Ирина Борадзова
Груз детства
Предисловие.
Книга родилась из личной психотерапии и является для меня одним из шагов к исцелению. Писать я начала, чтобы нивелировать значимость прошлого. Эта книга результат работы над ошибками.
Неблагополучное детство я планировала включить в мемуары на закате жизни. Но будучи на пороге своих тридцати двух лет, я получила неожиданный звонок с напоминанием, о конечности жизни и внезапной смертности.
Когда-то мне удалось выжить в чрезвычайной ситуации. С мучительными воспоминаниями, о трагедии, я пришла к специалистам и была вынуждена снова обратить внимание на свое детство.
Психотерапия мне давалась и даётся тяжело. Вместо себя некогда жизнерадостного, но слегка тревожного человека с чувством юмора, целями и мечтами я обнаружила сгусток травм, коими жизнь меня щедро одарила. Уподобляясь классикам, что использовали страдания в качестве топлива для своего творчества, я взглянула и на свои травмы, как на капитал.
Фундамент всей будущей жизни закладывается в детстве. Идеальный стабильный фундамент состоит из доверия, базового принятия, предсказуемости, спокойствия, надежности.
Из своей семьи я вышла щедро одаренной не полезными навыками для жизни и приданным, не родительским теплом и финансовой подушкой безопасности, а психотравмами. А вместо фундамента родители водрузили на мои плечи груз из смеси обломков заботы, внимания и огромных запасов «удобрения» Однако, будучи любознательной, я выяснила: переработанное, то есть высушенное «удобрение» кизяк хорошее топливо Как и переработанные травмы.
И все же невысушенное тяжеленное вонючее «удобрение» из травм грузом давило на меня перманентно и сильно усложняло жизнь. Тащить этот груз, было сродни труду Сизифа. Этот груз причина того, что я, обладая малым весом, являюсь непомерно тяжёлой. Этот груз я сверхмеры навьюченным верблюдом, всю жизнь носила тяжелейшей ношей. И этот груз мне мешал набрать высоту.
Книга о самом важном и самом опасном периоде в жизни каждого человека детстве. Детство влияет на всю жизнь, и является ценным питательным ресурсом.
Книга о насилии. Его в моей жизни было так много, что грех не поделиться им в рассказе. Его в моем жизни было так много, что я сделала выводы.
Дети, униженные побоями и наказаниями, лишенные тепла и ласки формируют равнодушное и агрессивное общество, где «сильный слабого съест», «человек человеку волк» и «моя хата с краю»; где ироничная и циничная фраза из комедии: «Спасение утопающих дело рук самих утопающих» воспринимается буквально и как девиз Не каждый, кто подвергался насилию, становится маньяком и злодеем, но скорее всего каждый злодей и маньяк был подвержен насилию.
Несправедливого наказанные дети, воспитанные побоями, вырастают в раздражительных и озлобленных взрослых с повышенным уровнем агрессии, склонностью к жестокости, насилию и аддикциям. Взрослые, выросшие на культе силы, редко умеет договариваться.
Проявление жестокости и насилия словно вшиты в культурный код. Легализация насилия происходит через безобидный маленький воспитательный шлепок по пятой точке, перерастающий со временем в «бьёт значит любит», а позже вовсе превращается в большую войну.
Дети, наученные примером родителей уважению себя и окружающих, пониманию границ своих и чужих, состраданию, способности брать и нести ответственность, могут сформировать иное общество: сильное и стабильное, надежное и безопасное.
Ребенок не просто продолжение рода. Каждый ребенок будущее общества, где родителям сегодняшних малышей предстоит состариться, а став немощными и слабыми, пожинать плоды воспитания своих детей.
Глава 1. Осень.
Выходной.
События одного чрезвычайно насыщенного дня проехались по мне асфальтоукладчиком. Махина разломила и раздробила каждую мою кость, и напоследок получившаяся безжизненная лепешка прошла мясорубку. Не знаю, что травмировало меня больше: внезапный обстрел, убийство человека на моих глазах, или допрос, после случившегося.
Пытаясь переварить произошедшее, я только хотела, как прежде, выкурить хотя бы одну сигарету. С заложенными ушами хорошенько затянуться почти невозможно. Пребывая в сильнейшем стрессе, я хуже соображала и не понимала абсолютно ничего Особенно, что следователи не защитники, а скорее нападающие.
Почему ты ответила, что ничего не видела? возник вдруг мент у черного входа.
Милиционер кричал очень громко, что я поняла, заметив, как он покраснел и вены на его лбу и шее вздулись. Скукожившись от ужаса, я сидела в компании повара Егора у двери, на пластиковом ящике, что служил работникам кухни табуретом. Я была окутана густым липким туманом, и пыталась, как черепаха спрятаться глубоко в свое теле Соображать и осознавать реальность было сложно.
Почему я что? Я ведь ничего не говорила. Или что-то ответила им, когда спускалась?
Ир, послушай! подошла ко мне Верка незадолго до мента.
С началом внезапного обстрела, обычно неповоротливая Вера, резко запрыгнула в ресторан.
Скажешь операм, что мы ничего не видели, ладно? продолжала моя коллега Так велел директор, нам не нужны проблемы. Слышишь? Камеры наблюдения все равно не работают, они не узнают, где мы были Ира, ты слышишь меня?
Странно, но, как и всех остальных, я слышала Веру хуже обычного. Она шептала и во мне открылась способность читать по губам.
Во всей этой суете я думала об одном: Меня здесь быть не должно. Это же мой выходной! Зачем? Зачем я согласилась?
Оля, чья смена стояла в этот день, позвонила утром. Как никогда прежде, она целых полчаса настойчиво уговаривала меня выйти на работу вместо нее, а я полчаса держала оборону.
Деньги лишними не бывают! Пойди, поработай. подкинула во время моего напряженного разговора Залина.
«Чаевые» в этом ресторане были приличными, а я собирала средства на переезд. И овдовевшая сестра, пользуясь привилегией жертвы, моим желанием быть хорошей, часто без спроса залезала в мой кошелек. По утрам, расплачиваясь в такси, я думала, что накануне недосчиталась своего «чая». В лучшем случае не хватало половины заработанной суммы, в худшем я находила в своем кошельке несколько сторублевых купюр: на такси, кофе и сигареты. Бывало, днем сестра, невзначай по телефону, сознавалась, что взяла мои деньги на срочные расходы
После коллеги позвонил администратор.
Еще полчаса они прессовали меня вдвоем. Угрозы штрафами и увольнением не действовали, как и попытки вызвать во мне жалость к единственному официанту на оживленной террасе Это был мой первый выходной после нескольких подряд смен, и форма нуждалась в стирке. Я собиралась принять свежепостроенную ванну, почитать книгу или посмотреть кино, а после хорошенько напиться. Но Оля все же уломала меня подменить ее, пообещав прыгнуть со мной с парашютом.
Устроившись работать в ресторан, я поделилась с новыми коллегами-собутыльницами, среди которых были давние подружки Ольга и Вера, своими планами на лето. Осуществление давней мечты прыжок с парашютом входило в летние планы. Олечка загорелась желанием прыгнуть со мной. В пьянках мы сдружились и стали намечать посещение аэроклуба, что откладывалось несколько раз, поскольку женатый мужик моей новой подруги был против ее затеи Этот же мужик выбирал Оле рабочие смены и заставлял ее носить в сорокоградусную жару целомудренную водолазку американку, вместо футболки с неглубоким декольте. Впоследствии Оля свое обещание все же сдержала.
Милиционер у черного входа продолжает орать. Егор вскочил со своего места и пошел на мента в гражданском:
А ты чо тут разорался? Ты вообще кто такой?
Мент ему что-то тихо ответил и показал ксиву. Егор вернулся на табурет рядом со мной. Через несколько дней, когда все стихло, я зашла на кухню и смущенно благодарила повара за участие, и он, как всегда задорно, ответил: «Да я вообще подумал тогда, что это какой-то обнаглевший посетитель».
Мент у черного входа стал орать тише. Отвечаю ему как сказала Вера:
Меня там не было, я ничего не видела.
Там камеры! взбесился следователь и побагровел Мы смотрели камеры! На них видно, что вы сидели напротив! Видно, как вы забегаете внутрь! Вы видели все! кричит мент.
«Это не муляжи? зажужжал в мыслях вопрос. Не-ет. Не может быть Какой позор!»
Все шесть лет, пока я работала официантом, я не просто пила, а пила регулярно и много. Во время работы или после. В некоторых местах лихо совмещала. Алкоголь помогал мне засыпать и высыпаться. В двадцать лет от ста или полутора ста -грамм хорошего виски не бывает бодуна. Утром кофе и я огурец.
Алкоголь избавлял от излишней агрессии, тревоги и расслаблял. Запару на работе сложно было выносить без допинга. Поэтому, каждый вечер, после первого «чая» в комодах на полках стояли три коктейля «виски-кола». Коктейли обновлялись минимум два раза. Над комодами висели, как казалось официантам, муляжи камер видеонаблюдения. Прячась от гостей, присев на корточки и вынимая соль-перец или салфетки из комода, я тут же тянула из трубочки свой коктейль.
Услышав от мента, что камеры не бутафория, я испытала неведомый ранее невыносимый стыд. Представив, как за всем нашим цирком с пьянками в комодах следили те, у кого был доступ к видеонаблюдению, я подумала, что, наверное, было бы лучше обдристаться на людях.
Нас привезли в участок. Все мои мысли были об ушах. После самолёта заложенность проходит быстро. Обстрел произошел больше часа назад, но дискомфорт все еще ощутим
В небольшом белом кабинете меня посадили за большой и пустой лакированный темно-коричневый стол лицом к двери. Справа у стены спиной ко мне парень за печатной машинкой, перед ним у стены шкаф, напротив шкафа, у противоположной стены стол поменьше. Менты нежно и ласково сказали мне не волноваться. Они объяснили, что зададут несколько обычных вопросов. Но мне не сказали, что вопросы будут одни и те же и задавать их будут снова и снова В тот день эмпирически я выяснила, что допрос пытка повторяющимися вопросами.
Два следователя сменяли друг друга, а цикл вопросов и ощущение собственной ничтожности оставались неизменными. Моё желание давать показания тому, что поспокойнее было проигнорировано. Курить не разрешали. Естественно, я очень скоро, пытаясь хоть как-то защититься, начала огрызаться и паясничать Следователи не обращали внимание и на мое плохое самочувствие: словно в пустоту я повторяла снова и снова о своих заложенных ушах, о голоде и о том, что соображаю хуже обычного.
Прежде чем привезти в отдел, нам так же криком сообщили, что за дачу ложных показаний и за отказ от дачи показаний, грозит уголовная ответственность. Бармен нашего ресторана оказался по совместительству юристом:
Ирка! Требуй повестки! говорил мне тихо Марат, пока менты торопили нас поехать в отдел.
Скажи, что явишься на допрос в другой день с адвокатом! Не едь сейчас!
Зачем бармен мне это говорил было не ясно. Я не понимала, что мне угрожает и чего стоит бояться. Не знала, что на допросе не действует презумпция невиновности, и там я в любой момент могу стать нет не потерпевшей и не пострадавшей а вот подозреваемой легко. При этом следователь так убедительно орал об уголовной ответственности, что совет обычно улыбчивого бармена один из немногих дельных за всю мою жизнь я проигнорировала И конечно, плохо понимая жизнь, я сомневалась в компетентности бармена, как юриста. Иначе, почему он работает не юристом?!
Явившись на допрос без адвоката, я лишила себя квалифицированной юридической помощи. А сотрудники правоохранительных органов, вооруженные до зубов опытом, знанием юриспруденции и лазеек в законе раздавили меня, как букашку. От меня осталось пустое место. Два представителя правоохранительных органов лишили меня права на безопасность, спокойную жизнь и права на дыхание полной грудью. С помощью добросовестных следователей слово правоохранительные в моей реальности превратилось в оксюморон.
Меня отпустили через пять часов непрерывных вопросов. Моя коллега Вера целый час сидела свободная и ждала меня. Этот час меня допрашивали два следователя.
Когда мне начали задавать вопросы о личной жизни я, не зная о пятьдесят первой статье Конституции, стала грубить.
Это твоя сумка? Ее уже обыскивали? спросил совершенно спокойно следователь, который прежде вел допрос раздраженно и только на повышенных тонах Ты знаешь, что такое статья два два восемь?
В кабинете повисла гробовая тишина, писарь прекратил клацать печатной машинкой и обернулся. Сумка была далеко от меня и висела на спинке стула в другом конце кабинета.
Смотри, говорит мне крикливый следователь совершенно спокойно или мы обыскиваем твою сумку или ты нормально разговариваешь и отвечаешь на все вопросы.
Выбрав меньшее из зол, я согласилась разговаривать нормально. Жаль я не знала, что в ходе допроса ни следователь, ни дознаватель не имеет права шантажировать, угрожать свидетелю лишением свободы, и такие действия уголовно наказуемы. Попросила из сумки сигарету. Ни сумку, ни сигарету мне не дали. Таким образом, сотрудники воспользовались моим незнанием закона и превышая свои должностные полномочия, допрашивали меня в состоянии сильного стресса и дезориентации, еще и вынудив свидетельствовать против себя.
Не знаю, Верка или я прервала молчание в машине, что везла нас обратно в ресторан. Немного ожив, под конец поездки я стала использовать свой старый способ, не раз помогавший мне пережить непредсказуемость жизни:
Прикинь, Верка, какой у тебя гость был ответственный В него стреляли, убивали, а он бежал к тебе в ресторан, оплатить свой счет
Верка оценила шутку усмехнулась и грустно вздохнула:
Они даже не притронулись к своему заказу.
Тогда я, сдерживая истерический хохот, за которым часто пряталось желание плакать навзрыд, шепотом, чтобы не слышал водитель, заключила:
Так значит он бежал к своему шашлыку! тут уже и Верка не смогла сдержаться
Обесценивание трагедий, несправедливости и ужаса, что несет в себе черный юмор, спасает меня всю жизнь.
В ресторане была почти полная посадка, когда нас привезли. Ничто не напоминало о кровожадном убийстве, случившемся здесь, около шести часов назад, средь бела дня. В царившей беззаботности и праздности, среди алкоголя и смеха, из телевизоров и по всему ресторану заезженные, и такие родные хиты года: Madcon Beggin и No stress Laurent Wolf, второй из которых я особенно любила.
Всю последующую неделю я почти слезно просила администратора и бармена, отвечавших за качество звука, убрать мучительное эхо и странные посторонние шумы из телевизоров. Однажды неприятное звучание исчезло само по себе
О произошедшей днем катастрофе напоминали парочка простреленных окон и черный след на асфальте от крови убитого человека у входа в ресторан. Оля все-таки вышла на работу, пока нас допрашивали. Она, высокая и красивая девушка, с зелеными глазами, ярко-рыжими волосами, длинными конечностями и выдающейся грудью, как и я, не любила обслуживать постоянных гостей ресторана. Обычно, всех постоянных важных и властных обслуживала не менее важная Вера.
Писать жалобу в прокуратуру на принуждение следователями меня к даче показаний путем шантажа, угроз и превышения ими должностных полномочий в мыслях не было. Радуясь долгожданному завершению мучительного допроса, я тут же постаралась забыть и его. Элина психолог, которую я почти два года посещала с булимией предложила: