Какой смертный может сказать о себе, что он понимает себя снизу доверху? В лучшем случае человек знает себя достаточно хорошо и умеет пользоваться этим знанием; но понять? понять? -Таковы мотивы, по которым в последующих исследованиях обходятся без построения системы, но при этом не обходятся без ведущей фундаментальной идеи, на которую они указывают, как все магнитные иглы указывают на скрытый полюс, почему предпосылки трансцендентального вывода часто стоят рядом, а вывод, который каждый мог бы легко сделать, не делается; почему многие очень важные проблемы (например, вопрос о трансцендентальной реальности или идеальности пространства или о соотношении материи и разума) пробуют сформулировать в виде проблемы остро и точно, а потом оставляют нерешенными, хотя окончательное решение было совершенно очевидным; а также почему последнее слово часто замирает на наших устах, так и не будучи произнесенным. Этому мешает определенный запас, по сути, священная оберегающая заповедь. Ведь философ, если он не прорицатель, то все же правдоискатель, а это значит, что он не утверждает как несомненное то, что ему доподлинно не известно. Он уклоняется от наказания, к которому Данте приговаривает лжепророков в двадцатом canto ада; они должны каяться с лицом, обращенным к стене, и этот миф, примененный к нашему случаю, говорит следующее: В интересах своей системы вы можете утверждать сколько угодно, но перед своей логической совестью вы все же осознаете ничтожность или полуправду многих утверждений и с логическим раскаянием прекрасно чувствуете, что ваши опасения, какими бы острыми они ни были, всего лишь человеческие капризы. Пусть люди слушают Авгура с верой; когда он встречает другого Авгура, оба улыбаются и внутренне стыдятся, если это чувство еще не совсем притупилось8.
Другое дело «система», третье «логический план». Если мы обойдемся без первого, то уж точно не упустим второе.
Старое тройственное деление философии на диалектику, физику и этику, приписываемое Диогеном Лаэрцием Платону, которое не набрасывается на голову философских вопросов внешне и искусственно, как абстрактная подстраховка, а выросло из самой природы вопроса, примерно соответствует нашему плану, для обоснования которого достаточно нескольких слов. Поскольку каждый отдельный объект, а значит, и великий общий объект философии, а именно действительность, дана нам только в пределах нашего сознания, как содержание нашего представления или воображения; поскольку мы познаем мир только в той мере, в какой наша познавательная способность способна показать его нам в соответствии с его природой и организацией, то прежде всего необходимо исследование этой познавательной способности, в ходе которой пытаются определить объем и основные законы познания (principia cognoscendi) и решить вопрос о неограниченности или ограниченности нашего разума. Именно в этом и состояла задача «диалектики», взятой в широком смысле слова древними, которую, однако, учитывая современный двойной смысл этого названия и особенно после кантовской реформы, правильнее называть эпистемологической критикой или трансцендентальной философией. От того, насколько положительным или отрицательным будет это исследование, насколько ограниченными или неограниченными окажутся наши познавательные способности, будь то интуитивные или абстрактные, способными или неспособными интеллектуально постичь абсолютно действительную сущность мира, будет зависеть анализ субстанции мира во второй части, либо только в мире явлений и с явным осознанием их относительности, либо за пределами явлений, в трансцендентной сущности вещей, будем искать субстанцию действительности (prineipiuin essoncki) и основание всякого становления (principium fiendi). В античности последнее обычно называлось «физикой», у Аристотеля оно включает в себя и метафизику. Но поскольку вся действительность, по крайней мере эмпирически и для нашего разума, делится на две разрозненные области материальных и духовных фактов, на макрокосм пространственного внешнего мира и микрокосм жизни души, взаимная связь которых, как известно, является одной из самых трудноразрешимых загадок, то эта вторая часть включает в себя натурфилософию и психологию.
Если в первых двух частях речь идет о том, что есть, что происходит и насколько это познаваемо, то совершенно иная, новая перспектива открывается для философии в третьей части, где речь идет о том, что есть и что должно быть. Существует по крайней мере, в человеческом сознании царство ценностей и идеалов, которое витает над реальностью в той мере, в какой мы соизмеряем с ним встречающиеся нам извне объекты, оцениваем их соответствующим образом, признаем или отвергаем их в зависимости от обстоятельств; которое, однако, также должно считаться реальностью в той мере, в какой человеческое сознание, включая его ценностные суждения, должно быть названо чем-то реальным, действительно первичным явлением всей действительности. К этому третьему разделу относится этика, которая ищет принципы морали. Однако сюда же я отношу и эстетику, которая стремится проследить принципы красоты. Хотя этическая и эстетическая ценность, нравственный идеал и идеал красоты специфически различны, более того, настолько независимы друг от друга, что даже часто вступают в противоречие, тем не менее, оба они входят в одно и то же широкое понятие ценного или того, что было бы достойно быть и произойти, независимо от того, происходит это или нет. Как на серой стене дождя висит неземная лучистая арка радужной оболочки, так и в человеческом сознании над обыденным и естественным ходом мира витает идеал.
Каждая из трех основных областей философии, которым соответствует деление данной книги на три раздела, ставит перед нами определенные специальные проблемы, логически подчиненные более общим, различные ответы на которые привели к не меньшему числу философских споров.
Так, в области диалектики сенсуализм и априоризм борются друг с другом по вопросу о происхождении знания, идеализм и реализм (в теоретическом смысле) по вопросу об абсолютном истинном содержании знания. В области физики механистическое и теологическое объяснения природы противостоят друг другу в вопросе о конечной и высшей движущей силе всех событий, материализм и формализм в вопросе о субстанции всего существующего. Эстетика и этика, наконец, породили настоящий хаос самых разнообразных воззрений, которые, однако, можно свести к общим точкам зрения практическому идеализму и реализму.
К настоящему времени мы подвергли добросовестному исследованию значительное число важнейших проблем высшего и низшего порядка, которые почти всегда одновременно являются вопросами спорными, не исчерпывая, конечно, тем самым полностью или гипотетически всех трех основных областей философии. Отдельные исследования это наши главы; между ними остаются пробелы, которые предстоит заполнить; мы идем аналитическим путем от периферии к центру, поскольку этот αναβασις мысли менее требователен, но и более надежен, чем противоположный путь путь дедукции. Тот, кого больше интересует целое, чем отдельное, может вспомнить, что от центра окружности к периферии идет бесконечное число радиусов, и что их невозможно провести все, но что размер и положение окружности уже определены, когда известны только три точки периферии.
Более того, подобно тому, как, по мнению большинства геологов, горняку доступна только скорлупа планеты, а ядро, поскольку оно еще расплавлено, остается недоступным для человека, так и размышления человека над загадочными вопросами философии вполне могли бы проникнуть на определенную глубину, но ядро, мировой центр, мировое существо, Matura naturans, останется недоступным раз и навсегда из-за слишком высокой температуры для нашей духовной конституции. Именно поэтому был выбран аналитический, а не синтетический метод.
Первый раздел
О критике знания и трансцендентальной философии
In certis fortiter, in dubiis prudenter!
Идеализм и реализм
When Bishop Berkeley said «there was no matter14,
And proved it t was no matter what he said:
They say his systemt is in vain to batter,
Too subtle for the airiest human head;
And yet who can believe it? 9
Byrons Don Juan, Canto XI.
Система, о которой говорят, что она неопровержима и в то же время недоказуема, заслуживает внимания и требует критики. Она должна быть правдоподобной, если она неопровержима, или опровержимой, если она невероятна. Иначе как же быть с заслугами человеческого разума? А между тем как наполовину, так и целиком несогласные с этой системой, одни не опровергая ее, другие не веря в нее окончательно и бесповоротно, продолжают философствовать то в ту, то в другую сторону как ни в чем не бывало. Доктрина Беркли называется «идеализмом» или, точнее, «нематериализмом». Но отрицается, конечно, не эмпирическое бытие и актуальность материальной Вселенной (это было бы глупостью!), а лишь ее абсолютная действительность и субстанциальность.
Вывод таков: То, что я чувствую, вижу, слышу, ощущаю, действительно существует, а именно в ощущении или как ощущение; насколько истинно то, что я ощущаю, насколько истинно то, что ощущает субъект, настолько истинно и это (Esse=Percipi); насколько истинен я, настолько истинен и внешний мир; насколько истинен субъект, настолько истинен и объект. Но что теперь, независимо от субъекта, в себе и для себя, extra meutern, realiter и substantialiter, должна существовать только та зримая, ощущаемая, чувствуемая материя, это предположение влечет за собой, в силу и по причине, противоречие, Ergo ets. Следовательно, пока существует чувственный субъект, существует и телесный мир как его чувственное содержание; но как только последний исчезает, исчезает и он; примерно так же, как цвета существуют, пока существует свет, в свете; но как только свет гаснет, они исчезают из бытия. Как видно, этот идеализм отнюдь не является нигилизмом, он ни в коем случае не лишает материальную вселенную реальности, а только субстанциальности; он сводит материю, которую картезианцы и обычное мнение считают абсолютно реальной субстанцией вне воспринимающего субъекта, к акциденциям воспринимающей субстанции или духа.
Очень похожим образом, но в еще более широком масштабе, бушует спинозизм, превращающий протяженность или материальность и мысль или духовность из двух сосуществующих субстанций в атрибуты единой мировой субстанции. В отличие от дуализма картезианцев, материализм, имматериализм Беркли и спинозизм представляют собой три различных типа монистического мировоззрения.
Совсем скоро мы будем говорить о «тех и других причинах», которые Беркли вынужден предъявлять. Но как ведут себя оппоненты? В «Системе природы» Гольбаха, библии материалистов, имматериализм отвергается не опровержениями, а риторической фразой, вскидыванием рук над головой, перекрещиванием и спокойным продолжением пути10.
Кант, опасаясь обвинений в берклианстве, не нападает на доводы Беркли и его тезисы, но во втором издании «Критики чистого разума» выступает с так называемым «опровержением идеализма», уже защитившись в «Пролегоменах» от переложения Гарве и подозрений в идеализме11; Затем он принимает свою «вещь-в-себе», как известно, деревянную железяку, неспособную к существованию asylum ignorantiae, в которую засовывает все неудобоваримые проблемы метафизики, и идет дальше. Гердер в своей полемике против критики разума, столь же порочной, сколь и полностью лишенной понимания, стремится поставить Беркли над ней, переосмыслить его в реалистическом смысле при этом продолжает фантазировать12
В самом начале своей главной работы «Мир как воля и представление» Шопенгауэр объявляет себя Беркли, но путает его взгляды с Кантовскими, затем гипостазирует как будто это совместимо с Беркли! иррациональный остаток человеческой воли в качестве мирового фактора после вычитания интеллекта и идет дальше. Наконец, назовем еще одно имя Давид Штраус, отступник от «философии тождества», странным образом хочет практически отождествить материализм и идеализм (последствие его прежнего тождественно-философского кредо), считает спор, который идет между двумя сторонами, просто «спором слов» и продолжает философствовать о телеологии, дарвинизме, мировом предназначении и т. д. в материалистическом смысле1314. В кои-то веки стоит не идти дальше, а остановиться и внимательно изучить. Но что же больше всего нуждается в проверке? Не столько аргументы, на которых основывается характерный тезис Беркли, сколько сам тезис. С тем или иным утверждением можно условно или безоговорочно согласиться, не принимая его обоснования, как и наоборот.
Ведь в равной степени возможно как неверное доказательство правильного утверждения, так и паралогическое или софистическое выведение ложного утверждения из правильных посылок. Философия изобилует примерами того и другого. Поэтому если тезис философа вызывает у нас сомнение, то критика и опровержение его доказательств, как правило, оказываются недостаточными для возвышения нашей мысли, а значит, менее важными, чем непосредственное рассмотрение самого тезиса. Это особенно характерно для системы Беркли.
Если бы он довольствовался тем, что представил свое высказывание как гипотезу или, для меня, как утверждение веры, как аксиому, как правдоподобную фундаментальную истину, то это высказывание было бы если не более убедительным, то, по крайней мере, почти не подвергалось бы нападкам. Вместо этого он пытается его доказать.
Приведенное доказательство, как можно без особого труда показать, ложно. Таким образом, тезис теряет предполагаемое достоинство единственно правильной метафизики; но тем не менее имматериализм остается как случай, хотя и весьма странный, но все же мыслимый, как логически допустимая гипотеза наряду со многими столь же допустимыми соперниками, например, с дуализмом Картезия и Малебранша, монистическим натурализмом Спинозы, монадизмом Лейбница, грубым материализмом vulgaris гольбахианцев и т.д..15 По этой причине в данной главе я рассмотрю аргументы Беркли лишь относительно кратко. С другой стороны, его тезис, идеализм в целом, составляет в определенной степени но отнюдь не исключительно и не только!) тему всего первого раздела. -Пойдем немного дальше: по какому пути идет мысль Беркли в его главном труде «Трактате о принципах человеческого познания»?1617 Негласной предпосылкой, на которую он опирается, чтобы отчасти принять ее, а отчасти бороться с ней, являются два наиболее известных положения из «Очерка о человеческом разуме» Локка. Учение Локка было в психологическом отношении, т.е. в вопросе об эмпирическом происхождении идей и знаний в нас, эмпиризмом, можно сказать, сенсуализмом, в отличие от декартовского ноологизма, который предполагал врожденные идеи и делал их принципом своих умозаключений. Внешнее и внутреннее восприятие (ощущение и рефлексия) были для него единственными источниками воображения; только из них должны были вытекать все виды воображения, такие как фантазмы, образы памяти, абстрактные понятия; таким образом, без обоих восприятий душа была бы и оставалась пустой и бездумной (tadula rasa). Nihil est in intellectu, nisi quod antea fuerit in sensu, externo vel interno18. В метафизическом плане, т.е. в отношении материального истинного содержания идей, нашей способности познавать абсолютно реальное, учение Локка представляло собой своего рода идеалистически окрашенный и ограниченный реализм, подобно картезианской метафизике.