Основы реализма, 1870
Философский трактат об общих и необходимых понятиях опыта
Алоис Риэль
Переводчик Валерий Алексеевич Антонов
© Алоис Риэль, 2023
© Валерий Алексеевич Антонов, перевод, 2023
ISBN 978-5-0060-8882-5
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Алоис Риэль
Алоис Риэль умер в возрасте 81 года в своем загородном имении в Нойбабельсберге, где он ушел на покой, не полностью отказавшись от преподавательской деятельности. Незадолго до этого в книжных магазинах появился том его работ под названием «Философские исследования четырех десятилетий» (Philosophische Studien aus vier Jahrzehnten). Предисловие» к нему датировано сентябрем 1924 года и написано всего за два месяца до его смерти. Том содержит серию хронологически упорядоченных статей, начиная с 1870 года. Большинство из них знакомы тем, кто работает в этой области. Лишь в конце помещены некоторые более популярные работы, две из которых, насколько мне известно, ранее не печатались, включая речь, произнесенную Риxелем в Принстоне незадолго до войны о «призвании философии в настоящем». Я хочу сослаться на нее, чтобы сказать, кем был этот человек, ушедший от нас навсегда.
Речь Риэля начинается со следующих слов, где я подчеркиваю некоторые слова, выделяя их курсивом, так как они являются наиболее важными:
«Философское движение наших дней началось в последней третьей половине прошлого века с возобновления и все более глубокого изучения Канта. После неудачного натурфилософского приключения философия пришла, как бы к себе самой, выражаясь словами Гельмгольца: вернулась на здоровую почву Канта. На этой почве она попыталась вновь осмыслить себя.»
Затем Риэль продолжает:
«Тем временем естественные науки, со своей стороны, пришли к открытиям и взглядам, имеющим философское значение».
Здесь, прежде всего, следует вспомнить о сохранении энергии как о принципе, «который впервые позволил объединить все разделы физики в единую систему», и далее о применении идеи развития к изучению органической природы, к учению о происхождении видов. Далее он продолжает:
«По мере того как наука стала все более точной, она вместе с тем стала осознавать условность своих задач»,
ссылаясь на «Пределы познания природы» Дюбуа-Реймона, и, наконец, мы слышим:
«Между естествознанием, ставшим критическим, и философией, сделавшей своей важнейшей задачей исследование источников знания и определение его границ, состоялось сближение, которое вскоре превратилось в союз. Наука и философия, две силы, которые долгое время были разделены и враждовали, не только примирились, но и вступили в своего рода личный союз.»
В этих фразах Риэль, естественно, имеет в виду философское движение, известное как неокантианство, которое для него было «научной» философией его времени, то есть современности. В то же время он подчеркивает в нем тот фактор, для создания которого он сам приобрел наибольшее значение: последующее развитие мира мысли Канта, оРиэнтированного, с одной стороны, на естественные науки, а с другой на «реализм». Что означает неокантианство в целом и какую роль в нем сыграл Риэль в частности? Первый вопрос мы имеем основания задать себе уже после смерти Риэля. С этим одинаково ярким и острым, а также глубоким духом ушел из жизни последний из группы людей, которых можно назвать неокантианцами и имеющих наибольшее значение для развития современной научной философии.
Иногда название «неокантианство» используется неправильно. Оно включает в себя тех мыслителей, которые не хотят идти дальше открытий, сделанных Кантом в области философии. Таким образом, слово неокантианец теряет свой лаконичный смысл. В строгом смысле слова неокантианцами следует называть только тех, кто привнес что-то новое, кто, как говорит Риэль, стремился осмыслить философию вне себя через обновленное и углубленное изучение Канта и тем самым действительно вывел ее за пределы уже достигнутого уровня. К ним следует отнести Отто Либманна, Ф. А. Ланге, но особенно Германна Кохена, Вильгельма Виндельбанда и Пауля Наторпа. О них, конечно, нельзя сказать, что они остались простыми «кантианцами». Напротив, они отчасти дистанцировались от Канта. Но их по праву можно назвать новыми кантианцами, поскольку, возвращаясь к Канту, они в то же время вели научную философию значительно вперед. Это соответствовало ситуации их времени. Кант был забыт или больше не понимался. Идеи, преобладавшие в то время, исходили из кругов мысли, которые Кант преодолел еще столетие назад. Поэтому будущее принадлежало новым кантианцам. Конечно, каждый из них внес свой особый вклад в философию, и их объединяло лишь несколько основных понятий, которые они взяли у Канта. Но именно это показывает, что они не только восстанавливали то, что существовало раньше, но и одновременно прокладывали новые пути.
Это дает нам довольно ясное представление о неокантианстве как об исторически ограниченном, уникальном философском движении, возникшем в последние десятилетия прошлого века, и тогда, наряду с Когеном и Виндельбандом, Риэль также должен быть причислен к его представителям как один из тех, кто развивал особо своеобразные и характерные мысли.
В то же время следует добавить: Риэль был последним из этой группы. Он пережил всех других значимых неокантианцев, хотя и не был самым молодым из них, так что с ним неокантианство закончилось как историческое явление. Сегодня нет мыслителя самостоятельного значения, к которому бы подходило имя неокантианца, и иначе быть не может. Неокантианство в указанном здесь смысле завершило свою работу для тех, кто не игнорирует результаты науки в решающем пункте: основные понятия трудов Канта, которые для нашего времени стали трудными для понимания, поскольку для того, чтобы найти свой путь в Канте, нужно хорошо знать философию XVIII века, в которой вырос Кант, получили в трудах неокантианства форму, в которой их может понять каждый, кто вообще способен к философскому мышлению. Нам больше не нужны новые неокантианцы. Они не смогут найти работу, какую еще надо закончить.
Это, конечно, не означает, что все современные «философы» поняли то, что важно в Канте. Ведь есть еще люди, которые философствуют и при этом относятся к области «трансцендентального», т.е. к «формам восприятия», «категориям», «идеям», «трансцендентальной апперцепции» или «сознанию вообще» и т.д., открытых Кантом как совершенно новым, либо как к трансцендентально-метафизическим, либо как к эмпирико-психическим, т.е. не имеют представления о том, в чем состоит решающий аккорд Канта. Но этот факт не имеет никакого отношения к научной философии, пока речь идет о ней. Таких людей можно сравнить с учениками, которых нельзя «посадить» на «приму» самостоятельной философской работы, потому что они еще не усвоили «второстепенное». Сегодня это полностью их собственная вина. Теперь даже для тех, кто не в состоянии понять смысл кантовских текстов, чтение которых требует основательной историко-философской подготовки, в трудах новокантианцев есть книги, из которых они могли бы узнать, что имел в виду Кант. Если они этого не сделают, то останутся «секундантами» на философских катетах.
Особенно тот, кто вместе с Когеном, Риэлем и Виндельбандом найдет там все необходимое, чтобы овладеть предпосылками и основами кантовской трансцендентальной философии, и таким образом сможет перейти к изучению оригиналов, остававшихся для него непонятными до тех пор, пока к ним обращались как к папирусу, который только что открыли. Если, несмотря на такую подготовку, он все же не в состоянии «вообразить», как любят говорить дилетанты, то есть мыслить, что-либо о «трансцендентальной» сущности, ни психической, ни метафизической, то ему лучше отказаться от изучения научной философии. Он недостаточно одарен для абстрактного мышления, которое в ней необходимо. То, что Кант до сих пор не понят, является, таким образом, лишь, так сказать, педагогическим обстоятельством.
Итак, ситуация такова: науке сегодня не нужно заново оживлять кантовские мысли. Они уже были воплощены в жизнь неокантианством, и каждый, кто хочет чего-то достичь в научном плане, должен продолжать строить на их основе. Мы обязаны неокантианству нашей величайшей благодарностью. Оно обеспечило последний подъем в философии. Но теперь он закончен как просто неокантианство. Его достижения относятся к тому незыблемому запасу исследований, которые необходимо освоить.
В таких фразах нельзя усмотреть никаких следов кантианского догматизма. Это было бы, конечно, очень некритично, поскольку до кантианства можно опровергать трансцендентальную философию. Каждый имеет на это право, более того, если он знает причины, он обязан это сделать. Но тогда он должен действительно опровергнуть трансцендентальную философию. Ни при каких обстоятельствах не допустимо представлять критицизм, будь то одобрительно или неодобрительно, как если бы он преподавал психологию, метафизику или мутную смесь того и другого. Неокантианство покончило с этой басней раз и навсегда.
Нам нет необходимости развивать здесь понятие неокантианца в целом; более того, мы не должны определять его более точно по содержанию, если хотим, чтобы оно подходило ко всем неокантианцам в нашем понимании. Сказанного достаточно, чтобы указать, так сказать, «genus proximum» [следующий более высокий родовой термин wp], под который подпадает личность мыслителя, подобного Риэлю. После этого мы должны спросить о «differentia specifica» [различие между суб- и родовым понятием], т.е. о том, что отличает Риэля от других неокантианцев, и на чем, в рамках неокантианства, основывается его особое значение. До сих пор на это были сделаны лишь намеки. Я хотел бы представить то, что еще предстоит сказать, в виде описания развития Риэля, по крайней мере, в соответствии с его основными чертами, и таким образом, чтобы в то же время возникли очертания его человеческой природы. Я хочу связать с этим личные воспоминания. Во Фрайбурге, в течение пяти лет, когда мы работали в одном университете, я имел честь много общаться с автором «Философской критики», в то время, когда в нем происходили интересные изменения. Поэтому, возможно, я могу сказать несколько вещей, которые, конечно, не являются общеизвестными (1).
Риэль родился в Больцано и иногда полушутливо называл себя «тирольским крестьянином». Он особенно любил горы своей родины, по которым необычайно искусно лазал. Даже будучи пожилым человеком, он совершал походы в Доломиты, казавшиеся некоторым небезопасными. Сам он чувствовал себя в горах в полной безопасности, так что в безобидном Шварцвальде стал почти самоуверенным. Быстро сбегая по горному склону, он однажды опрокинулся там и остался лежать без сознания. Долгое время он не мог простить себе этого несчастного случая «на таком холме», как он говорил.
Удовольствие, получаемое Риэлем от физических упражнений, не было внешней чертой, а было свойственно ему в целом. Учитель гимнастики мог бы также назвать его «Платоном», как он однажды назвал сына Аристона. Как бы часто я ни соприкасался с ним, я чувствовал, хотя и был почти на 20 лет моложе его, что в его натуре была юношеская бодрость. В нем жила природная свежесть и оригинальность, которую никакая культура, какой бы высокой она ни была, не могла затушевать. И это казалось тем более достойным восхищения, если учесть тяжелые личные судьбы, постигшие его в раннем возрасте. Он потерял любимую жену в молодом возрасте, а из четырех детей, родившихся от этого брака, двое старших сыновей были отняты у него в расцвете сил. Во втором браке, который он заключил в конце тридцатых годов и в котором, к сожалению, остался бездетным, он обрел новое полное счастье. Но его последний, самый младший сын и единственная дочь, которая была замужем за братом его второй жены, также умерли молодыми задолго до него. Те, кто знал его, знали, как тяжело страдал он от постоянных инсультов. Но его темперамент и умственная эластичность оставались несокрушимыми. Даже в старости его ум был открыт для всего, что приносила новая эпоха.
В молодости Риэль изучал классическую филологию и стал учителем гимназии в Клагенфурте. В возрасте 26 лет он написал свой первый философский трактат «Реалистические основы» и поступил в университет Граца, где в 1873 году стал доцентом, а в 1878 году профессором. Уже в 1872 году он опубликовал еще две работы: «Мораль и догма» и «О начале и форме философии». Однако эти работы еще не занимали того места, которое он отстаивал впоследствии. Они следуют за Лейбницем и Гербартом, и он сам называл их реализм «догматическим». Решающий поворот в его интеллектуальной жизни произошел только благодаря углубленному изучению естественных наук и повторному изучению Канта. Из их сочетания вырос его главный труд «Философская критика», первый том которого он опубликовал в 1876 году. В нем содержится история критического мышления от Локка до «Критики чистого разума».
Если мы хотим понять, что означала эта книга, когда она появилась, мы должны вспомнить, какие труды о Канте были доступны в то время. На первом месте стоит работа Куно Фишера, появившаяся уже в 1860 г. Однако Фишер был не новокантианцем, а историком и мало повлиял на Риэля. Он также не почувствовал влияния работы Отто Либманна «Кант и эпигоны», которая была опубликована в 1865 году. За ней в 1866 году
последовала «История материализма» Ф. А. Ланге, а в 1871 году «Теория опыта Канта» Германна Когена. Обе книги имели большой успех. Таким образом, Риэль не был первым, кто дал импульс новокантианскому движению. Но одна его сторона, ставшая весьма существенной, обязана своим происхождением прежде всего ему, и именно на нее мы должны теперь обратить наше внимание.
Эрнст Хоффманн в своей речи, произнесенной в Гейдельбергском университете по случаю столетнего юбилея Куно Фишера, четко разграничивает работы великого гейдельбергского историка о Канте и взгляды на Канта Когена и Риэля. Куно Фишер уже в 1860 году полностью изложил Кант, и лишь Виндельбанд» вернул» его в 1880 году. Коген в одиночку провел линию, отмеченную точками Декарт, Лейбниц, Кант. С другой стороны, у Риэля речь идет, так же единолично, о пути, ведущем от Локка через Юма к Канту. Это действительно решающий момент, с которого следует понимать оригинальность и значение Риэля. Его историческая избирательность стала его систематической опорой.
С самого начала он не понимал под критицизмом исключительно философию Канта. Кант был для него лишь величайшим представителем критического духа. Он не считал, что сам критический образ мышления зависит от его наиболее успешного выражения. Скорее, по его словам, его следы прослеживаются уже в античности, а сам он хотел дальнейшего развития критической мысли «в ее значении для позитивной науки». Эта фраза уже стояла на титуле первого издания его главного труда. Это привело к тому, что Риэль был причислен к «позитивистам». Но это в корне неверно, если воспринимать это слово в его обычном значении. Риэль никогда не считал, что сама философия должна развиваться как позитивная наука, то есть как специальные дисциплины. Для него важна была теория позитивной науки, а она, как и всякая теория, должна была стоять выше своего объекта. Это можно выразить и таким образом: Риэль признавал эмпиризм как источник позитивного знания, но он никогда не был «эмпириком».
Причислять его к позитивистам или эмпирикам недопустимо, поскольку он, более других мыслителей своего времени, подчеркивал «реалистический» момент в кантовской философии и считал его необходимым. Реализм Канта заключается в учении о «вещи в себе», а она не может быть разрешена в позитивные факты опыта. Риэль не только подчеркнул, что эта «вещь-в-себе» никогда не становилась проблематичной для самого Канта, но и попытался показать, что Кант был прав: реальность никак нельзя понимать идеалистически как мир сознания, как хотели великие ученики Канта и как учит позитивизм. Риэль был так же далек от позитивизма, как и от идеализма. В сознании существуют «видимости» и, кроме того, трансцендентная реальность, которая, однако, не может быть познана научно. Отдельные науки остаются в пределах явлений, а задача философии понять научное знание о явлениях как объективно достоверное, показав в нем «трансцендентные» факторы. В этом Риэль видел непреходящее значение кантовского критицизма, и именно это он хотел раскрыть «в его значении для позитивной науки», т.е. прежде всего для естественных наук. Таким образом, с 1876 года он активно участвует в неокантианском движении.