Но Соня молчит.
Сколько же стоит, разносчик? говорит опять чужой.
Соня все молчит, но вдруг повертывается к нему спиной и опять кричит, шагая по зале:
Пироги горячи! Пироги горячи!
Чужой и папа смеются и уходят.
Через полчаса Катя уже кучер, а Соня лошадь, и держит в обеих руках веревочки.
Они стали за креслом, где конюшня, и собираются выезжать.
Няня, кричи: подавай! говорит Катя.
Ну, подавай! невесело отзывается няня, косясь на молчащего Ваню.
Катя чмокает, а Соня (как и всегда) начинает брыкаться и нейдет.
Стой! Т-п-п-р-ру-у! кричит Катя.
Но лошадь все брыкается и нейдет к подъезду.
Т-п-прру! Соня! Эдак нельзя играть! Ты не знаешь, когда надо брыкаться. Теперь не надо. Эдак нельзя!!
Да я с норовом!
Катя сердится, погоняет, а Соня все пятится, брыкает и прыгает.
Я ударю, Соня!
Не смеешь!
Нет, смею. Я кучер.
Нет, не смеешь!
Катя дергает возжей и попадает лошади по спине. Лошадь останавливается, и вдруг, заткнув глаза кулачонками, начинает громко плакать и бежит к няне.
Тебе больно? говорит Ваня, быстро подбегая к сестре.
Что такое? опять подрались? Нет уж, теперь я пойду пожалуюсь на вас.
Няня берет Катю за руку и хочет вести к маме.
Няня, оставь, не ходи! Няня! тихо говорит Ваня.
Няня оставляет Катю и садится снова на стул. Соня перестала было плакать, но входит в залу папа, и она опять начинает.
Соня! Соня! Что с тобой, Соня? Поди ко мне. Кто тебя обидел? Уж не вы ли, господин Молчалин? сердито говорит он Ване.
Ваня молчит.
Так ты еще драться стал вдобавок! А?
Эх, батюшка, полноте! произносит няня. Он отродясь ни одной мухи не обидел, а вот ваши любимицы, как играть, так и драться!
Так это ты, Катя?
Катя молчит тоже и ломает ногу у гусара. Папа берет на колени Соню и начинает бранить Катю. Эта долго слушает и начинает потихоньку плакать все громче, а Соня уже перестала и глядит на сестру во все глаза, будто первый раз от роду видит как та плачет.
Ну, перестань же. Ведь это скучно. То один, то другой; с вами с ума сойдешь. За что ты ее прибила?
Она на-на-а-аш-аша
Катя захлебывается и не может выговорить.
Она ло-о ло-ош-ша-адь бы-ы-ла.
Ну что ж, что лошадь? Все-таки драться не следует. Она тебе сестра. Она маленькая, тебе можно ей уступить.
И все б-брык-рык-рыкалась а я хоте ла, силится Катя говорить.
Ну, помиритесь сейчас и играйте без драки. Мама не здорова, а вы все ее огорчаете ссорами.
Вскоре Катя снова кучер, а Соня снова лошадь. Снова кричит няня невеселым голосом.
Кучер, подавай!
Они подъезжают к крыльцу, лошадь уж не брыкается. И Катя возит барина с визитами по городу, т. е. по зале. Домой (в угол за кресло) Катя ворочается лошадью, а Соня кучером. Лошадь ставится в конюшню, и ей задают овса.
Далее залы ездить с визитами не позволено. В гостиную к маме можно входить только людьми, а лошадьми и вообще зверями можно быть только в зале.
Долго возятся так девочки. Ваня сел уже давно около няни и тихо шепчет ей:
Который час, няня?
Третий. На что тебе?
Да скоро ли Федя придет!
Глава 4
На часах бьет три. За воротами показывается фигура Феди с сумкой. Ваня бросается на лестницу и целуется с братом. Скоро они уже сидят вместе в углу залы и шепчутся.
Ведь ты помнишь, тихо выговаривает Федя: его хотели все проучить? Ну вот, как он вышел, Тихонов ему в спину сзади и закричал: «волк! волк! Белянина запорол! Кровопийца!» Он обернулся и весь, Ваня, сделался красный, совсем как сукно красное. Глядит на нас, глаза, знаешь, как-то прыгают, а сам не кричит, как всегда, а молчит и на всех глядит. Всех, Ваня, глазами оглядывает, даже как-то страшнее кричанья выходит. Мы притихли. Кто, говорит, сейчас закричал, что я будто Белянина запорол? Разве вы, мерзавцы, не знаете, что он от горячки умер? не знаете? Мы молчим. Кто, говорит, думает, что Белянин умер не от горячки, а от чего-нибудь другого, пусть руку подымет! Ну, кричит, живо, сейчас! Мы не шелохнемся. Ага! кричит, ты негодяй, который кричал мне в спину, видишь весь класс со мной согласен, что от горячки.
Как же это, Федя?
Да ведь никто же руки не поднял. Я было, Ваня, хотел потому что это правда Все знают, что Белянин под розгами умер.
Ну!
Да меня Тихонов держал и все шептал: «если ты, зюзя эдакая, подымешь руку, то я себя сам выдам, что я кричал». Ну, я и боялся. Он ведь не лжет никогда. Он сейчас бы признался.
Ну что ж Волк?
Ну, походил по классу весь красный и вышел в коридор. А как вышел, так опять уже человек десять и закричали: Пьяница! Кровопийца! Белянина запорол! А Тихонов кричит: Убил! убийца! За это в Сибирь ссылают!
Как? Так и закричали?
Да. Но Волк уже не воротился. А солдат говорил нам, как мы выходили: «какое, говорит, у Гаврилы Семеныча лицо сделалось, как он в коридоре стоял, а вы кричали! Дергало ему, говорит, лицо, все дергало!»
Что вы все шепчетесь, мне не скажете? говорит няня. Верно в емназии беда какая?
Федя с Ваней пересаживаются к ней ближе и тихонько передают ей происшествие.
Завтра опять хотят кричать то же, добавляет Федя.
Ну, уж вы-то, детки, не кричите. А то еще попадетесь
Да как же, няня, если все будут Как не кричать? Ведь это нехорошо, говорит Ваня: ведь за это всегда подлецом называют, когда кто отстает. Притом он известный злодей!
И это правда, няня, говорит Федя. Это правда, все знают про эту историю, про Белянина. И его, говорят все, скоро прогонят со службы, потому что до смерти засекать не позволяют. Его непременно прогонят, и скоро. Он кровопийца.
Няня слушает и качает головой.
Уроки пометил ты? спрашивает Ваня через минуту.
Да, все. А из географии какой урок, Ваня, беда, весь курсивный. Вся Швейцария, и вся курсивная.
Отчего же вся курсивная?
Как отчего? Такая уж земля. Горы, возвышенности, речки, кантоны, города, деревушки
Что ты?
Право. Да разные еще достопримечательности, например, сколько в Женеве часов делают, да сколько работников этим занимаются. Просто беда, хуже Англии.
Федя берет географию Ободовского и, раскрыв на месте, где большими буквами напечатано слово: «Швейцария», показывает брату. Между строками беспрестанно попадаются курсивные, а все, что курсивом, надо учить наизусть.
Да, да! Курсивная! с оттенком ужаса произносит Ваня. Вот страна-то! Ведь столько курсиву ни в одной еще стране не было.
Ну, Ваня, в Италии его тоже много. Погляди-ка.
И Федя повертывает несколько листов.
Да, и эта бедовая. А когда мы до нее дойдем? К январю, пожалуй. Ну, как он ее на праздники задаст?
Нет! Что ты! К марту разве.
Раньше, Федя. Он говорил, что к экзамену мы захватим Европейскую Турцию.
Это, где Турка живет? вмешивается няня.
Да.
Ну, вот еще, и Турку учи. О нем, дураке, чай, и учить-то нечего.
Как, няня! восклицает Ваня: там у них Константинополь, говорят, такой чудный город, что таких нету нигде. Там ведь наша царица Ольга крещенье приняла.
Как так?
Она там крестилась в православную веру.
У Турки-то? Что ты, Ваня! Христос с тобой!
Ваня оторопел и глядит на Федю. Федя даже рот разинул и глядит на Ваню.
Как же это, в самом деле? Ведь и то правда. Они ведь мусульмане.
Через залу идет папа. Ваня шепчет брату: спроси.
Папа! подходит Федя. Ведь царица Ольга в Константинополе крестилась?
Что за дичь!
Вот и я, батюшка, говорю, как мол это можно! прибавляет няня.
Ольга приняла крещенье у греческого царя Константина Багрянородного в 857 г. в Царь-граде. Папа произносит это очень важно.
Видите вы, глупые! Еще в городе-то каком в Царе-граде! Вот это так!
«Стало быть, более тысячи лет назад», уже расчел про себя Ваня.
А где же он? допытывается Федя.
Да он мямлит папа, он в Греции. Какой глупый вопрос, Федя! добавляет он вдруг сурово. У греческого царя, в Царь-граде, стало быть, в Греции, а не не в Персии или Турции!
Как? тихо восклицает молчавший Ваня. Да ведь Константинополь и Царь-град одно и то же.
Папа неспокойно ищет что-то в кармане.
Да, почти не совсем но почти то же. Куда я девал?.. Есть разница, но небольшая, т. е. маленькая Вот будете учиться, будете поменьше именины справлять, так и знать будете это и все вообще узнаете.
Папа куда-то поспешно вышел. Горячий спор затевается у няни с Федей. Ваня молчит и припоминает что-то.
Через полчаса, когда папа поспешно опять проходит через залу, Федя кидается к нему.
Узнали, папа, узнали! Ваня вспомнил, кричит он. Греки завоевали у турок Константинополь и назвали его Царь-градом, тогда Ольга и крестилась.
Ну да, да. Ведь я же вам говорю. Константинополь и Царь-град все равно одно и то же только маленькая разница есть
Какая же?
После, после Мне некогда.
И папа поспешно выходит.
«Сам-то ты, батюшка, должно быть, получше Вани именины-то справлял, когда учился, думает няня про себя. Да и рожденья, я чаю, не позабывал тоже».
Через минуту в доме суматоха. Приехала очень важная особа. Она величественно входит в гостиную, встречаемая мамой и папой. Она изволит садиться и, проглотив аршин, любезно говорит маме, что не заметила ее на прошлом большом бале. Папа человек подначальный этой особе, поэтому мама рассыпается и вертится перед ним, как бес перед заутреней. Особа желает видеть детей. Папа кидается в детскую, натыкается на Андрея, едва не падает, ругает его мимоходом и велит вести детей в гостиную. Няня, поправив чепец, как овец гонит их гурьбой. На пороге встречает их папа, но, завидев Ваню, останавливает шествие.
Нет, нянюшка, вы этого болвана приберите в детской. Он еще мне беды какой наделает со своей молчанкой.
Папа берет девочек и Федю, вводит их, представляет, улыбается и, вертясь, нещадно возит ногами по полу.
Особа милостиво ухмыляется.
По стопам отца? говорит она Феде.
Федя не понимает и молчит. Папа и мама встрепенулись. Особа все ждет. Федя все молчит.
В гусары или в уланы?! объясняет особа. Федя меняется в лице, но, опустив глаза, упрямо молчит. Мама и папа рады бы влезть оба зараз в кожу Феди, чтобы отвечать. Но это невозможно, и особа ждет опять, а Федя все молчит, как убитый. О ужас!
Он очень робок оробел ввязывается папа. Детям велят выйти. Они тихо отправляются.
Ну, няня, в другой раз и меня без Вани не возьмут. Я больше его молчал, и всегда буду так делать. За что они его прогнали? Он не хуже нас.
Няня, узнав обо всем, уговаривает Федю. Ее внутренне глубоко обидел папа; она рада, что Федя отомстил за брата, который, остановленный на пороге, ушел прямо к себе и заперся; но все-таки няня уверяет ребенка, что нехорошо делать родным на смех.
Я, няня, не на смех, восклицает удивленный Федя. Я только хочу, чтобы нас обоих брали всегда, или и меня оставляли с Ваней.
Но за обедом, к пущей горести именинника, Федя сидит без пирожного.
Глава 5
Уже вечер. Дети бегают и играют в зале, освещенной двумя стенными лампами. Ваня тоже развеселился и ловит сестер. Изредка все они останавливаются и прислушиваются к шуму проезжающих карет. Наконец, одна из них смолкла у ворот, и дети видят на дворе два двигающиеся к подъезду фонаря.
Надя, Саша! кричат они и выглядывают в переднюю, Они! они!
И вся гурьба кидается в переднюю. Расфранченная горничная, ливрейный лакей и камердинер папы, Андрей, раздевают мальчика лет 10-ти и девочку, ровесницу Вани. Целая куча: платочки, наушники, теплые сапожки, муфты, салопы, фуфайки, меховые боа, все скопляется на дубовой скамье передней. Можно подумать, что не двух, а десяток детей привезли в них. Разоблаченье еще не кончилось, а уже крик:
До каких пор? Когда за вами приедут? Кто?
Мама сама приедет к твоей маме, говорит кокетливо одетая Надя.
Чудо, чудо! подымается крик. Стало быть, надолго?
Мама с Аннетой на бал поедут в 12 часов.
Все бегут в залу.
А у нас новые лошади! говорит Саша, страшный хвастун и корчащий большого человека. Папа три тысячи за них дал!
Но Ваня и Федя с ним не очень дружны. Он постоянно рассказывает про себя и своих, очень груб с их няней, говорит, что она мещанка, и беспрестанно кричит, все у всех отнимает, ломает, дерется и сам же пойдет потом жаловаться. Когда у него спрашивают новые знакомые дети, как его имя, он, вместо «Саша», отвечает: le prince Alexandre Oubinine. Отец его, князь Убинин, важное лицо.
Сегодня утром, продолжает Саша, к маме бедные приходили, какая-то женщина и две девочки. Какие они смешные, пугливые. Мама говорит, что они совсем des sauvageons!.. (дикарки (франц) А когда они ушли в девичью чай пить, то в гостиной мама курить велела, потому что ужасно дурно пахло.
Они прежалкие были, вступается Надя. Грязные, в больших башмаках, и салопы совсем худые. Я одной даю мою куклу старую, Лизбетту, ты знаешь, Катя?
Как? Да ведь ты очень любила Лизбетту?
Мне очень жалко стало, добрым голосом говорит Надя. Ну, я старшей даю Лизбетту, а она, вообрази, прячется от нее за юбки матери.
Она верно никогда кукол больших не видала и испугалась, хохочет Саша.
Ты, Саша, всему хохочешь. Все говорят, что ты злой! Вот что! нравоучительно и укоризненно говорит Надя брату.
А ты в девичьей все сидишь с девками. Это даже мама говорила и сердилась, злобно произносит брат. Хороша княжна! В девичьей! добавляет он вчера слышанные от отца слова.
Дети отворачиваются от него к Наде. Они все не любят Сашу, потому что у него даже голос злой. Все идут к маме.
Матушка, говорит приехавшая горничная няне, не подпускайте вы княжну нашу к окошкам. Все они кашляют. Мамзель проклятая их простудила.
Отчего это их с вами прислали? допытывается няня. Мамзель-то что же?
Да так! многозначительно улыбается расфранченная горничная. Она, кажется, отходит Нынче утром с княгиней повздорили
Да что ж такое? за что?
Не знаем-с! ухмыляется горничная, она очень дурно с княжной обходилась. А уж сами знаете, наша Надежда Николаевна как есть андел. Редкий ребенок. Совсем не похожа на княжеское дитя, ни гордости этой нету, ни чванства. Ну, а мамзель с ними не ладила, особливо за уроками Ну, княгиня нынче ее и распекала, а она отказалась. Не хочу, говорит, оставаться, грубить стала.
Да ведь они с вашей старшей барышней приятельницы большие?..
Горничная насупилась.
Ну, княжна Анна Николаевна сами изволите знать нрава крутого. Повелевать любят, а эта мамзель Луиза все им потакала и всякие подлости около них делала. Ну, княжна и дарила ее всем. А я, матушка, что ж, не завидую. Я княгиней много обласкана. А должна сказать правду. Я за 7 лет от Анны Николаевны ниточки экой не видала, а не то, что платьица, али чего другого А мамзель эта, матушка, приехала к нам, у нее один худой сундучишко был. Просто срам! Хуже нашей сестры; уж на что мы, горничные девки, а и у нас именьице кой-какое есть. А теперь, матушка, три сундука битком набиты милостями господ, да княжны. Будет съезжать, четвертый прикупит в Гостином дворе: в трех не вывезешь всего добра. Ей-Богу с! А уж скряга какая! Раз, об святки, наряжались мы промеж себя. Вот и пришла я к ней увальку попросить надеть
Дети вбегают в залу. Расфранченная горничная шепчет и, раскланявшись с няней, подходит к Наде.
Княжна, я домой поеду-с. Не прикажете ли маменьке что сказать?
Нет, Анюта, ничего. Погляди только, чтобы папашина собака игрушки не испортила.
Извольте, моя ненаглядная! Нарочно с работой буду сидеть в детской.
Горничная целует руку у Нади и, поглядев на Сашу, прибавляет грубо:
А уж вы, ваше сиятельство, взлохматили себе волосики на головке. Точно наш портной деревенский Алеша. Право! А еще князь!
Саша краснеет, как рак. Дети смеются. Горничная прощается со всеми, у девочек целует ручки и, не обращая никакого внимания на Сашу, выходит в переднюю, где разговаривают и тихо хихикают лакеи дома с приезжим.
Иван Иваныч, обращается она к ливрейному лакею, поедемте, мне еще княгиню на бал одевать.
Ну, поспеет еще. А я вот про мамзель-то им рассказываю Ну-с, я вот эфто и заприметил, обращается он опять к Андрею. Как она только за угол, а этот офицер уж ждет; сейчас извозчика, пролетку и марш куда-то. И все значит в одну сторону! Так ты, думаю, князя надуваешь, на его деньги с офицерами шляндаешься да дебоширничаешь! Хорошо! Вот мы-с и порешили меж собой князю открыть ее надуванье. Я это его вчера раздеваю, и эдак, знаете, тонким манером и говорю: «Что я, мол, ваше сиятельство, ваш верный завсегда слуга, и по гроб моей жизни милости ваши не забуду, но мамзель эту самую на угле с офицером видал многие разы» Как это он вскочит с дивана, как был на босу ногу. Побелел весь лицом. Руки трясутся!