Но «возлюбили» подобные деньги и потому, что фабрикация их была легка и выгодна не для одного правительства, а и для простых смертных. Колоссальная выгода предприятия, дешевизна меди и ее плавкость, легкость отливания все это содействовало тому, что подделка денег превратилась в распространенное занятие. Тщетно правительство изощрялось в изыскании способов борьбы с такой конкуренцией. Действовавшая до 1661 г. старая кара «денежным ворам» через залитие горла расплавленным металлом была заменена системой наказаний с тщательной градацией преступления, где, как правило, все сводилось к отсечению конечностей (вплоть до четвертования). Тюрьмы были переполнены. К отечественному фальшивомонетному производству присоединились монеты заграничной работы, которые в большом количестве привозились в Россию морем и через сухопутную границу. Таким образом, население, обладая большой свободной наличностью, не жалело денег, набивали цену за товары, понижая этим покупную способность медных денег.
Поданная 15 июня 1663 г. царю Алексею таблица на серебряную монету наглядно показывает быстрое падение курса медных денег: в 1655 г. серебряный рубль соответствовал одному медному, а в 1663 г. 15. Сверх того, известно из Мейерберга и других иностранных писателей того времени, что после 1-го июня 1663 г. за серебряный рубль платили 50 рублей медными деньгами.
Доверие общества к медным деньгам правительство могло повысить ценою обещания брать их в казну по установленной цене. Но оно скоро отступило от своих обещаний. Свое предпочтение к серебряной монете оно косвенным образом выразило уже в 1656 г., когда распорядилось медными деньгами собирать подати только начиная с 1656 г., а «за прошлые годы государевы долговые деньги собирать в государеву казну мелкими серебряными деньгами»; другой раз оно распорядилось (в грамоте к бежецкому таможенному голове) государственные доходы собирать двумя долями серебряной монеты и одной долей медной; в 1654 г. правительство распорядилось присылать серебряную монету предшествующего чекана в Москву, обменивая ее на медные копейки. Подобные меры не могли, конечно, поддерживать доверие к установленному курсу медных денег, раз правительство стало само предпочитать им деньги из драгоценных металлов.
Вслед за правительством и общество начало проявлять предпочтение реальным ценностям перед искусственно установленным. И в этом отношении впереди всех шли фальшивомонетчики. Они спешили поместить «воровские деньги» в более прочные ценности, даже рискуя выдать себя этой поспешностью. Котошихин говорит, что подозрение в «денежном воровстве» пало на «денежных мастеров, котельников, оловенников» и др., «потому что до того времяни, как еще медных денег не было, и в то время жили они не богатым обычаем, а при медных денгах испоставили себе дворы, каменные и деревянные, и платья себе и женам поделали з боярского обычая, также и в рядех всякие товары и сосуды серебряные и съестные запаси почали покупать дорогою ценою, не жалея денег»62. Медные деньги дешевели и потому, что на них не было спроса у иностранцев. Об этом ясно заявляли русские купцы правительству в «сказках» 1662 г. о причинах дороговизны: «Иноземцы ныне товаров своих русским людям на медные деньги не продают ни в тридцать цен, просят против тех своих товаров русских товаров, а русские товары, которые были иноземцам годны, все взяты у торговых людей на Москве и в городех на в. г-ря и ныне нам немецких товаров купить стало не на что, которые у нас были деньги серебренные и те все перевели в медные и которые ныне люди хотя и дорогою ценою продают остатные немецкие товары на медныя деньги и те деньги без торгу проедают и в таком дорогом хлебе и во всяком харче тех им денег станет не надолго и ныне они торговые люди стали без серебряных денег и без товаров и все ожидают себе конечной нищеты»63.
Ситуация накалялась. Мейерберг, выехавший из пределов Московии задолго до бунта, писал, что в Москве ожидали восстания месяца за два до бунта. Дьячок Алексеевского монастыря Демка Филиппов на следствии покажет, что месяца за три до восстания слышал от незнакомых людей, что «чернь де сбираетца и чаят от них быть погрому двору боярина Ильи // Даниловича Милославского да гостя Василья Шорина и иных богатых людей за измену в денежном деле, бутто он, Василей, да кадашевец, а как его зовут, того не ведает, деньги делали»64.
В ночь на 25 июля 1662 г. агитаторы «прибили и воском приклеили воровские листы во многих местах Москвы, по воротам и стенам». «Написаны были эти листы на двух столбцах». Утром около этих листов стали собираться кучки народа, проходившего мимо «в город» «в ряды».
Явились грамотеи, которые «кричали шумно, чтобы слушали все», и «или те письма на все стороны всем вслух», некоторые «трижды», по требованию «мира».
Царь Алексей Михайлович в это время был «в походе» в своем любимом Коломенском со всем двором. Он послал князя Ф. Ф. Куракина узнать, в чем дело, но появление «приказных» только «подлило масло в огонь», и они еле убежали от народа. Между тем отдельные люди стягивались к торговым рядам. Здесь решено было «миром постоять на изменников» и идти к царю, для вручения ему листовки. Так началось массовое движение в Коломенское.
Впоследствии на допросе в застенке участники бунта, «гиля», припоминали, что в том письме царю было написано: «Изменник Илья Данилович Милославский, да окольничий Федор Михайлович Ртищев, да Иван Михайлович Милославский, да гость Василий Шорин»65. Вот и все немногое, что могли воспроизвести в своей памяти из несколько раз читаного листа. Но для москвичей и этого было достаточно. Неведомо кем написанная грамота была в их руках неопровержимым доказательством того, о чем раньше все думали. Скудость содержания грамоты восполнялась богатством предшествующих переживаний голода и народного бедствия, связанного с именами этих лиц.
Ртищев, по мнению всех, был главным затейщиком «медных денег»; Милославские первые «денежные воры» и покровители «денежных воров». Шорин, разбогатевший, может быть, не без отношения к медным и воровским деньгам и в момент всеобщего разорения имевший ежегодный доход с «промыслов и животов» до 75 тысяч рублей, ненавистен был для разоренного посадского населения еще как сборщик пятой деньги. Но всего этого для установления перед царем факта «измены» было недостаточно, а потому «гилевщики» припомнили очень популярное во времена царя Грозного обвинение против бояр в «пересылке» с иноземными государями лозунг, сыгравший важную роль в Псковском и Новгородском мятеже 1650 г., а потому и в «листе», по словам Котошихина, написали «будто названные бояре ссылаются листами с Польским королем, хотя Московское государство погубить и поддать Польскому королю». Авторы этого обвинения постарались и «улики» привести. Они воспользовались внезапным бегством из Москвы В. Шорина как доказательством, что этот изменник «побежал в Польшу вчерашнего дня с боярскими листами». Свидетелем тому выставили родного сына Шорина, который под страхом смерти должен был подтвердить пред царем возводимое на отца обвинение в присутствии всего «мира».
Так было обосновано массовое движение в Коломенское с официальной стороны; но все это было только официальным предлогом: на самом деле толпой руководили другие побуждения. Котошихин указывает на два мотива, двигавшие главарей бунта в их действиях. Это, с одной стороны, справедливая месть главным денежным ворам, ускользнувшим от правосудия благодаря близости их к царю; а с другой стороны, под этим законным предлогом «бунтовщики» хотели «учинить в Москве смуту для грабежу домов».
Вслед за походом в Коломенское началось открытое разграбление в Москве богатых домов; грабили главным образом тех, чье имя так или иначе было связано с переживаемым финансовым кризисом и дороговизной. В Коломенское пришло до 5 тысяч восставших, в том числе и приставшие к ним более 500 солдат во главе с капитаном Кропоткиным. Толпа ворвалась в царский двор и стала требовать, чтобы государь принял их «лист» и челобитную, выдал «изменников» -бояр и «велел казнить смертною казнию». Повстанцы отказались иметь дело с приближенными от царя боярами. Когда же сам царь вышел из церкви, его окружили возмущенные люди, они «били челом с большим невежеством и лист воровской и челобитную подносили», «непристойными криками требовали уменьшения налогов». На это царь разговаривал с ними «тихим обычаем», сумел убедить, что он все исправит, в знак чего один из восставших «с царем бил по рукам». Толпа успокоилась и направилась обратно в Москву. Все то время, пока одна часть повстанцев шла к царской резиденции и там находилась, другая часть громила в столице дворы ненавистных лиц, а затем тоже направилась в Коломенское. Шедшие навстречу обе партии встретились на полпути между столицей и селом. Объединившись уже в количестве до 10 тысяч, они снова пошли к царю. На двор к царю они пришли опять, преодолевая сопротивление охраны, а затем «сердито и невежливо» разговаривали с царем. Тем временем к царю подоспели стрельцы, и он приказал всех «тех людей бить и рубить до смерти». В тот же день у того села повесили 150 человек, остальных пытали, жгли и по сыску за вину отсекали руки и ноги, прижигали щека, впоследствии же разослали всех в дальние города, самых же больших же возмутителей потопили в Москва-реке.
Несмотря на происходившие события, правительство неохотно расставалось с медными деньгами, и только в начале 1663 г. было издано ряд мер для их ликвидации.
Не считая умерших «голодною смертию», Котошихин приводит такой итог только казненным в связи с этой финансовой реформой: «А людей за те деньги как они ходили, за их воровство (подделку), что они делали и чинили смуту, казнено в те годы смертною казнью болше 7000 человек, да которым отсекали руки и ноги и чинено наказание, и ссыланы в сылки, и домы их и животы иманы [конфискованы] на царя, болши 15,000 человек, Московских, и городовых и уездных всяких чинов людей; и много от того погибло честных и знатных и богатых людей»66.
История денежной реформы и становления крепостничества, вызвавшее волнения в обществе, наглядно показывает, что, несмотря на то, что внешне страна крепла, внутри все больше и больше росло чувство недовольства. Наметившиеся же в XVII в. преобразования не столько вытекали из внутренних потребностей общества, сколько порождались стремлением правительства старыми методами повинности догнать западные страны, прежде всего, в военно-техническом отношении и, по мнению А. А. Кизеветтера, «извлечь из народной массы наибольшее количество боевых и платежных сил, в целях военной обороны»67 любым способам.
Если московскому правительству удалось сравнительно легко справиться с московской «гилью», то не так просто пришлось ему затушить вспыхнувшее в 16681671гг. пламя социальной революции, обнявшей почти все Поволжье и грозившей разлиться по всему государству. В бунте Стеньки Разина соединились и старое казацкое стремление «достать зипуна», и неудовольствие мелкого служилого люда своим положением, и сепаративные стремления незамиренных инородцев Поволжья, и реакция низших слоев русского общества против гнета тягловых и крепостных отношений.
Последний фактор, впрочем, является основным источником, питавшим все те силы, которые создали «Разиновщину». По жесткому выражению Костомарова, «весь порядок тогдашней Руси, управление, отношение сословий, права их, финансовый быт все давало козачеству пищу в движении народнаго недовольства, и вся половина XVII века [а если смотреть шире, то фактически с момента становления государства, возвышения Москвы] была приготовлением эпохи Стеньки Разина»68.
С воцарением дома Романовых усилиями Земских соборов было прекращена Смута, но не причине, ее вызвавшие. Эти же самые причины привели к развитию крепостнической практики, что только усилило тяжесть сословных отношений. Из-за неумных, коррупционных, безжалостных к простому люду финансовых реформ деградировала система ценообразования на товары. Увеличение налогов, притом, многократное (с 1640 г. по 1671 г. увеличение налога с сохи составило около 600%). Воеводским же злоупотреблениям не стало конца и края, частая смена воевод тоже не приводила к лучшему, т.к. новый воевода, зная, что у него немного времени, грабил народ еще хлеще прежнего. Притом, что интересно, это вошло как бы в обычай, что вновь вступающий в управление воевода яркими красками обрисовывал неправды и злоупотребления своего предшественника как бы с целью показать, что он не намерен брать ниже. Часто само центральное правительство, отзывая воеводу, во всеуслышание объявляло об его великих вымогательствах и неправдах, рекомендовало населению не повиноваться незаконным требованиям своих областных агентов, и население часто «творилось сильно» своим властям. Призываемые же центральным правительством пред всем «миром» эти злоупотребления создавали представление у народа, что «бояре» главные виновники переживаемых «миром» бедствий податного, административного и социального гнета. Они изменники и против царя, и против «мира». «Кривой» воеводский суд в глазах населения превратился в какую-то роковую неизбежность, против которой можно бороться только сверхъестественными средствами, например, заговором. Некий Федька Попадья носил на себе в качестве талисмана письмо, а в нем написано: «кто тот свиток учнет носить при себе и на суд пойдет, и того человека кривым судом не осудят, да в том же письме написано: кто с тем письмом умрет, и тот человек избавлен будет от муки вечныя»69.
Рост населения в это время происходил очень медленно. По мнению исследователей экономической жизни России XVII в., устанавливаемые налоги намного превышали ресурсы человеческих сил страны. «Будучи прямым последствием тяжелаго фискальнаго гнета, задержка в приросте населения сама становилась одной из причин этого гнета: чем менее население могло дать лишних налогов, тем более правительство в них нуждалось, и чем более правительство их требовало, тем менее состоятельными оказывались плательщики»70.
Лучшим показателем истощения платежных сил и средств населения является рост недоимок во время, близкое к «Разиновщине». Так, в 1665 г. посадские люди настолько обеднели, что, по донесению агентов правительства, нельзя было приступить к сбору пятинных денег с торговых людей. Особенно ярка в этом отношении приведенная П. Н. Милюковым таблица поступлений и недоимок в период от 1664 г. по 1671 г. Так, в 1664 г. поступления составили 61.557 р., недоимки 1888 р., в 1667 г. поступления 55.810 р., недоимки 7 635 р., в 1670 г. поступления 44.253 р., недоимки 19.192 р., в 1671 г. поступления 16.402 р., недоимки 29.907 р.
И не следует думать, что недоимки являлись результатом попустительства местных властей, ведающих сбором податей. Один сборщик на упрек московской власти в допущении сборов оправдывался: «Я, государь, посадским людям не норовил и сроков не даю; пока не было вестей о Литовских людях, то я правил на них твои государевы всякие доходы нещадно, побивал на смерть»71. Другой документ, говоря о подобной же энергии при взыскании «государевых доходов», объясняет и причины недоимок: «Тех денег, по окладу, сполна не выплачивают за пустотою, потому что у них многие тягла запустели и взять тех денег не на ком, и достальные посадские и уездные люди от немерного правежу бегут в Сибирь и розные города»72.