За последний год отец стабильно по два раза в неделю приходил домой после десяти вечера. По вторникам и пятницам. Он говорил, что ходит в спортзал, вот только кто занимается без сменной формы и кроссовок? Я знала, что он врет, но не лезла. Мне плевать любовница у него там или енотиха. Герань ей с подоконников не носит и на том спасибо. А правду он все равно не скажет. На факультете Врифиндора он был отличником с экзаменационным баллом выше ожидаемого.
Папа стоял в дверях и рассматривал бедлам в спальне недовольным, но смирившимся взглядом. Он чаще молчал, как его аквариумные рыбки, потакал во всем матери и не орал, когда меня отчисляли много откуда.
Рыбы молчали. Отец молчал. Зато я рьяно надрывалась за всех:
Я официанткой работала семь недель! Забыл?
Чтобы не ходить на гимнастику.
Меня же в тот год исключили из секции!
В шестой раз. Помню.
Но ты сам голосовал за хоккей! шарила я взглядом по бардаку комнаты в поисках коньков и клюшки.
Потому что ты просилась в стрелковый клуб.
Бабушка же умеет стрелять! У нее ружья! И я хочу! Я в тирах самая меткая, кивнула я на гору дурацких плюшевых призов, собранных по всем ярмаркам Нижнего.
У бабушки охотничий билет. И хватит с нас радиоактивных кроликов! Ты же любишь животных.
А я не в зверей, я по мишеням хочу стрелять.
Для этого тира достаточно. Но лучше бы ты вернулась в хоккей.
Нет, наконец-то утрамбовала я пяточным прессом купальник, с этим все. И с гимнастикой тоже. Они в прошлом, скрестила я руки, посылая полный выразительности взгляд, и добавляя: Как половина ваших с мамой жизней. В прошлом, папа, попробовала я поставить точку, как он ставил точку-«дочку».
Кажется, сработало. Отец исчез из проема двери, но стоило мне ехидно улыбнуться, он вернулся с деревянной шкатулкой, похожей на хлебницу. С той самой, от которой меня отгоняли весь мой осознанный возраст.
Отец сел на ковер, прислонясь спиной к свешенным рукавам толстовок. Рукава обняли его вместо меня. Интересно, когда я в последний раз обнимала его, а не орала в ответ на его бесцветные реплики?
Мама с геранью сбежит, если увидит это здесь, села я на пол в полуметре, поглядывая на шкатулку со страхом и вожделением.
Дистанции мне были жизненно необходимы. Может, и маме тоже, раз она оставляла свободное кресло между собой и мной, втыкая посередине куст.
Здесь, прокашлялся отец, тут где-то были фотографии с Воронцовыми. Сейчас найду.
С кем?
Отец достал целый черно-белый снимок и протянул мне.
Вот. Это он. В армии. Сергей Воронцов. Там мы подружились, когда жили с семьями в Калининграде.
А, припоминала я, богатый дядька, который сейчас в Москве?
Ну да. Большой бизнес на трех континентах.
Вспомнила я и пасхальные открытки Воронцовых.
Это его жена поздравляет нас каждый год? Присылает нарисованные вручную открытки, на которых ничего не понятно.
Отец ткнул пальцем в следующую фотографию:
Владислава, его жена. Она художница.
И тоже известная на трех континентах?
Отец улыбнулся:
С их капиталами можно и на четырех прославиться.
Снимок был сделан на природе. Мои родители сидели за дощатым столом напротив Воронцовых. У мамы образцовая укладка обесцвеченных волос в стиле сороковых, сшитое ею самой платье. Папа худой и сутулый, еще с усами. Жена Воронцова даже на этой старой фотокарточке с замятыми уголками выглядела красивее многих моих нынешних сверстниц.
Глаза у нее были огромные. Лицо круглое с тонким коротким подбородком. Волосы светлые, густые и очень длинные. Белые зубы с небольшой щербинкой отражали свет вспышки.
Клевая, разглядывала я натуральную красоту женщины в расклешенных джинсах.
Ее муж, Сергей Воронцов, был в два раза толще моего папы. Он отращивал баки, которые делали его огромную голову похожей на волосатую сахарную вату. Противную, коричнево-черную, на тонкой палке-шее.
Вот, откопал папа новый снимок, их дети. Максиму сейчас двадцать один. Алле девятнадцать. А тут ей одиннадцать, показал он на ребенка со снимка, сделанного на детской площадке. А это ты. Вот тут, рядом с Аллой.
Где?
Вот же. Вы целый день играли в классики.
Это я? Кошмар! Что у меня на голове?! не верила, что на фотке рядом с Аллой я. Что за косынка болтается? Челка в три миллиметра И эта кофта!
Ну, мама любила делать такие прически.
Ага! Проблемы у нее, а страдала от ее стрижек я! инстинктивно проверила длину своих локонов, распуская пучок.
Дети Воронцовых одеты в джинсу с головы до пяток, а я выглядела ряженой матрешкой со скособоченной челкой в пухлой пингвинячьей кофте! Не удивлюсь, что такое детство я бы хотела забыть.
Что это у Аллы в ухе? Вон тут?
Слуховой аппарат.
Не помню их, поморщилась я, не помню себя до третьего класса, ты же знаешь, пап.
Я сохранила какие-то огрызки воспоминаний, как порезанные допотопные фотки, на которые мне запрещалось смотреть, если мама дома.
Сергей Воронцов и его жена приглашают тебя к ним в гости, ошарашил отец после пятиминутной подводки.
Так вот о чем он разговаривал с Воронцовым.
Куда в гости?
К ним домой. В Москву.
А зачем?
Если честно, мялся отец, все глубже закапываясь в мои толстовки спиной, видимо остерегаясь реакции, я попросил его порекомендовать для тебя варианты школ, а он так увлекся, что подобрал гимназию, куда ходит Алла.
Не надо меня никуда подбирать!
Я знаю, ты прогуливаешь. Понимаю почему, бросил он взгляд через стену к подоконникам с зеленью в мелкий красный цветочек. В Москве тебя никто не знает. Нашу семью не знает. Ты сможешь спокойно доучиться.
А где я буду жить?
В коттедже Воронцовых. Для детей у них отдельный дом.
Целый дом? Наверняка они высокомерные мажоры. Максим с Аллой.
Сергей сказал, они будут рады тебя видеть. Алла пойдет с тобой в один класс. Все покажет и расскажет.
Ей же девятнадцать в какой класс? Мы будем престарелыми тринадцатиклассницами, да?
Алла пропустила два года. Она болела. И лечилась в клинике.
Болела? Чем?
Алла очень умная девочка. Но иногда замыкается. Тяжело находит язык с окружающим миром.
Класс! щелкнула я пальцем. От психованной матери переселюсь к психованной дочке олигарха!
Нет, Кира, она не сумасшедшая. Ее все считают замкнутой. Девочка молчала до пяти лет. Ни слова не произнесла. А потом затараторила на шести языках и каком-то вымирающем диалекте. Но, отвернулся он к окну, Сергей говорит, периоды работы ее мозга сменяют друг друга. В один день Алла работает с нерешенными математическими гипотезами, а на другой сидит с открытым ртом, уставившись в одну точку. И тогда он отправил дочь на лечение.
И как? Вылечили?
В стену больше не смотрит. Изучает растения, кажется. Воронцов что-то про редкие кактусы говорил. И я подумал, что нужно нам тоже заняться лечением мамы. Может быть, помогут и ей, если врачи смогли помочь Алле.
А мама точно?.. не хотела я говорить лишний раз слово «больная».
Он кивнул.
Кир, в поездке и плюсы есть. Без давления мамы сможешь подумать про вуз. Ты уже решила, кем бы хотела стать?
За одно предложение отец умудрился наступить на все мои больные мозоли: поездка, мама, вуз.
Знаешь, мне иногда кажется, что я птица. Когда стоишь на горе, так тебя и тянет лететь. Вот так бы разбежалась, подняла руки и полетела. Попробовать нешто теперь?
Нешто?
Типа «что ли», дернула я головой, выходя из роли. Монолог Катерины из Островского. Девушка вот птицей хотела стать. А мне можно?
Кажется, финал в пьесе нерадостный, растирал отец переносицу.
А в жизни всегда хеппи-энды? Может, птицей хочу!
Ты уже птичка! Ты наша Кирочка Журавлева! появилась на пороге мама. Наш пушистый маленький птенчик. Наш журавленок! лепетала она, разуваясь.
Мам, закатила я непроизвольно глаза, мне что, пять?
Отец судорожно пытался спрятать шкатулку под наваленным на моей кровати барахлом.
Милый! переключилась она на отца. Что случилось с половиком?
В смысле? теперь глаза закатил папа.
Он сунул мне оставшуюся у него в руках черно-белую фотографию с отпрысками Воронцовых и поспешил в коридор.
Кто-то по нему ходил! слышала я их разборку. Ногами! И это больше не новорожденный желтый, а депрессивно-осенний перегной!
Марина, это половик. Он у двери лежит, на полу. Для ног.
Судя по звуку, отец притащил из ванной ведро с тряпкой, чтобы реанимировать парой шлепков новорожденный желтый.
Слушая их, я украдкой рассматривала фотографию. Максим держался за перекладины лестницы на детской площадке, Алла стояла совсем близко ко мне. На шаг ближе к тому, кто делал фото, но я была вполоборота. Мы словно шли в разные стороны. На заднем фоне бегали другие дети, а под ногами у меня растянулись нарисованные мелом клетки классиков.
Кира! заглянула в комнату мама, и я быстро сунула снимок за спину, но дернула толстовки, и они свалились на пол вместе со шкатулкой. Кира выдохнула мама мое имя, как выдохнула бы меня, застав за расчлененкой детеныша единорога. Почему? Боже! Почему постоянно лезешь к шкатулке? Молю святыми, не прикасайся к ней! Никогда не трогай! Кирочка, дочка! Зачем ты постоянно издеваешься надо мной! Ирочка, не стыдно, нет? Почему молчишь? Милый, твоя дочь меня ненавидит! Мирочка, отвечай, почему ты такая неблагодарная?!
Я Кира, мам.
Я так и сказала, Ира! Что, что, что тебе от меня нужно, что?!
Мама бросила шкатулку на письменный стол и принялась поправлять растрепавшийся локон. Ей срочно нужно было завернуть его тремя оборотами, а не двумя.
Мам, дернула я за край ее пиджака, все еще продолжая сидеть на полу, убери от лица скотч.
Но ведь не держится! перестала она слюнявить прядь, пробуя закрепить локон изолентой. Тут все неправильно. Раз, три, четыре. Нужно три. Раз, три, четыре. Ирочка, три оборота, а не два. Нельзя два. Нельзя два. Нельзя
Ты помой голову. Закрути заново, предложила я.
Закручу На четыре оборота да, правильно закручу снова
Ага. На четыре.
За восемнадцать лет жизни с мамой отец, а потом и я поняли с ней лучше не спорить. Бесполезно говорить, что еноты не могут звонить по телефону. Или что все желтые половики на прилавке совершенно одинакового цвета. Если подыграть, она успокоится. Иногда ей помогал вернуться в сознание шок: громкий звук, неожиданный поступок, например, папа как-то начал петь посреди улицы.
Вымыть, да, Ирочка. Я пойду в душ, а ты убери шкатулку, убери ее, убери.
Кира, меня зовут Кирочка, а не Ирочка.
Ирочка, я так и сказала, моя девочка, она то брала с моего стола шкатулку, то ставила обратно, возвращаясь к локону. Мирочка, дочка, я люблю тебя, ты же знаешь
Иногда ее клинило сверх меры. Если она начинала считать что-то вслух и называть меня другими именами, я звала отца.
Папа! Тут мама!
Он посадил бормочущую маму перед аквариумом в зале. Ведя подсчет рыбок, она успокаивалась минут за девятнадцать.
Милый, раз, три, четыре, поставь сковородку. Пять, шесть, семь, восемь. Сегодня четверг. Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать. Доставай минтай.
Не знаю, какие ОКР и мании проступят у меня. Единственное, что я считала безостановочно, это звезды на небе. И каждый раз нужно прибавить плюс одну, чтобы желание сбылось. Пока не отыщешь плюс одну, не исполнится. Не будет пятерки по алгебре, и Лавочкин не пригласит на выпускной, а Светка не уступит мне кепку с тараканом на козырьке.
Родители походили на кошку с собакой, воспитывающих хомяка. Всю подростковую жизнь я балансировала на канате, один конец которого привязан к виляющему собачьему хвосту, а второй к пушистому кошачьему. Кошка дрыгает им от раздражения, а пес от радости.
Мама ругает за трояки, отец хвалит, что я не ботанка. Мама возит в секцию гимнастики, отец записывает на хоккей. Из успехов в спорте мои регулярные отчисления с формулировкой из серии «непреодолимые разногласия сторон».
И как только эти двое сошлись?
Бабушка рассказывала, что поженились мама с папой благодаря тем самым злосчастным кроликам. В один прекрасный день на улице их с дедом дома от самой лестницы вдоль холма до линии гаражей соседи заметили пушистую, невесть откуда взявшуюся живность. Десятки, а к вечеру появились и сотни. Были дикие, были домашние кроли и зайцы. Бабушка заядлая охотница пристрелила нескольких и пригласила будущего зятя на ужин.
Отплевываясь свинцовой дробью, отец опустился на колено перед мамой и сделал предложение. Они и так собирались, а тут торжественный ужин к месту. Мама сразу же согласилась. К тому же она носила под сердцем меня.
Через два дня во всех центральных газетах вышли заметки о сбежавших в районе улицы Ковалихинская лабораторных «радиоактивных» кроликах. Этим словом их не называли, но смысл был понятен. Если лабораторные, значит, ядовитые и чем-то облученные. В статье предупреждали, что приближаться к животным или трогать их категорически запрещается. Про то, что на Ковалихе окажется охотница, журналист не подумал. Запрета об употреблении в пищу (кстати!) тоже не было.
Видимо, только облученная радиацией крольчатина могла поженить моих родаков, а мне на память подарить шестой палец на левой ноге.
Вот так радиоактивные кролики поспособствовали появлению семьи Журавлевых.
Шестой палец мне не мешал, а Светка, несмотря на него, вообще считала меня излишне милой. Но все это казалось неважным. Плевать мне было на институт, на школу, на гимнастику и хоккей. Порезанная зигзагом на куски, последние восемь лет жизни я искала ответы что я забыла? Кого отрезали с фоток? Какой ужас свел маму с ума? Кого вычеркнула бабушка сорок лет назад, затолкав под потолок?
Пока не узнаю, не успокоюсь. И поездка в Москву может оказаться полезной. Алла, Максим и их родители были там в тот день, когда была сделана фотография. А после я ничего не помнила. Но могли помнить они. Может быть, этот снимок делал кто-то из родителей Аллы и Максима?
Минтай? пересекся со мной папа тревожным взглядом. Марина, давай поедим что-нибудь другое. Хочешь суши? потянулся отец за телефоном. Я закажу самые лучшие. С окунем, с лососем, с тунцом. Я мигом!
Восемьдесят пять, восемьдесят шесть, восемьдесят семь. Все. Готово, отвернулась от аквариума мама. Только не говори, что не купил рыбу. Мы едим ее по четвергам шестьсот пятьдесят шесть четвергов подряд!
Суши тоже рыба. Я сбегаю принесу! Это будет быстрее! торопился отец в прихожую натягивать кроссовки, аккуратно огибая реанимированный половик.
Мне нужен минтай, Игорь! Ровно в восемь вечера на столе должна быть рыба. Ты. Не. Успеешь, закипала она, краснея и сжимая кулаки до побелевших пальцев с проступившими венками. Как бы ногтями кожу ладошек не проткнула.
Длинная стрелка часов приближалась к пятидесяти шести минутам.
Мам, у нас есть рыбные палочки! вспомнила я. Ты хотела голову мыть! А я приготовлю. Палочки за три минуты пожарятся!
Нет, Кирюша, не нужно. Я сама. Сбегай в палатку за сметаной.
Ладно! Я видела, что мама пошла к морозильнику, а отец с прозрачной кружкой чая свернул в холл, приближаясь к барной полке.
Натянув стоптанные кеды, перепрыгивая веер ступенек, я сбежала с третьего этажа. Август выдался жарким. На турниках тетя Зина выбивала мухобойкой половики. Здороваясь со всеми соседями подряд, она выискивала подельника для перекура ритуала, сопровождающегося пересказом дворовых сплетен. История моей семьи про кроликов уже восьмой год возглавляла ее хит-парад. Ровно столько мы жили в Нижнем, когда отца снова перевели.
По квартире разносился приятный рыбный аромат. Я почувствовала его с порога, закручивая центробежной силой пакет с банкой сметаны. Настроение улучшилось мама успела пожарить палочки до наступления восьми вечера и скандала не будет, папе не придется петь или бить вазы об стены, выводя маму из истерики (когда она повторяла, например, одно и тоже четверостишье по сто раз подряд).