и, прежде чем сбежать через лес и виноградники, от ужаса потерял способность двигаться, а Фредерик Гофман, беседовавший в 1750‐х годах с одним «бравым полковником», считал, что Брекер стал жертвой «слабости, вызванной нервным потрясением», был изнурен чрезмерным «волнением духа и тела»637.