Правило Х
«В момент твоего счастья ошибка придёт из тебя.»
Закончив с завтраком, походившим больше на пытку, мы с чувством всепоглощающего дискомфорта решили продолжить наш путь. Эта ссора, если так её можно назвать, не была чем-то удивительным или неестественным подобное происходило регулярно с миллионами людей, но стойкое ощущение, что внутри нас обоих что-то треснуло в этот момент, не покидало меня. Я называл это чувство «эффектом треснувшего стекла». Представив, что ты, человек и личность, не что иное, как зеркало, каждый удар жизни видится мне в виде цикла затягивающихся и вновь появляющихся трещин. Ты просыпаешься целым пластом в нём отражается твоё сознание. И каждую секунду с момента твоего пробуждения, жизнь метает в стеклянную гладь всевозможные «удары» от ничтожных водных брызг и горстей песка до булыжников, способных раскроить череп. С каждым «ударом» твоя личность трескается и дрожит, покрывается шрамами и искривляет реальность. Страшен тот час, когда стекло разобьётся на миллионы осколков. И сейчас я стойко ощущал, что в моё стекло метко попал увесистый камень во все стороны от него пошли глубокие трещины, из которых сочится тёмно-багровая кровь.
Мы шли вдоль Большой Невки, крепко держась за руки, но мысли наши пребывали далеко отсюда. Простое ощущение касание мы касались нашей кожи, но не души. Прогулявшись так пару часов, я проводил её до дома, где она снимала комнату в творческом, как модно говорить, коворке. Огромная коммуналка, где семь или восемь людей живут и вместе занимаются творчеством, покуда за ними из реальности социальных сетей наблюдают сотни людей. Мне было непонятно это увлечение, но объективных аргументов против у меня не находилось, поэтому в спор на эту тему я никогда не вступал.
Настроение было гадкое, перспективы размытые, в жизни сплошная неопределенность и чувство отреченности. И так ведь было всегда? Сказка об утопическом мире, где каждый человек в социуме необходим, всегда была ложью в высшей инстанции. Быть может, там, где все живут впроголодь, сражаясь за искру жизни, уводящей их с каждым днём всё дальше в тёмный лес депривации, и существует необходимость в каждом отдельном человеке, как в физической силе, руках и ногах, репродуктивной функции всему, что принижено к звериной стези. Или, быть может, где-либо в африканских племенах, оторванных от мира, где социальная структура сформирована вокруг необходимости выжить. Высокие, красивые и жизнерадостные представители маленькой смуглой диаспоры они встают с рассветом Солнца и засыпают, видя самое чистое звёздное небо над головой. Теплый климат и никакой суеты: их проблемы сводятся к необходимости убить животное, чтобы найти пропитание, но после восполнения этой необходимости наступает праздник. Часто ли мы сейчас празднуем свой ужин? Празднуем так, что радуются женщины, а мужчины довольны собой; так, что после ужина появляются новые семьи, а старики видят, что ход вещей благоволит их жизни. Способен ли ужин дать нам ощущение веры в завтрашний день? Босая прогулка по прогретой земле порой помогает лучше всякой социально-поведенческой практики. Беззаботность, к которой стремится человечество, видя это единственным сущим смыслом жизни, доступна животным во всей своей красе; доступна она и тем людям, что ближе к животному миру. Насколько иронично, что человек, вроде как властвующий этим миром, завидует своему коту, потягивающемуся в мягкой постели? Человек, как величина личности несчастное эмоциональное пятно на стенах вечности. Самая большая ложь, с которой приходится мириться день изо дня, гласит: «Человек нужен миру».
Правило Х
«Всё, что сказано ложно.»
Чертовы мысли заслонили рассудок. Дальше так встречать этот день было нельзя. Я позвонил Жану, предложил увидеться где-нибудь выпить кофе, поиграть в шахматы. Хотелось коснуться чего-то стабильного, фундаментального и беспристрастного. Любое занятие было лучше, чем продолжать раскручивать этот клубок, ведущий на тропу, поросшую колючим барбарисом и малиной, в плодах которой притаились клопы. Благо, что мой друг был свободен и не обделил меня своим обществом. Хотя, зная его, могу предположить, что свои дела он просто перенёс ради моей эгоистичной персоны.
Через минут тридцать мы разложили шахматную доску на одном из широких подоконников микрокофейни, обосновавшейся на территории парадной трёхэтажного здания на Литейном проспекте. Я не мог сказать, что концепция этого заведения была мне предельно ясна, но проходимости особой я не заметил, так что подоконник стал тихой медитативной лоджией. Мы уселись полубоком, поставив по одной стопе на батарею. В таком положении нам пришлось распустить свои галстуки и расстегнуть пиджаки разложились мы фривольно, но только так можно было добиться концентрации на игре. Я играл чёрными. У окна остывали чашки с горячим кофе. Отраженные от крыши соседнего здания лучики солнца падали тонкой линей на чёрно-белую доску, освещая собой сероватый пар, закружившийся в спирали от сквозняка, гуляющего по этажам.
Блиц или классика? учтиво спросил меня Жан, поправляя круглые очки на носу.
Лицо Жана выступало в моих глазах эталоном смиренности оно отображало невозмутимость Вселенной: всегда спокойное, скромное и на удивление симметричное, глаза, одушевленные разумом, расслабленная мимика отражает полную готовность к стремительным умозаключениям. Каждая складочка и морщинка на коже выдавала в нём опыт тысячи часов раздумий над партией. Я знал, что во многом его лицо было маской, под которой скрывалась социальная контрзависимость, вызванная множественными разочарованиями, порой эмоциональной неуклюжестью или страхом оказаться разоблаченным страхом признать в себе человека, чьи эмоции написаны на лице. Монумент недоверия что было сейчас в его голове?
Классика, пожалуйста. Я бы хотел отдохнуть за игрой, вежливо дал я свой ответ.
Хорошо. Пешка Е4. Как твой день, Стефан? Вновь тревога мучает?
Что-то в этом роде. Плоды моей вчерашней недальновидности. Пешка С5.
Я пытался разобраться, что за, как ты говоришь, «нелепость» причинила тебе такой дискомфорт. К сожалению, досконально понять у меня не вышло. Смутно, конечно, я догадываюсь о причинах, но логики в переживании твоём не нахожу. Конь F3.
Синхронно мы отпили по глотку чуть остывшего кофе, разошедшегося теплом по телу. Я поставил пешку на D6, а Жан на D4. Моя С5 забирает его D4. Жан забрал Конём с F3 мою пешку на D4.
В том и причина. Иррациональное необъяснимое никоими силами или логическими связями чувство неправильности произошедшего. Ты смутно осознаешь, что из великого множество всевозможных вообразимых сюжетов развития событий, то есть нашего диалога, сформировался один из самых нелепых, неясных и по-юношески драматизированных. Тебя закручивает в этот водоворот нелепости, ты пытаешься выбраться из него, но все твои движения не соответствуют тому, что необходимо сделать, ты тонешь сильнее от трепыханий в густом потоке абсурдности, но стоит тебе остановиться, затаить дыхание, как поток вдруг начинает и в таком положении топить тебя с ещё большей силой. У тебя больше нет выхода. Реальность исключает свои же правила. Ты осознаешь, что натуральный ход действительности нарушился. Конь F6.
Жан на мгновение задумался походил Конём на C3, а я поставил пешку на А6.
Ты слишком большое значение уделяешь этим мелочам. Ни я, ни кто-либо другой не обратил внимание на твой «водоворот нелепости». Ты называешь отсутствие правил правилами, имея в виду какие-то свои надуманные концепции. Если посмотреть на жизнь логически и в правильном ключе, то есть пытаясь её проанализировать, а не заключить в эмоциональную парадигму, то мы поймём, что жизнь это самый мощный синтезатор абсурда. За нелепость ты принимаешь совокупность случайностей, которые с нами происходят. Ты видишь их с точки зрения неудачи, не принимая как сухой факт произошедшего. Ладья G1.
Но как человеку принимать сухой факт произошедшего, если произошедшее совершенно нелепо, глупо и бездарно? Я мог бы создать ситуацию совершеннее. Пешка B5.
Быть может и да, но, быть может, и нет. Ты попросил меня сыграть с тобой партию по очень простой причине ты хочешь почувствовать ответственность за момент, отвлечься от своей жизни. Ты хочешь попробовать создать идеальную ситуацию, но ты допускаешь логическую ошибку. В шахматах нет ни одного внешнего фактора, определяющего ход игры только неизменные правила. В жизни миллион. Ты пытаешься подчинить жизнь математическому просчёту, на который не способен ни один гроссмейстер хочешь поставить мат в восемьсот ходов. Пешка G4.
От меня Слон B7. Затем партия развивалась подобным образом:
Конь G5, Пешка Е4.
Конь Е4, Слон Е4.
Пешка А4, Пешка Е5.
Пешка В5, Слон Е7.
Ладья G4, Пешка B5.
Слон B5, Слон B7.
Конь F5, Рокировка по королевскому флангу.
Я не пытаюсь поставить жизни мат. Я знаю, что проиграю, но моя цель не страдать от мелочей, не зевать. Я сражаюсь в партию с Богом его рейтинг выходит за число бесконечности. Всё, на что я могу надеяться, так это на жалкую долгую партию, в которой Он не стал бы наносить мне страшнейшие удары. Пускай ставит мне мат, когда доска опустеет, а на устах моих улыбающихся застынут слова: «Спасибо. Хорошая партия».
Ладья А8, Слон А8.
Ладья Н4, Пешка G6.
Ферзь G4, Конь С5.
Ферзь H3, Пешка Н5.
Ладья H5, Пешка Н5.
Ферзь Н5, Конь Е6.
Пешка G6, Пешка G6.
Ферзь G6 Шах, Король Н8.
Ферзь H6 Шах, Король G8.
Ферзь Е6 Шах, Король H8.
Ферзь Н6, Король G8.
Ферзь G7.
Мои глаза забегали по полю, словно бы следовали за крысой, так тщетно ищущей выход, но в глубине души я уже знал, что спасения ей не найти. Это была блестящая атака с матом в несколько ходов. Что бы я ни сделал, за моим следующим ходом последует неминуемое поражение. Искра позорной обиды вспыхнула в сознании, как спичка, зажженная в темной комнате. Я проигрывал Жану довольно часто. Этот ныне высушенный как марафонец азиат, которого я знавал ещё в те времена, когда его задница весила под сто килограмм, был чертовски умным парнем: стоит произойти какой-либо неловкой ситуации, он знал решение; стоило произойти замешке физического характера, как этот богоподобный Прометей с широкой лобной долей говорил что-то вроде: «Это же очевиднейшая презентация действительности закона Фарадея!» и решал всё так, словно бы готовился к этому всю свою жизнь. Не было ничего удивительного в моём поражении, но сегодня я расстроился. Расстроился, потому что поражение настигло меня на двух полях сразу: шахматном и мировоззренческом, где, как я думал, у меня было больше шансов. Я сам не заметил, как на моём лбу под заметно поредевшими волосами выступил пот.
Когда ты отвлекаешься на мелочи, жизнь ставит тебе мат. Не распыляйся ты думал о вещах вне доски. И в обобщенной жизни, к сожалению, ты делаешь то же самое.
Мелочи или, что будет правильнее, детали формируют каркас совершенного.
Только, если строитель смотрит на чертеж.
Вот именно! Разве ты его видишь этот чертеж? Я пытаюсь его воссоздать, понимаешь? Последние годы я только и занят тем, что трепетно собираю по кусочкам, по эфемерным нитям полотно чертежа или, если угодно, инструкции к жизни.
И в последние годы оттого ты стал значительно более нервным и рассеянным.
Ты режешь меня без ножа.
Для чего же ещё нужны друзья? Нет ли желания прогуляться до Финского залива?
Диктуй условия пораженным я весь покорён.
Проигрывает лишь тот, кто сдаётся. Ты хорошо держался все эти годы, и я не думаю, что пришло время забвения. За каждым закатом неустанно следует рассвет.
Когда ты стал так поэтичен? искренне удивился я.
Я читал твои статьи, со скромной улыбкой ответил мне Жан. Приятный ответ, не правда ли? Это твой неожиданный мат в этой партии. Теперь пойдём наши чашки пусты.
Его ответ вновь влил в моё сердце призрачную любовь к жизни. С другой же стороны, совсем нескромная обида на него обжигала меня жгучим укором. Что ж, после слабого хода следует совершить сильный, либо же наскоро совершать ошибки до самого поражения. Сегодня время для сдачи не пришло, мой цейтнот ещё не оглашен.
Стрелка часов заходила за второй час дня, а Солнце безжалостно возвышалось в ясном голубом небе, похожим на бездонный, не знающий ни начала, ни конца океан. Близко приблизившись к Земле, оно нещадно прожаривало, лишенные теней, улицы. Сразу с выхода сильный ветер ударил в лицо, развевая подолы пиджаков, как флаги по шее и лицу пробежала крошка песка, царапающая кожу. Ощущение сразу стало грязное и липкое, отчего хотелось умыться прохладной водой. Жан хлопнул меня по плечу озадаченно наблюдая своим суровым лицом за гримасой моего неприятия всего сущего. Натянуто улыбнувшись, я мотнул головой из стороны в сторону, словно бы всё было в полном порядке. Поправив галстук и нечто ничтожное, редко покрывающее мою голову, называемое прической, я сделал приглашающий в путь жест, прося моего друга указать мне дорогу. Не более десяти минут заняло ожидание троллейбуса, ведущего до Васильевского острова. Собственной машины у меня не было, а Жан предпочитал не использовать личный транспорт в городе, поскольку общая обстановка на дорогах заставляла его нервничать, как он сам понимал, по пустякам. Надо было купить авто, когда была такая возможность много что ещё надо было, но время уже прошло.
Мы оплатили проезд и сели за свободные места у окна, став яичным белком на сковороде пару мгновений, и мы шкворчим. Капли пота быстро стекали вдоль позвоночника я понял, что вся спина моя уже взмокла. Пришлось выбирать между ощущением ручейка, стекающего по хребту при положении ровной спины или омерзительным холодно-мокрым, липким чувством, прильнув всем телом к сиденью. В конце концов я выбрал второй вариант. Все мои желания свелись к одному мощнейшему импульсу, исходящему из невыносимого физического страдания я просил, чтобы Солнце скрылось за крышами домов, расположенных вдоль узкой улицы, к которой мы приближались. С блаженством я рассасывал своё ожидание, с каждым метром ощущая, сколь легче станет моя жизнь в момент касания с долиной сладкой прохлады. И мы действительно въехали в тень, но пощады ждать, конечно, было с моей стороны крайне наивно: Солнце уместилось в крошечную щель между кровлей домов и крышей нашей духовой печи. Именно в моё лицо бил сконцентрированный поток света, столь подло протиснувшийся в этот проклятый клочок неба. Казалось, что он стал ещё злее, ещё чуть жарче кожа моей головы блестела, покрытая микрокристаллами вышедшей влаги, а во рту пересохло так, что не было даже слюны. Спасение пришло лишь минутами позднее, но каждый миг под солнцем был подобен целой вечности: места на противоположной стороне транспорта освободились от пассажиров и не было на них иных претендентов, кроме меня и Жана. Он тоже взмок, но держался, скажу честно, молодцом. Мы пересели с пыточных кресел, чувствуя, что в глазах немного рябит и картинка кажется слегка размазанной так сильно нас напекло под стеклом.
Чем ближе мы приближались к точке назначения, тем свежее и чище становился воздух. Пот впитывался в одежду, под которой бродил пробирающий до будоражащих мурашек ветер. В левом кармане брюк коротко завибрировал телефон пришло сообщение. Я догадывался, что прислать его могла, по общему счёту, только Мира. В сообщении мессенджера была картина с маленьким бело-рыжим котёнком. Он был круглым как картофелина, лапки свои он широко расставил в стороны, усевшись на крошечную жопку, а его глаза бусинки на сметенной мордочке выдавали полное недоумение. Над ним был написан текст: «Я что-то хотел сделот я зобыл что жи я хотев я шота хотев зделот», повторяющийся до самого низа. Мира отправила мне эту картинку со словами: «Енто ты!». Я невольно улыбнулся, представляя, как она говорит мне эти слова, уводя в сторону собранные трубочкой губы, и смотря куда-то в сторону своими большими ясными глазами. После нескольких часов тошнотворного отвращения ко всему мирозданию лишь эта картинка смогла внушить мне, подобно вколотой ампуле лидокаина, что боли больше нет. Мира нашла в себе силы проявить ко мне милость после моих гадостей и нелепых обид, обоснованных лишь жалким физическим дискомфортом тягой к красному мясу и скользкими фантазиями. Что сытый желудок пред счастливым сердцем? Человек должен быть выше этого. Я должен быть сильнее. Секс и чревоугодие сильнейшие враги нашего счастья. Не помню, куда пропали эти мгновения: раньше мы только и делали, что бросались друг в друга милыми фотографиями животных, говоря: «Енто ты, енто ты!». Я задумался. Мы даже не знаем, когда наступает последний миг обыденных нам вещей: когда последний раз мы видим человека, когда последний раз держим его за руку, когда последний раз целуем. Пшык и мы входим в новую реальность, где нет того, что было раньше. Никто не замечает пропажи, покуда эхо прошлого не отзвучит от стен души. В сознании закружилась спираль воспоминаний из всех жизней в этой печальной мультивселенной: безликие силуэты фантомами витали в темноте от них лишь лёгкий шлейф истощенных мгновений, что я когда-либо зрел, и тихий шепот давно забытых слов все они в большой братской могиле без надгробия похоронены заживо под фундаментом сознания.