А свидание с долгожданной заграницей приближалось. Самолет начал снижаться 20 минут 15 10 земля совсем близко легкий толчок и самолет уже бежит по дорожке Сердце нервно стучит Первые шаги по трапу чужой ветерок ласкает лицо, и мы, кажется, на другой планете Ах!.. Ах!..
Привет, чужестранка!..
От любви до ненависти
Продолжаю восторженно восклицать
А какое наслаждение было сидеть в зрительном зале и наблюдать репетиции спектаклей, особенно когда Юрий Петрович пребывал в хорошем настроении!
Он в какой-то светлой шерстяной кофте, глаза выбрасывают голубые искорки, ноги бегут и прыгают на сцену ему не нравится, как репетируют артисты на лице азарт сиюминутного показа.
И вот он, его потрясающий актерский, на грани гениальности, показ, погружающий нас, артистов, в варево нахлынувших счастливых эмоций, заполняющих ауру зрительного зала гордостью и любовью к нашему художественному руководителю.
И мы счастливы!
Юрий Петрович «сыграл артиста» и прыжок со сцены глаза тут же гасятся и уже почти сурово вглядываются в лица артистов, сидящих в темном зрительном зале, в наши лица. Всего мгновение, и что бы это означало, для меня тогда оставалось загадкой, хотя уже был 1969 год, когда Министерство культуры закрыло наш лучший спектакль «Живой». И, думаю, тогда поселившаяся в глубине души ярость помимо воли шефа спонтанно выбрасывалась наружу
А Любимов, уже из зала, продолжает учить артистов на сцене, не забывая оглядываться на нас, чтоб подсмотреть нашу непрекращающуюся восторженную реакцию или правда, незлобиво сделать замечание наиболее громкому из нас. А как быть, когда тебя эмоции захлестывают!..
Но бывали и другие дни Читаю в своих дневниках
«1973 год. 31 мая.
Сегодня на собрании зверствовал шеф: Еще раз повторится, Золотухин уйдет из театра! То же самое о Бортнике и Антипове. С актерами разговаривает в непозволительном тоне. Оскорбительные слова в адрес Демидовой в ее отсутствие. После собрания к нему в кабинет пришла Марья (Полицеймако) по каким-то своим творческим делам. Не дослушав ее, повернулся к ней задницей
Ю.П. внушает мне отвратительные чувства, и ничего не хочется понимать и оправдывать. Не хочется работать.
Зритель единственный, который не дает театр назвать постоялым двором А прошло всего 9 лет со дня рождения театра. Через 34 года наступит 1977 год, который, как мне кажется, прочертит границу между двумя мирами».
* * *
А уже через 8 лет (в 1981 году) Юрий Петрович получит анонимное письмо от какой-то женщины, которая расскажет о своем сне, называя его вещим: «В ногах Любимова трупы его артистов»
«Юрий Петрович прочитал анонимку, собрав всех нас перед репетицией. Труппа молчит, кто-то вяло возмущается.
И ведь случилось Случилось
Ночью, когда открыт балкон и слышна тишина, хочется увидеть звезды Их нет»
Министерские козни
(обсуждение спектакля «Живой»)
1968 год
Театр приступает к репетициям спектакля «Живой» по повести Бориса Можаева «Из жизни Федора Кузькина». Министр культуры Екатерина Фурцева перед показом вызвала к себе Любимова, который в ходе «громкой беседы» смог убедить ее в нужности спектакля. Фурцева репетировать разрешила, заявив, что перед премьерой придет посмотреть сделанную работу.
1969 год
Комиссия от культуры приехала принимать-запрещать спектакль.
Кроме Фурцевой и ее многочисленной свиты, в зале было пусто: актерам строжайше запретили присутствовать на обсуждении спектакля. Не пустили даже художника Давида Боровского и композитора Эдисона Денисова, которые вместе с Любимовым создавали это замечательное сценическое творение. Каким-то невероятным образом в зал проник Андрей Вознесенский.
Динамик в нашей женской грим-уборной орал голосом министра культуры.
После прогона первого действия мы, артисты, как тараканы, побежали кто куда в поисках хоть какой-нибудь щелки для подслушивания. Лучшим местом был, конечно же, балкон. Но на подступах к нему дежурили какие-то дядьки, мотанием головы говорящие, чтобы мы даже и не думали к балкону подходить.
Не найдя других мест, отчаявшись, мы на цыпочках вернулись в свою грим-уборную в надежде: вдруг наши ребята-«звуковики», несмотря на запрет, не отключили динамики. И этот «вдруг» случился. Первые визги из зала согнули наши спины и заставили вжаться в сиденья стульев.
Накричав на автора Бориса Можаева, на Юрия Любимова, поставившего «антисоветский спектакль», на Николая Дупака директора театра, допустившего это безобразие, на Бориса Глаголина председателя парткома, министр культуры приказным тоном вызвала артиста Джабраилова, сыгравшего в спектакле роль ангела, который летал от портала к порталу и сверху на семью Кузькина сыпал «манну небесную».
Вышел Рамзес в обтягивающем белом трико с крылышками, маленький, с вопросительными черными глазками, со взлохмаченными волосиками. Вышел, ожидая всего чего угодно, кроме заслуженной похвалы. (Талантливый артист играл небольшие роли в спектакле великолепно наивно, смешно.)
И вот он, испуганный, трогательный в своей «трикотажной наготе», стоит перед рассвирепевшим министром. На жесткий вопрос, как ему не стыдно участвовать в этом безобразии, он не задумываясь ответил: «Не стыдно».
Мы, актрисы, все слышали, и жирно-прежирно в наших ушах отложилось: «антисоветчина», «антисоветский спектакль», «вас всех сажать надо».
Все!.. Это конец!.. Что будет с театром?!. Закроют?..
Можно было не озвучивать эти вопросы, они настырно, очумело бились в висках у каждой из нас, не находя ответов
В конце спектакля обсуждение продолжилось, и опять не говорила орала Фурцева. Когда крик прерывался, это означало, что она заставляла себя выслушать объяснения того, к кому обращалась. Потом в ответ динамик троекратно усиливал ее голос.
Решил повозмущаться и некий Чаусов, молодой чиновник из министерской свиты, который от имени молодежи гневался, «как посмел театр показывать такое!». Гневался недолго: можаевский окрик закрыл ему рот, и тот послушно сел на место. Борис Можаев взял слово, говорил долго, упрекая Фурцеву в недостойном воспитании молодежи, Чаусова пристыдил за карьеризм.
Но самое страшное случилось позднее. Фурцева обратилась к Юрию Петровичу:
Вы что думаете: подняли «Новый мир» на березу и хотите с ним далеко ушагать?
Любимов ответил, не задумываясь:
А вы думаете, с вашим «Октябрем» далеко пойдете?
Екатерина Фурцева, решив, что Любимов говорит о революции, а не о журнале, быстро вскочила и на бегу бросила: «сейчас же еду к Генеральному секретарю, расскажу о вашем поведении до чего дошли»
За «антисоветский спектакль» Любимова сняли с работы и исключили из партии, подыскивалась даже замена
Театр «забурлил». На собрании от имени комсомольцев решили послать телеграмму в ЦК и все как один подать заявления об уходе. И все-таки, несмотря на поселившийся в нашем сознании страх, где-то в глубине души рождалось сопротивление, которое впоследствии вылилось в многолетнее ожидание Мастера, а следом в счастливую встречу.
Когда во время обсуждения Можаеву дали слово и он, не сказав, что это сочинение Леонида Ильича Брежнева, начал цитировать его по книжке, писателя оборвали: «Довольно! Наслышаны мы этой демагогии! Закройтесь, хватит!»
Юрий Петрович тут же пишет письмо Брежневу о том, что на обсуждении спектакля не захотели выслушать цитаты из его знаменитой книги, назвав прочитанное демагогией
После письма генсеку Юрия Петровича, назло министерским козням, опять приняли в партию и разрешили работать в театре.
Несколько раз театр пытался возобновить спектакль «Живой».
И в 1975 году, уже при министре культуры Демичеве, опять был просмотр, опять были замечания и предложено время на их исправления, хотя уже было решение спектакль закрыть.
Все-таки обсуждение состоялось.
В этот раз Министерство культуры пригласило специалистов по сельскому хозяйству, с помощью которых, как им казалось, можно будет спектакль легко закрыть.
Со стороны театра были приглашены писатели, журналисты, актеры Бакланов, Трифонов, Солодкин, Тендряков, Яншин и др.
Обсуждение состоялось в зале около сцены. Со стороны товарищей от сельского хозяйства криков было много. Это были и гузенковы, и мотяковы, председатели, секретари, судьи те же персонажи, что и в спектакле, только теперь они сидели перед нами в зале и, явно кем-то подговоренные, негативно отзывались о спектакле.
Думаю, читателю будет интересно «услышать» это обсуждение, прочитав некоторые его фрагменты.
24.06.1975
КАЛИНИН (заместитель министра сельского хозяйства): Могли ли среди них (колхозников. Н.Ш.) быть такие, которых вы видели на сцене? Да! Конечно, могли. Они были. Были. Но типично это явление для нашего хозяйства? Да нет же! Нет!
В зале смех. Реплики:
Это правда, это было! Вы же начали с того, что так было. А кончили наоборот.
ВОРОНКОВ (заместитель министра культуры): Минуточку, минуточку. Где эти репльщики? Я еще раз обращаюсь с просьбой и еще раз хочу подчеркнуть: мы пригласили сегодня деятелей сельского хозяйства я подчеркиваю, мы хотим в аудитории сельского хозяйства обсудить этот спектакль. Понимаете ли? Поэтому я обращаюсь к деятелям сельского хозяйства высказать свое мнение. Пожалуйста.
ЦАРЕВ (газета «Сельская жизнь»): Были эти самые Мотяковы? Были. И может быть, их много было. Были ситуации вот сходные с этой, которая представлена в спектакле? Да, были. И в связи с этим я должен спросить, надо ли нам такой спектакль показывать молодежи, которую мы хотим научить, как было? Так так-то не было, товарищи дорогие. Не было так! Я думаю, что так было, но так не было. (Смех, аплодисменты в зале.) Напрасно, напрасно вы смеетесь, смотрите немножко глубже. Когда поют песню «Это было недавно, это было давно», правда и в том, и в этом. Вот и здесь так. Так и было и так и не было, представьте себе.
ВОРОНКОВ: Слово предоставляется товарищу Перфильевой, секретарю партийного комитета Министерства сельского хозяйства. Пожалуйста.
ПЕРФИЛЬЕВА: Дорогие товарищи! Что бы я хотела вам сказать о своем впечатлении по спектаклю? Ну прежде всего, конечно, очень хорошая игра актеров. Это все очень хорошо и можно только пожелать, чтобы пьесы на сельскохозяйственные темы играли так же хорошо, как сегодня играла труппа театра. Но главный герой Могли ли исключить Федора? Вы сами посудите. У него было 840 трудодней! Ну-ка посчитайте, если даже он каждый день работал, без выходных и праздничных дней это было б 360, а он-то выработал 840! Так что ж, разве кругом были, извините меня, олухи? Правление колхоза, партийная организация, районное руководство прямо-таки все были слепцы и никто ничего не понимал! Если уж вы хотите Федора исключить, так пожалуйста, сделайте так, чтоб он меньше все-таки работал в колхозе, чтоб его действительно было за что исключать! (Смех в зале.)
ВОРОНКОВ: Спасибо. Слово предоставляется товарищу Звягинцеву Петру Ивановичу из Министерства сельского хозяйства.
РЕПЛИКИ: Опять из Министерства сельского хозяйства? А где ж колхозники? Колхозники где?
ЗВЯГИНЦЕВ: Ну товарищи, позвольте тогда мне, как колхознику, сказать. Потому что когда меня из колхоза отпускали, колхозники говорили, что я буду находиться в отходничестве. Так вот я колхозник-отходник, отпущенный из колхоза на другую работу. Товарищи! Я хотел сказать, что необъективно преподнесена нашему зрителю жизнь этого периода. Сатира тоже имеет предел. Я думаю, что специалисты нашего министерства мы так обменялись, здесь товарищи с большим стажем и с опытом находятся, они безусловно помогут доработать, но чтобы тема пошла на сцене. В том виде, как она сейчас преподнесена, это не вина артистов, а только их беда, прекрасно артисты играли конечно, массовому зрителю, мы считаем, наше мнение, специалистов по сельскому хозяйству, в таком виде преподносить пока нельзя.
МОЖАЕВ: Я, товарищ Воронков, довожу до вашего сведения, что я написал пьесу и театр поставил спектакль не по надоям молока, не по тому, на какую глубину мы должны пахать или на какой высоте срезать колос я могу поговорить со специалистами и на эту тему, но в другом месте. Здесь мы обсуждаем спектакль, и пожалуйста, товарищ Воронков, дайте возможность высказаться и не только представителям сельского хозяйства, но вот Михаилу Михайловичу Яншину, народному артисту СССР, а также известному писателю, написавшему не одну книгу о сельском хозяйстве, Солоухину Владимиру Васильевичу. Прошу вас, Константин Васильевич, предоставить и им слово.
ВОРОНКОВ: Минутку, минутку. Обязательно предоставлю слово всем, кто хочет. Я в самом начале сказал, что этот спектакль неоднократно обсуждался писателями, деятелями театрального искусства, но понимаете ли в чем дело. Нам очень важно послушать сегодня, товарищи ведь прибыли к нам из области, из министерства и так далее.
ЛЮБИМОВ: Но им тоже важно послушать.
СОЛОУХИН: Дайте агроному сказать.
ВОРОНКОВ: Обязательно, обязательно, Юрий Петрович. Слово предоставляется товарищу Залыгину.
ЗАЛЫГИН: Я кончал сельскохозяйственный техникум, работал агрономом, потом кончил сельскохозяйственный институт инженером-мелиоратором, потом заведовал кафедрой сельскохозяйственной мелиорации, защищал диссертацию, и отсюда можно видеть, что как-то я связан с теми проблемами, которые здесь обсуждаются. И кроме того, мне удалось все-таки кое-что написать из жизни деревни, на сельскую тему, как у нас не совсем точно называют. Потому что в общем-то тем нет, а есть одна тема о людях, об их чувствах, об их жизни, переживаниях и так далее. Мне совершенно не хотелось как писателю противопоставлять себя работникам сельского хозяйства. Но, товарищи, это же жанр, это сатира. Как же мы можем забывать это при обсуждении? Если мы будем все точно сопоставлять с фотографией, тогда давайте прямо скажем: сатира нам не нужна, ее не должно быть. Тогда давайте скажем, что Салтыкова-Щедрина не должно быть. Я больше того скажу не должно было быть Пушкина. Потому что такой жизни красивой и гармоничной, которую изображал Пушкин, в конце концов, тоже ведь не было. Ведь есть еще фантазия авторская. Потому что мы воспитываемся не на одних фотографиях и не на одних учебниках истории. Мы воспитываемся на характерах людей, которые живут в литературе. Вы возьмите любой характер, выверенный в классической или в советской литературе, и где вы его встретите без каких-то заострений? Если мы перейдем на такой путь, то надо просто отрицать тогда роль искусства всякого.
Теперь дальше. Мне кажется, что этот спектакль очень примечательное явление искусства. Современного искусства. В чем я это вижу? Прежде всего, это очень интересно, потому что Театр на Таганке делает это впервые и самым существенным и серьезным образом, вы знаете, он научился миновать, по существу, драматургию, он берет прозу и переносит ее на сцену. И это новое явление и в литературе, и в драматургии, которому у нас будут учиться, может быть, многие другие драматурги и прозаики.
Второй пункт, который меня как-то особенно привлекает в этом явлении искусства, которое мы сегодня наблюдали. Мы знаем, и у Театра на Таганке есть такая даже репутация театра слишком модернового. Вот он там все переделывает по-своему и так далее. Но вот что любопытно сегодня мы видим спектакль, в своем роде неповторимый. Неповторимый в том смысле, что мы видим разговоры о хлебе, о пахоте, о бревнах, о сплаве и все это самое реальное, проза жизни мы вдруг видим все это, переданное в необычайно условной форме. И нечто самое консервативное сочетается с чем-то самым современным в смысле постановки. И если мы будем пренебрегать и зачеркивать те истинные достижения, которые нам сегодня дает наше театральное искусство и литература, мы ведь тоже далеко не уйдем.