Уложение состоит из 25 глав, в каждой из которых сгруппированы статьи по какой-либо теме. Общее количество статьей 967.
Памятник открывается главой «О богохульстве и церковных мятежниках». По ней светская власть берет под защиту соблюдение чистоты веры. За хулу на Бога и Божью Матерь, на святых и на честный крест устанавливалась смертная казнь через сожжение. За производимые в храме бесчинства и беспорядки, к числу которых относилась и подача челобитной царю и патриарху во время богослужения, также налагались суровые наказания, от смертной и торговой казни до тюремного заключения. Другие церковные вопросы были рассыпаны в последующих главах: постановления о присяге для людей духовного мирского чина, о совращении православных в бусурманство, об ограничении прав иноверцев, о браке, об охране церковных имуществ от похитителей, об охране чести духовных лиц, о почитании праздников, о святительском суде, церковных приказах и тому подобное. Все эти меры направлялись к ограждению достоинства и интересов православной церкви и к упорядочению церковной жизни. В то же время, Уложение ущемляло интересы церкви, ликвидируя ее прежние привилегии и усиливая ее подчинение светской власти. Обе тенденции отражены в двух специальных главах, «О суде патриарших и приказных и дворовых всяких людей и крестьян» глава XII, и «О монастырском приказе» глава XIII, а также некоторых статьях XI и XIX глав.
Церковь в конце XVI в. владела третью земельного фонда страны. Экономическое могущество духовных феодалов подкреплялось их некоторыми иммунитетными правами, например, автономным управлением. Уложение сохраняло автономию в управления лишь патриаршими владениями, а население всех остальных вотчин передавало в юрисдикцию специально созданному Московскому приказу, являвшемуся светским учреждением, который возглавил кн. Н. И. Одоевский.
Наибольший протест церковных иерархов вызвали три статьи XVII главы, запрещавшие передавать вотчины в монастыри при пострижении в монахи и в епархии на помин души. Уложение, таким образом, перекрывало источники роста церковного и монастырского землевладения. Удар по экономическому благосостоянию епархий и монастырей наносили статьи XIX главы, ликвидировавшие на посадах белые слободы и институт закладчиков. Именно по этим принципам Уложение вызвало резкое осуждение патриарха Никона, назвавшего Одоевского «Новым Лютером».
Разыгравшийся на глаза самого царя мятеж 1648 г. напомнил печальные времена Смуты, когда царская власть так много пострадала от всякого рода «измены». Под влиянием этих воспоминаний и только что пережитых событий в Уложении были введены главы о доносах о государственных преступления, впоследствии ставшее «Словом и делом государевым»: «О государской чести и как его государское здоровье оберегать» (гл. II) и «О государеве дворе, чтоб на государеве дворе ни от кого никакого бесчинства и брани не было» (гл. III). Первая их этих глав была заимствована из Литовского статута и отчасти из «градских законов». Она устанавливала кары за политическую измену, за всякий злой умысел против государева здоровья, за приход к нему «скопом и заговором на его государевых бояр и окольничих и на думных и на ближних людей». Следующая глава, вся заимствованная из Литовского статута, стремилась оградить жестокими наказаниями спокойствие и достоинство царского двора от всяких бесчинств и самоуправств. Обе эти главы Уложения были первой попыткой законодательной нормировки вопросов, касавшихся верховной власти. Но Уложение, затронув некоторые вопросы из области чисто внешних отношений верховной власти, обошло молчанием коренные вопросы государственно права о существе верховной власти, о порядке ее преемства и т. п. Факт воцарения новой династии путем народного избрания вызывал новые политические понятия и создавал новые политические отношения, которые, казалось бы, не могли быть укреплены исторически сложившимся методом, силою обычая (на котором держалась власть старой династии), а требовали укрепления силою закона. Но характерной чертой восстановления разрушенного Смутой государственного порядка было признание, что новая династия вступает на Московский престол столько же в силу избрания, сколько и в силу наследственного на него права по родству с угасшей династией Рюриковичей. Новые политические понятия, возникавшие в умах московских людей после Смуты, не разрушили, однако старого взгляда на Московское государство как на вотчину государя. А этот взгляд делал ненужным законодательное определение существа власти новой династии. Такое определение впервые было дано уже Петром I.
В составлении Уложения особое значение имели интересы дворянства, которое численно преобладало на Земских соборах, восстанавливавших вместе с правительством новой династии государственный порядок, и на которое перед лицом народного мятежа оно могло опереться.
Все интересы, которыми жило служилое дворянство, сводились к двум главам службе и землевладению. Глава VII Уложения «О службе всяких ратных людей Московского государства», заимствованная в большинстве своих статей из Литовского статута, не вносила никаких изменений в существующую военную организацию. Она только подтверждала общие нормы отправления военной службы, устанавливала порядок сбора на службу и увольнение с нее, вводила наказание за «нетство», за преступления, совершенные на службе, ограждала неслужилое население от насилий и самоуправства со стороны служилых людей.
Более живой интерес представлял для дворянства вопрос об упорядочении служилого землевладения, которому посвящены две главы Уложения (XVI «О поместных землях» и XVII «О вотчинах»), главным источником которых послужила Указная книга Поместного приказа, составленная после большого московского пожара 1626 г. Сохранив в силе главные нормы этого законодательства, закрепив только отдавать вотчины по душам в монастыри, Уложение точнее определило круг лиц, имевших право владеть вотчинами: это право принадлежало только служилым людям, в том числе состоявших на службе у церковных властей на высших должностях, а также гостям. Дворовых людей, служивших церковным властям, и неслужилых отцов детей, купивших себе «порозжие» поместья в вотчины, велено было «по тем вотчинам написати в государеву службу в городы», а кто не захочет службы нести, у тех отнять вотчины и раздать, кому государь укажет. Запрещено было также вотчины покупать и держать в закладе боярским людям и монастырским слугам. Усваивая, таким образом, вотчинному землевладению характер сословной привилегии служилого класса, Уложение, вместе с тем, санкционировало давно обозначившийся процесс слияния поместий с вотчинами. Главное отличие между ними состояло в том, что вотчина являлась наследственным владением, а поместье пожизненным. Прекращение службы теоретически влекло за собой изъятие поместья. Поэтому каждый владелец поместья стремился превратить его в вотчину. Уложение удовлетворяло это желание: оно разрывало непосредственные связи и зависимость службы от владения поместьем поместья оставлялись «в пожить» дворянам, лишенным возможности продолжать службу по старости или состоянию здоровья, допускало свободу обращения поместий между различными группами служилых людей, мену поместья не только на поместья, но и на вотчину, и, обратно, сдачу поместий. Определение доли поместной земли, причитавшейся вдовам, сыновьям, не достигшим возраста, с которого начиналось несение службы, а также дочерям, тоже являлось показателем стирания различий между поместьем и вотчиной.
Еще более важным в землевладельческих интересах служилого класса, чем урегулирование и укрепление вотчинных и поместных прав, был вопрос об отношении его к крестьянству. Этот вопрос, затрагиваемый до этого времени лишь частичными узакониями и мероприятиями, давно уже требовал общего законодательного разрешения. В нем, можно сказать, завязывался главный узел всей внутренней политики Московского государства XVIXVII века.
Особенность крестьянского вопроса в Уложении открывается уже с самого заглавия XI главы «Суд о крестьянах». Лет за десять до Уложения служилые землевладельцы, преимущественно мелкие землевладельцы провинциальных городов, обращаются к правительству с настойчивыми коллективными челобитными об отмене установленного в 1547 г. пятилетнего срока для исков о беглых крестьянах. Правительство под влиянием «сильных людей», для которых «урочные года» были выгодны, не сразу уступило натиску челобитий служилых людей. В 16401641 гг. установлена было общая исковая 10-летняя давность для беглых крестьян и 15-летняя для вывозных крестьян. В 1646 г. в наказе о дворовой переписи дано было обещание отменить урочные годы после составления переписных книг, по которым уже впредь должны были стать крепкими крестьяне и бобыли. Это обещание не удовлетворило служилых землевладельцев, и на соборе 1648 г. они сделали последний натиск, добиваясь безусловной отмены урочных лети прикрепление крестьян не только по новым переписным, но и по старым писцовым книгам. Заявленной в такой серьезный момент, когда правительство особенно внимательно прислушивалось к голосу выборных людей, это челобитье, наконец, достигло цели. Отмена «урочных лет», т.е. исковой давности на беглых крестьян и установление за прием и укрывательство беглых крестьян 10-рублевого штрафа в год за каждого крестьянина, были основными мерами Уложения по крестьянскому вопросу. Все остальное содержание XI главы посвящено нормированию последствий, вытекающих из этих мер.
Уложение прямо санкционировало или молча признало ряд отношений между землевладельцем и крестьянином, которые легли прочной основой для окончательного развития крепостного права. Вечная крепость по писцовым и переписным книгам и иным крепостям была распространена не только на самих крестьян-дворохозяев, но и на их «братью, и детей, и племянников, и внучат с женами и с детьми и со всеми животы»52. Допускалось распоряжение личностью крестьянина, отрывавшее его от земли. Было предоставлено на произвол землевладельца определение земельного участка крестьян и размер повинностей. Личность крестьянина не ограждалась от жестокого обращения. Запрещалось крестьянам владеть городскими дворами и лавками и вступать в некоторые личные обязательства. Не отражено было право крестьян на принадлежащее им движимое имущество «животы», которое могло иногда отбираться в уплату долгов господина. Наконец, было запрещено принимать от крестьян «изветы» на господ, «опричь великих дел», т.е. измены и злоумышления на государя. Кроме того, Уложение рассматривало множество других подзаконных актов, как например, устанавливало порядок выдачи замуж за крестьян, принадлежавших другим помещикам, наставляя, как поступить в случаях, когда беглый крестьянин изменил имя, судьбу прижитых в бегах детей и т. д. Ключевский заключил статьи Уложения «О крестьянах»: «личные права крестьянина не принимались в расчет; его личность исчезала в мелочной казуистике господских отношений; его, как хозяйственную подробность, суд бросал на свои весы для восстановления нарушенного равновесия дворянских интересов»53.
Однако вместе с прикреплением Уложение все-таки сохраняло за крестьянами государственный характер. Крестьянин оставался государственным тяглецом и ясно отличался от холопа: на него нельзя было взять служилой кабалы; за ним сохранены были еще некоторые личные и имущественные права, установлена плата за его бесчестье и увечье. Государственный характер крестьянской крепости обнаруживается и в новом порядке поступления в крестьяне «вольных людей». Это поступление совершается через государственное учреждение, Поместный приказ. Желавшие вступить к кому-нибудь в крестьяне расспрашивались в Поместном приказе и по удостоверении, что они действительно вольные люди, записывались в приказе и отдавались уже вечно в крестьянство.
В момент составления Уложения затронутый вопрос о холопстве уже не вызвал стольких страстей, как крестьянский. Главным источником главы XX «Суд о холопах» являлась книга Приказа холопьего суда, и в составлении этой главы выборные люди не проявили столь заметной инициативы, которая клонила бы к каким-нибудь существенным изменениям в законодательстве о холопах.
Различаются два вида холопства «полное» и «кабальное». Уложение оставило неприкосновенным сущность института полного холопства, т.е. безусловного рабства, но сохранила в полной силе только один источник холопства, т. е. средство обращения свободного человека в раба, только посредством рождения от холопа. Все остальные действовавшие в древней Руси источники рабства (плен, преступления, торговая несостоятельность, служба «по ключу», семейный союз) или вовсе теперь исчезают, или подвергаются более или менее существенным ограничениям. Везде, где в Уложении говорится о поступлении свободных людей в холопство, разумеется, холопство не полное, а кабальное.
Кабальное холопство осталось на почве законодательства конца XVI в., которое вполне отчетливо определило сущность кабального холопства как особого вида личной пожизненной службы. Давший на себя служилую кабалу жил и работал во дворе господина до смерти последнего и не мог освободиться даже уплатою долга, если его кабала связана с займом. Смерть господина превращала кабального опять в вольного человека. Давать на себя служилые кабалы могли только «вольные люди», т. е. неслужилые люди и неслужилых отцов дети, не записанные в тягло, не крестьяне, не бобыли, не холопы. Выдавались на таких вольных людей служилые кабалы только в Холопьем приказе, где их расспрашивали, подлинно ли они вольные люди, и записывали в книги «рожей и в приметы». Вольные люди могли жить за кем-нибудь и без всякой кабалы, но лишь не больше 3-х месяцев; кто жил дольше, на того обязательно уже должна быть выдаваема кабала. Допуская, что кабальное холопство сообщается по мужу жене и обратно, и разрешая выдавать на детей, родившихся в холопстве, служилые кабалы «из неволи», Уложении, однако тщательно оберегает принцип кабального холопства пожизненность, и принимает меры, предостерегающие обращение кабального человека в полного холопа. С этой целью запрещено выдавать на одного человека служилую кабалу сразу отцу с сыном, брату с братом, дяде с племянником. По смерти господина его наследники не могут удержать за собою его кабальных людей иначе, как взяв на них, с их согласия, новые кабалы. Само собой разумеется, наконец, что, будучи зависимостью личной и временной, кабальное холопство не давало прав господину распоряжаться кабальным человеком, как полным холопом, т. е. завещать его по духовной, дарить, продавать.
Если в стеснении источников полного холопства и в стремлении поставить на место полного кабальное холопство некоторые историки видят «движение Уложения к свободе», то, с другой стороны, те же историки признают, что «Уложение проводит более резкую границу между свободой и неволей, чем та, которую выработала наша древняя практика», и что «Уложение несомненно возвышает господскую власть»54. Раб подвергается за некоторые преступления более строгим наказаниям, чем свободный. Бегство раба рассматривается как преступление, караемое публичным наказанием. У холопов отнимаются права владения недвижимостями, вотчинами, дворами, амбарами и т. п. Движимым имуществом холопы владеют лишь дозволением господ. Это имущество идет иногда на уплату господских долгов. Холопы не имеют, за некоторыми исключениями права иска против господ. Но, наряду с такими постановлениями, Уложение вместе с тем ограждало личность холопа. Запрещена жестокая личная расправа господина с беглым холопом. За холопами признается личная честь, оцененная у боярских служилых людей в 5 рублей, а у простых рабочих людей в 1 рубль. Если господин в голодные годы не кормит раба и «сошлет его со двора», то холоп получает свободу. Некоторое признание за холопом гражданской личности можно видеть в допущении его свидетелем на суде.