Хотя последний полностью согласен с первым в том, что и он объявляет пространство, время и другие локковские gualitates primarias идеальными, он все же существенно отличается от него, и это в силу не менее важного и редко понимаемого учения о том, что через формы опыта a priori, точнее, через их всеобщность и необходимость, обеспечивается объективная реальность» явлений», о чем у Беркли не может быть и речи32. Часто критикуемая странность, присущая и этому «трансцендентальному идеализму» критики разума и делающая его неприемлемым для обывателей, может быть снята в глазах проницательных противников одним высказыванием Канта, которое вполне правдоподобно доказывает, что противоречие этого запредельного представления о мире с естественным человеческим познанием состоит скорее в выдумке, чем в действительности. В «Кр. д. р.» говорится: «Что может быть, то и есть. V.: «То, что на Луне могут быть обитатели, хотя ни один человек их никогда не воспринимал, следует признать, но это означает лишь то, что мы можем встретить их в возможном ходе опыта»33.
И вскоре после этого: «Совершенно одинаково в итоге, говорю ли я, что при «эмпирическом продвижении в пространстве я могу встретить звезды, которые в сто раз «дальше, чем самые дальние, которые я вижу; или же «я говорю, что, возможно, они могут быть встречены в пространстве, даже если «ни один человек никогда не воспринимал их и никогда не будет воспринимать; Ведь даже если бы они были даны как вещи сами по себе, без «какого-либо отношения к возможному опыту вообще, они «все равно для меня ничто, следовательно, никакие объекты, насколько «они содержатся в ряду эмпирического регресса34 Однако мы далеки от того, чтобы заранее принимать чью-либо сторону. Мы ищем решение спорного вопроса. Прямой, но, к сожалению, недоступный путь провести сверхчеловеческий эксперимент: уничтожить все сознания, прежде всего все сознания, подобные себе; что тогда останется от известного нам мира? Все? Или что-то? Или ничего? Возникающий при этом дефект будет «идеальным», остаток «реальным».
Но если это испытание невыполнимо, то, пожалуй, можно подойти к цели обходными путями, причем на чрезвычайно надежной основе и с помощью эффективных средств, что, как мне кажется, будет показано в следующих главах.
О феноменальности пространства
Как известно, философия имеет неоднозначную репутацию преднамеренной парадоксальности. Ведь ее предназначение противоречить укоренившимся предрассудкам в данном вопросе, воспринимать очевидное как проблему в другом; именно этим и занимается παρα δοξαν.
В этих условиях она может с определенным удовлетворением воспринимать, когда одна из ее самых трудных и неудобоваримых теорем в дальнейшем находит подтверждение в ходе точных исследований. Это удовлетворение, точнее сказать, смешанное чувство; оно сочетает в себе две вещи: во-первых, небезосновательное гордое удовлетворение от того, что давно предвидел или предвосхитил то, что теперь установлено, и, во-вторых, уверенность, которую нельзя недооценивать, что то, что ранее было открыто лишь на неопределенном и воздушном пути абстрактных спекуляций, на самом деле является твердой истиной, а не обманчивым замком в облаках. Прежде всего, следует отметить, что общее положение «Эмпирический мир это только феномены» можно отнести к общим местам философии. Ведь действительно, оно повторяется вновь и вновь на протяжении тысячелетий, встречается, хотя и в различных модификациях и мотивировках, в самых разнообразных учениях.
В этом Секст Эмпирик согласен с Платоном, Лейбниц с киренейскими сенсуалистами, Локк с Декартом, Кант с Беркли, Гербарт с Шопенгауэром в той мере, в какой их взгляды расходятся в других аспектах. Поэтому возникает соблазн увидеть в этом положении типичную характеристику всей философии в целом.
Смысл этой фразы ясен, как и понятие феномена. Под феноменом понимается такая вещь, которая не имеет абсолютной или трансцендентной, а лишь относительной и условной действительности, существующей только для нашего сознания, нашего разума, нашей чувственности, а потому теряющей свою действительность и исчезающей из бытия при отмене любого однородного нам разума. В этом смысле радуга, любое отражение в воздухе, в воде, в покрытой металлом стеклянной пластине это феномен. Они существуют только для нашего зрения. Они исчезают не только тогда, когда отсутствуют их физические условия, но, прежде всего, когда отсутствует наше чувство зрения.
Их существование солидарно со своеобразной организацией нашей чувственности. Благодаря этому они возникают и исчезают одновременно. Вышеприведенная философская схема обобщает эту истину и утверждает: подобно тому как радуга и т. д. есть оптическое явление in specie, точно так же вся эмпирическая, т.е. чувственно воспринимаемая, природа есть чувственное явление in genere.
Это утверждение парадоксально, ибо обычный здравый смысл, наивный и упрямый реалист, с отчаянным упорством и заблуждением цепляется за якобы абсолютную действительность того, что он видит, чувствует и слышит. Заблуждение это столь же упрямо и неистребимо, как взгляд на кажущееся движение небес. И кто станет отрицать, что честный, common senso35 действительно вправе сомневаться в таком парадоксе, коль скоро он является лишь результатом совершенно абстрактного умозрения, подверженного всевозможным паралогизмам, даже не презирающего повсеместно софизмы?
Очевидно, как сильно изменилось положение дел за последнее время. На прочном пути самых основательных исследований сознание феноменального характера эмпирических объектов распространилось шире и, как свидетельствует господствующее словоупотребление, перешло в succum et sanguinem36 каждого благоразумного естествоиспытателя. И астроном, и физик, и физиолог, и химик знают и признают: «Все, что я воспринимаю, анализирую, наблюдаю ненаблюдаемым взглядом или через телескоп и микроскоп, описываю, классифицирую, пытаюсь объяснить, проследить до общих законов, это природные явления, феномены». Если раньше человек отказывался верить в умозрительную философию, то постепенно его так часто и так чувствительно тыкали носом в эту истину точная эмпирика и теория, что никаких сомнений не остается.
Тот, кто отгораживается от фундаментальной истины, что ему даны прежде всего не сами вещи, а только его собственные представления о вещах, в которых он живет и в которых он пребывает и как рыба в воде плавает везде и всегда, как в своей стихии; для кого не имеет смысла глубокое обоснование простого вывода по аналогии от зрения и слуха в частности к чувственному познанию вообще, который учит нас, что мы познаем только через духовную среду нашего субъективного сознания и что в этой среде нам даны только конкретные реакции нашей чувственности на неизвестные сами по себе эффекты абсолютно действительного мира как непосредственный материал зрительного познания, может найти ряд удивительных примеров того же рода: В этой среде нам даны только специфические реакции нашей чувственности на эффекты абсолютно реального мира, неизвестные сами по себе, как непосредственный материал визуального познания; ряд удивительных образцов этой общей истины мог бы открыть глаза и уколоть звезду37
Первый же мощный интеллектуальный акт пробуждающегося естествознания, при помощи которого человечество ощутило себя перешагнувшим порог современности, был способен произвести эффект именно в этом смысле. Я имею в виду астрономическую реформу Коперника. С ее помощью свидетельства органов чувств были одновременно опровергнуты запутанной эпициклической астрономией «Almagest». Космические движения, которые мы видим воочию, были объявлены феноменами, и вообще гелиоцентрическая точка зрения была связана со значительной и сомнительной перспективой мышления, которая в конечном итоге завершилась проблематизацией, связанной с осознанием относительности, т.е. феноменальности, каждого эмпирически данного движения. Человек на палубе корабля, плывущего по течению, идущий от причала к штурвалу, находится в движении по отношению к кораблю, но, возможно, в покое по отношению к берегу. Что-то может двигаться так или иначе по отношению к Земле, которая по отношению к Солнцу находится в покое или движется совершенно по-другому. Если предположить, что Солнце находится в покое относительно Земли, то оно движется относительно неподвижной звездной системы. И наш эмпиризм заканчивается на неподвижной звездной системе, а наш интеллект нет. Мы позволяем ему идти дальше по этому пути без сопровождения. Наверное, небезызвестно, что Ньютон назвал свое тяготение феноменом. Но если перейти к другому, более современному случаю, то существует философское учение, находящееся в рамках общей посылки о феноменальности эмпирического мира, представляющее собой весьма существенный строительный блок в поддержку этой посылки и доказанное точной наукой самым ярким и неотразимым образом.
Мы позволяем ему идти по этому пути без сопровождения. Вероятно, небезызвестно, что Ньютон назвал свое тяготение феноменом. Однако, если перейти к другому, более современному случаю, то существует философское учение, находящееся в рамках общего положения о феноменальности эмпирического мира, служащее весьма существенным элементом в поддержку данного положения и самым ярким и неотразимым образом доказанное точной наукой. Как известно, Локк полностью согласен со своим великим оппонентом Декартом, несмотря на все прочие разногласия в их взаимных взглядах, в том, что чувственно воспринимаемые качества эмпирического внешнего мира, такие как цвета, свет, звук, тепло, запах, вкус и т. д. (qualitates secundariae), не должны рассматриваться как тождественные качествам эмпирического мира. (qualitates secundariae), но как аффекты нашей чувственности38
Теоретическая физика и физиология теперь объединяются здесь, чтобы с одобрением встретить философию и вместе с ней лишить действительный внешний мир его красочного качественного облика. Физическая акустика, оптика и термодинамика объясняют качественные различия тона, тембра, гармонии и мелодии, яркости и цветовой гаммы, а также температуры, важные для слуха, зрения и осязания, количественными различиями более быстрого или более длительного колебания атомов воздуха и эфира, вообще движениями проводящей среды. Качественное содержание наших ощущений не имеет никакого сходства с этими движениями, полностью от них расходится, т.е. является субъективным и феноменальным. Физиологическим завершением этих физических учений является знаменитая теорема Иоганна Мюллера о специфических энергиях органов чувств39, опирающаяся на твердую почву многочисленных физиологических экспериментов и патологических опытов, полученных путем полной индукции, и ставящая истинность этого декартовского и локковского утверждения не подлежащей никакому сомнению. Эмпирически установлены две вещи. Во-первых, что совершенно несопоставимые сенсорные стимулы, несмотря на их различие, тем не менее, воспринимаются нами как сходные, когда от них аскрибируется одно и то же ощущение. Во-вторых, что один и тот же сенсорный стимул, несмотря на свою идентичность, воспринимается нами как совершенно разный, когда в один момент он вызывает одно чувство, а в другой другое. Так, при раздражении зрительного нерва человек всегда ощущает яркость, независимо от того, в чем заключается раздражитель в грубом механическом давлении или ударе по глазному яблоку, в воспалении сетчатки, в перерезании или электризации зрительного нерва или в обычном световом раздражителе эфирных волнах. Точно так же слуховая система воспринимает только звуки или шумы, независимо от того, приводят ли слуховой нерв в состояние возбуждения колебания барабанной перепонки и слуховых косточек, вызываемые воздушными волнами, давит ли на него застой крови в капиллярных сосудах или воздействует ли на него гальванический ток40
С другой стороны, один и тот же раздражитель вызывает в зрительном нерве яркость, цветовые ощущения, вспышки света, в слуховом нерве звук «Sansen», шум в ушах, звон, в лицевых нервах боль или ощущение тепла. Один и тот же гальванический ток воспринимается языком как сладкий вкус, глазом как красная или синяя вспышка света, кожными нервами как щекотка, слуховыми нервами как звук. Те же самые эфироколебания, которые воспринимаются глазом как яркость и цвет, вызывают ощущение тепла через осязание. Таким образом, качество ощущений это не свойство ощущаемого объекта, а модификация чувствительности ощущающего. Каждый нерв от природы обладает способностью при раздражении чем-либо отвечать вполне определенным классом ощущений; этим, и только этим, он упрямо отвечает всегда и везде, чем бы его ни раздражали; примерно так же, как натянутая металлическая или кишечная струна определенной длины, органы чувств тела всегда отвечают одним и тем же тоном, независимо от того, ударяют ли по ним фортепианным ключом или поглаживают скрипичным смычком, разрывают ли их пальцами или дышат на них, приводят ли их в вибрацию другими тонами. Совокупность наших органов чувств является как бы клавиатурой, на которой играет внешний мир; тоны, качественно иные ощущения, возникающие здесь, внутри нашей чувствительности, не имеют ни малейшего сходства с внешним миром, играющим снаружи, и зависят и определяются особой природой, особой чувствительностью органов чувств, на которые воздействуют; тем, что Иоганн Мюллер назвал «специфическими энергиями органов чувств»41 Очевидно, насколько безупречным образом это проверяет и подтверждает мысль о том, что Декарт и его оппонент и собеседник Локк философы. И каждый, кто возьмет на себя труд сравнить соответствующие отрывки из сочинений Иоганна Мюллера и Гельмгольца с процитированной выше главой из сочинения Локка, вскоре заметит замечательное и, конечно, неслучайное обстоятельство почти буквальное согласие обеих сторон. Тем самым устанавливается феноменальность всего качественного в эмпирическом мире чувств. И на основе этого понимания целый ряд мыслящих естествоиспытателей исповедовали более или менее идеалистическую концепцию мира; кроме Иоганна Мюллера, я упоминаю только Рокитанского, Фика, Августа Мюллера и прежде всего Гельмгольца42
Последнее неоднократно высказывается как в строго научных, так и в популярных трудах: Ощущения это не образы, а лишь символы предметов и процессов внешнего мира; они соответствуют им примерно так же, как письмо и слово соответствуют обозначаемым ими вещам; они дают нам информацию об особенностях внешнего мира, но не лучше, чем мы даем слепорожденному человеку информацию о цвете, описывая его словами».
Философия, однако, пошла еще дальше. Утвердив феноменальность всего качественного, всего ощутимого в пространстве, она не оставила без внимания и реальность самого пространства. Кант в своем учении о трансцендентальной идеальности эмпирически-реального пространства также свел его к простому феномену. В этом он имеет своим предшественником Беркли. Как ни оправдан был его энергичный протест против смешения его мировоззрения с мировоззрением ирландского идеалиста, оба они, несомненно, согласны с парадоксом объявления пространства φαινομενον43 Беркли утверждает о пространстве то же, что и о материи, а именно, что оно находится только в наших ощущениях, in intellectu, а не вне ума; абсолютное пространство он отрицает.
Точно так же Кант отрицает трансцендентную реальность пространства, хотя и добавляет к этому очень важный и оригинальный момент априорности. Чтобы дать ему возможность говорить за себя, он необычайно ясно излагает свою точку зрения в следующих словах: «То, что, несмотря на» действительное бытие внешних вещей, можно сказать о ряде предикатов, «что они не принадлежат самим этим вещам, «а только их явлениям, и не имеют собственного бытия, кроме нашего» представления, есть то, что было общепринято и признано задолго до «времени Локка, но более всего после него. К этому относятся теплота, «цвет, вкус». Но что, помимо этих, по «важным причинам я причисляю к простым явлениям и другие качества тел, которые называются «primarias neunt», место и пространство вообще со всем, что к этому примыкает (непроницаемость или материальность, «форма, и т.д.), «нет ни малейшей причины недопустимости «быть приведенной против них, и т.д.». Пролегомены, §13, прим. 2. И в другом месте: «Как мало я могу утверждать, что ощущение красного цвета «имеет сходство со свойством киновари, возбуждающей это ощущение», «так же мало я могу утверждать, что представление о пространстве сходно с объектом». Это оставляет желать лучшего в плане ясности!4445 Всемирно известно, какой крепкий орешек дал Кант метафизикам профессиональным специалистам и друзьям изучаемого предмета. Вот уже более ста лет они раскалывают его и не могут раскусить. На какое-то время орех исчез; шеллингианско-гегелевская философия с ее добротным желудком, абсолютом, проглотила его. Но не переварила. Полузабытый спор всплыл вновь, особенно с тех пор, как получил известность Шопенгауэр, и продолжается из года в год, с переменным успехом сторон, а также, к сожалению, порождает инвективы и полемические стычки сугубо личного характера.