Ужинать! позвала она.
Отец сидел в холле. Он смотрел футбол, пил сорокаградусный «чай». Чашка у него была огромная и прозрачная, когда он пил, он видел экран телевизора сквозь стекло. Так он точно не пропустил бы голевой момент. Или маму с геранью.
У себя в комнате я чуть не споткнулась о собранную сумку. Поверх торчащих вещей лежала черно-белая фотка, снятая на детской площадке.
А это что? подняла я снимок, заметив в клетке классиков кривой рисунок.
Сквозь школьную линейку с небольшой лупой на кончике рассмотрела круг с торчащим из него в стороны крестиком. Еще один крестик, голосующий за мой отъезд?
В Москве смогу узнать что-то новое о себе и молодости моих родителей. Об этой площадке, после игры на которой у меня болели пальцы на руке. Это ощущение я помню очень хорошо. Боль в правой руке каждого хряща, каждого сухожилия, каждой косточки от кончиков пальцев до запястья. Чтобы восстановить руку и придать ей гибкости, после года страданий от болевых ощущений я оказалась в гимнастике.
Это помогло. Пальцы с тех пор ныли редко. В основном из-за стресса.
Слева в углу валялись обручи, булавы и гимнастические ленты. Справа хоккейные коньки, вратарская маска и щитки. Я любила спорт, но по-прежнему не любила подчиняться (школьный психолог говорил, что Кира Журавлева гиперактивная девочка. Бабушка причитала: «Это все из-за кроликов»).
В прошлый раз меня «отстранили», что в переводе с тренерского означало выгнали из команды по художественной гимнастике, когда я пришла на соревнования с растрепанным пучком, ненакрашенная и в мягких шортах. У меня начались критические дни, жутко болел живот. Я вышла на маты в шортах, даже не замазав три прыща на щеках и носу и оставив волосы спутанными в пучке. Хотелось не швырять ленты, а швырять во всех тапками и, свернувшись калачиком, смотреть мультики и пить какао, сваренное из шести с половиной ложек порошка.
Архаичный вид спорта, в котором даже цвет заколок посылает в мир зашифрованные послания, послал меня куда подальше. Я ответила взаимностью. И послала секцию, решив больше времени посвящать хоккею.
В хоккее дела шли получше и выгоняли из команды пореже. Ну вот что это за формулировка «чересчур»? «Вашей дочери чересчур много», говорил отцу тренер. Она чересчур быстро гоняет. Чересчур сильно прессует. Чересчур агрессивна. Чересчур пассивна. Чересчур как девочка. Чересчур как не девочка.
Я играла в смешанной команде любителей, где тренируются и парни, и девушки от пятнадцати до восемнадцати.
Тренер постоянно цеплялся. Он был самый настоящий сексист, бросал фразочки типа «запишись на кройку и шитье с таким вышиванием лезвием!», «не делайте ей скидок, парни, прессуйте, как будто у нее защитная ракушка!», «ты баба или боец?! Реши!».
Он хотел, чтобы я решила?
На следующей тренировке я выехала на лед в красном бикини с распущенными волосами, залитая автозагаром и блестящим лаком, которым прыскают волосы гимнастки. Оставила из экипировки только маску и ракушку для паха.
Под тренерский свисток, под крики парней из команды я обошла с клюшкой несколько препятствий, забила шайбу и напоследок изобразила изящное фигурное вращение. Тот выход до сих пор вгонял меня в краску, стоит вспомнить. Словно этот поступок совершила не я, а мое внутреннее альтер эго. Мне было и приятно, и страшно одновременно от своей смелости, наглости и решительности. Совсем на меня не похоже.
Все старшие классы я отсиживалась на последних партах тенью. Не встречалась с парнями, не ходила с компаниями в киношки и на вечеринки. Все, что у меня осталось желание раскопать информацию о прошлом. Именно поэтому я не послала Воронцовых с их приглашением, не послала идею переселиться в чужую семью и закончить выпускной класс в незнакомой новой школе, вместо этого я послала себя за железнодорожными билетами на вокзал.
Зарывшись в подушки вечером, отправила сообщение Светке:
«Кажется, уезжаю в МАААскву».
«Надолго?»
«Как фишка ляжет»
С кухни раздался ор. И на этот раз надрывался отец. Такого истошного вопля я за всю жизнь от него не слышала. Даже не знала, что в его горло встроены столь мощные усилители голосовых связок.
В центре кухни, обернутая в белый фартук с рюшами, в первой балетной позиции стояла мама. Желтое платье до колен с рукавами-воланчиками. Мягкой варежкой она протягивала отцу сковородку, на дне которой аккуратно лежали его пожаренные экзотические аквариумные рыбки.
По четвергам, дорогой, рыбный день! Приятного аппетита!
Фишка легла всеми восьмьюдесятью восемью боками за мой отъезд.
Глава 2
Вороной блондин в ананасовом флере
Спустя два дня отец решился на разговор. Хорошо, что он первый. День отъезда сегодня. Все это время наша семья молчала упорнее рыбок. Теперь уже мертвых.
Я сидела за письменным столом, поджав колени под подбородок. Монитор старого ноутбука перешел в режим ожидания, и я увидела отражение отца. Он был небрит. Под веками расцвели синяки мало спящего, мало дышащего и мало счастливого человека.
Пока девчонки из школы рисовали тенями томную синеву утомленной кожи, мой папа с ней жил.
Уехала! крикнула из прихожей мама, хлопнув дверью раз в пять сильнее необходимого.
Это было единственное слово, которое она произнесла в наш адрес после экзотического ужина. А уехала сразу, как закрепила кишечник, съев восемьдесят горелых аквариумных трупаков.
Как только люстра над нашими с отцом головами перестала позвякивать флаконами, а соседи отодвинули скалки от батарей, закончив выражать полуминутным стуком недовольство хлопающей дверью, я спросила:
Она с геранью?
Отец кивнул.
Понятно, откинула я голову к спине, понятно, почему в школе меня Тяпкиной дразнят и над всеми нами ржут. Едем, дернула я за вилку в розетке, обесточивая компьютер. Пока ее нет, едем. Пора.
Куда?
На вокзал. Позавчера купила билет на поезд. Хуже ведь точно не будет.
В Москве гениальная Алла, болтающая на мертвом диалекте, может, подкинет пару идей о шкатулке с фотками. В какую сторону мне копать, ну или рыхлить, раз уж я «Тяпкина».
В МАскву (пробовала я говорить как местная, больше акая) решила ехать на поезде. От аэропорта в жизни не найду дорогу. Какие-то скоростные электрички и такси, на которых ехать к Воронцовым три часа за это время в Нижнем я объеду вокруг города трижды самыми дальними тропами. Москва. Что это за город, где навигатор показывает: «Двигайтесь прямо пятьдесят один километр, после держитесь правее».
Ни-Но[1] вдоль Оки тянется на двадцать, а вдоль Волги на тридцать километров, а в Москве это средненькая прямая до поворота.
Какие они вообще, московские старшеклассники из Лапино Града? Я представляла Аллу избалованной фифой с тремя смартфонами под цвет шмотья, пекинесом на переднем сиденье оранжевого «Феррари» и бойфрендом клонированным Тимоти Шаламе. Представить Макса Воронцова было сложнее. Второкурсники элитных вузов казались недосягаемой элитой.
В юности пара лет разницы пропасть. В зрелости всего лишь щель.
Отец отвез меня на вокзал. Я ждала, что он что-нибудь скажет, он ждал того же от меня. По ходу, мы больше молчаливые Рыбкины, а не Журавлевы.
Пока, пап.
Кира, отстегнул он ремень, и я подумала, он проводит меня до вагона, но отец не вышел из машины, лишь повернулся и сказал: Все, что я делаю мы с мамой, все это ради тебя.
В том числе и скрываете правду о прошлом?
Сглотнув, он кивнул.
Вообразить порой лучше, чем знать, опустил он глаза на сжатый в моем кулаке билет. Надеюсь, я не ошибся.
Решив, что он вот-вот вырвет билет, разорвет его на кусочки и отменит поездку, позвонив Воронцову, я поспешила выбраться из машины.
Я напишу, когда доеду. Отведи маму к врачу.
На всякий случай я обернулась пару раз, но он не пошел за мной. И как обычно, ничего не сказал. Не ошибся он! Это мы еще посмотрим!
Сидя в поезде, я достала из рюкзака фотографию. Вооружившись лупой на линейке, в десятый раз уставилась на снимок с детской площадки.
Алла круглолицая и улыбчивая. Длинные светлые волосы, вздернутая верхняя губа, как у гэдээровского пупса. Макс напоминал юного Ди Каприо с длинной челкой на половину лица. А глаза у него чуть восточные, красивей, чем у сестры.
Ну и я с криво обрезанным каре выше ушей. Алла смотрела прямо на клетку классиков, где белым мелом был нарисован кружок с торчащим плюсом посередине. Я перерисовала символ на оборотную сторону фотографии и жирно обвела контуры несколько раз.
За стеклом бежали электропровода, напоминая бесконечные струны гитары. В моих наушниках играла песня Михаила Бублика «Научи меня». Я не сразу заметила, что провод вставлен не туго и музыку слышу не только я одна, но и все, кто сидит в полупустом вагоне.
Подняв пальцы и не прикасаясь к стеклу, я начала делать вид, что перебираю струны гитары, извлекая звук, нашептывая слова:
Позволив мне доиграть на проводах, поезд выплюнул меня на городской перрон Курского вокзала.
Конец лета. Жара. Гвалт. Месиво тел, акцентов, ароматы чебуреков, детские визги и слепящее солнце все они запутались в моих распущенных прядях, проскользили по влажному лбу капельками пота. Это был настоящий ад с прилипшей к спине майкой и всеми одиннадцатью отдавленными пальцами ног.
Стараясь не пялиться по сторонам, не притормаживать у витрин, я плыла между разгоряченных тел к сливу перехода в метро, держась за буек-чемодан. Все, что успевала, дышать. И пахла Москва креозотом токсичным веществом, которым обрабатывают рельсы, но который стойко ассоциируется с романтикой встреч и грустью проводов.
Перрон вокзала, перрон метро я втиснулась в электричку, проклиная рвение сэкономить полторы тысячи на такси. В Ни-Но мы на такси не ездим. Я бо́льшую часть времени хожу по городу пешком. Все близко. Все рядом. Мне до центра двадцать минут идти от Ковалихенской, а на самокате ехать семь.
Через два часа я опрокинула чемодан набок и села сверху, как ребенок на лошадку. Совсем вечер. Почти десять. Два часа! Я ехала на метро и электричке два часа. Кошмар! Это не город, а какая-то бесконечная окружность круглых кольцевых, о которые я стесала колесики багажа.
Я смотрела в небо, обмахиваясь рекламой местной пирожковой.
В августе небо густеет цветом просроченных чернил. Небольшой дождь или быстрая гроза могут разбавить кляксу, сделав края мягче. И тогда появятся дымчатые островки пятен, сквозь которые подмигивают звездные глаза. Досчитав до шестого, я достала из рюкзака телефон. От незнакомого номера три сообщения. И одно от папы.
«Ты потерялась?» писал отец.
Может, я не потерялась, но я и не нашлась.
Взрослые.
Как они могут спрашивать: ты потерялась? ты кто? ты где? ты с кем? ты как?
Всегда где-то, между, около, над или под, возле или рядом. Все для меня важное глупое для них. Все для меня ценное пустяки. Все, что я люблю, смешно. Мои планы подростковая паранойя.
Я находилась в прострации жизни, а может, и в прасрации, если говорить о моей.
Написала:
«Все ок. Еду».
Далее три сообщения от незнакомого номера:
«Сергей Воронцов отправил за Вами машину. Черная «Ауди», номер 343». «Прошу, сообщите, где Вы, или перезвоните на этот номер». «Family assistant Яна П.».
Не беспокойся, ассистант Яна Пэ. Сама дойду. Без ваших аудистов.
Не хватало еще принять помощь в первый же день. Мажористые Алла с Максом окончательно решат, что я слабачка не могу дорогу найти без их покровительства.
Простите, когда автобус? спросила я прохожего, прождав двадцать минут.
Так завтра. В девять последний ушел.
Карта рисовала тридцатиминутную прогулку до Града.
Подсознательно всеми силами я, по ходу, оттягивала момент встречи с Воронцовыми. Снова начала фантазировать, какие они избалованные мажоры. Для них я провинциалка из Ни-Но. Алла и разговаривать со мной не станет, а Максим одарит презренным взглядом, как смотрят небожители универов на школоту.
Когда в десятый раз за день меня посетила мысль, что я их боюсь, пришлось остановиться и хлестнуть себя ладонью по щеке.
Заткнись, истеричка!
В этот момент меня ослепили фары медленно приближающейся машины с включенной аварийкой. В подсветке номера горели цифры 343. Машина встала. Хлопнула водительская дверца.
Кира? Вы Кира? Я поехал вас искать! Автобусы ведь не ходят в такое время. Не знал только, от какой платформы решите добираться.
Из ореола света нарисовался водитель. Он был в белой рубашке, при красном галстуке с золотистой булавкой, украшенной стразом (не бриллиантом же на зарплату водителя), и в пиджаке. На шее висел мобильник яркого цвета на толстом шнурке. На таких обычно пропуска манагеры в офисах таскают с кучей магнитных ключей и карточек.
Позволите? вытянул он руку к моему пыльному чемодану на стертых отбитых колесиках.
Далеко до Лапино?
Пешком тридцать минут. На машине три. Пить хотите?
Он смотрел на меня обеспокоенно. Еще бы! Волосы скатались жгутами. Влажные лоб и майка. Кеды стянуты с пяток, чтобы не стереть ноги в кровь.
Я умирала от жажды.
Водичка есть у вас?
Выбирайте! воскликнул он. Три вида газировки, минералка разных брендов, есть сок, есть рассол и физраствор.
Физраствор? Его-то кому?
На всякий случай, открыл водитель багажник, для прочистки желудка, например, или при отравлении.
А у вас тут на Рублевке часто травятся?
Водитель провел рукой по уложенным волосам, улыбаясь, но поскорее отвернулся и добавил:
Инструкция. Что приказали, то и вожу. Меня зовут Евгений, кстати. Я оставлю свой номер. Второй водитель Олег. Мы работаем сутками. Звоните мне или ему в любое время. Что для вас? обернулся он, галантно согнув руку в локте за спиной. Какой воды? С газом, столовой, минеральной, «Нарзан», «Байкал»?
Ну такой обычной, типа простой, которую пьют.
Лимон, лайм, изотоник?
ИЗО чо? Нет же, питьевой. А зачем мне звонить вам? Когда на вокзал поеду?
Куда угодно. В школу, в город. Расписание уроков подготовит Яна. График школьных выездов будет у нее и у меня.
Ассистент семьи, да. Я не видела СМС, прочитала минут пять назад.
Ничего страшного.
Сундуком с сокровищами багажник «Ауди» подсветил лицо водителя Жени. Женя оказался чуть смуглым и стройным. Такие лица мужчин я называла «sex and the city». Моложавое, ухоженное, подстриженное: и на голове, и под головой на подбородке в каком-нибудь элитном «бобер»-шопе.
В Ни-Но мажоры, как он, посещают лучшие ночные клубы города, а на Рублевке встречают провинциалок с вокзала.
Я оперлась о багажник, уставившись на фужер, поданный Женей на серебряном подносе. И фужер, и поднос выглядели словно он украл их из музея. Стекло бокала топорщилось в меня распущенными розами и длинными острыми шипами. Краска внутри стекла бликовала алыми разводами, и стояло сие произведение на серебряном подносе, украшенном сложными завитками вьющейся виноградной лозы.
Лоза спускалась вниз, превращаясь в удобную ручку, но мне почему-то эта штука напоминала кандалы. Пусть и очень симпатичные.
Прошу, протянул поднос Женя, подбадривая меня, вас что-то смущает?
Ну как бы не разбить Очень дорогой стаканчик? Может, из горла бутылки хлебну?
Не положено. Инструкция.
А на что еще есть инструкция? Как ходить в туалет? приподняла я обеими руками бокал весом с пакет молока.
Инструкция эстетики, пояснил водитель. Алла Воронцова неравнодушна к красоте и стилю, который разработала она сама. Поместье отражение ее видения прекрасного.