А ты знаешь, матушка, начала говорить старушка, не отводя взора от лица собеседницы, что Господь тебя редким даром наделил?
Та в ответ удивленно посмотрела на пожилую женщину, на секунду оторвавшись от сосуда со святой водой, которую только что пила маленькими глотками.
Пойдем со мной. Тихо продолжила монахиня, не дожидаясь встречного вопроса от паломницы. Такой дар нельзя прятать. Его надо с пользой применять. За это люди тебе благодарны будут.
Она почти что взяла под руку свою собеседницу и, приняв у той опустошенный сосуд с водой, повела ее в сторону храма, куда и собиралась вернуться. «Он» пристально наблюдал за ними со стороны, провожал взглядом, удивляясь прозорливости своего отца, так точно предсказавшим ему необходимость встречи хозяйки «его» дома и престарелой монахини. В эту минуту «он» чувствовал себя состоявшимся хранителем людского жилища и отдельной семьи, во имя и на благо которой провернул целый спектакль, сведя воедино несколько судеб и, давая начало чему-то важному, что должно было появиться у матери семейства «его» дома.
Те ведь скотину всякую исцелять можешь. Твердила старая женщина паломнице. Господь тебя особым даром наградил. А чтоб ты его применять смогла, я тебя молитве чудодейственной научу. Не у всякого она сработает как у тебя. Ты ее запомни. Будешь хворающую животину лечить, без которой людям в деревнях жизни нет.
Они вместе зашли в дом настоятеля храма, куда и «он» проник за ними теми путями и таким способом, что были ведомы лишь «ему» подобным. Попав в помещение, чем являлась трапезная и, одновременно, светлица дома священника, «он» стал наблюдать за женщинами, между которыми началась оживленная беседа, в ходе чего паломница отказывалась принимать дар как должное, стесняясь, по деревенской простоте своей, предлагаемого ей. А монахиня все твердила ей свое спокойным и ненавязчивым тоном, будто терпеливо подводила собеседницу к неизбежному принятию правильного решения. В конце концов, та сдалась, после чего старушка начала произносить текст молитвы, прямо и просто, широко открытыми глазами глядя в лицо пришедшей к ней. Та повторяла за ней слово в слово, заучивая не очень длинный и довольно простой текст, таинством которого были не слова, а душа того, кто его произносит.
Теперь тебе исповедаться надо и причаститься. Завершила их беседу пожилая монахиня. Вот тогда все на место встанет. Люди к тебе обращаться будут, а ты им не отказывай. Слышишь, не отказывай. Всегда приходи на помощь страждущим, тогда сила будет в твоей молитве.
Только теперь для «него» стало все ясно. Вот о чем не договаривал его отец. Вот что было той необычностью у хозяйки «его» дома, что таилась в ней и, ждало своего часа. «Он» понял все и с чувством выполненного долга, направился домой, решив по пути зайти к отцу, чтобы поведать ему подробности хранившейся тайны. Но уже по дороге, «он» решил этого не делать, посчитав себя полноценным хранителем, взрослым, опытным и настоящим, будто сдавшим сложный экзамен на профессиональную пригодность. Гордый собой «он» шагал к своему дому, расправив мохнатую грудь и маленькие плечи, взирая по сторонам с высоты своего крохотного роста. Свершилось то, к чему он стремился по научению родителя. Та, кого он считал хранительницей родного очага, стала, словно его родной душой, способной даже на то, чего он сам в полной мере не умел, но считал необходимым помогать ей, потому как дело ее теперь было самым благим, по его мнению.
Жизнь семьи в «его» доме шла своим чередом. Укреплялось домашнее хозяйство. Вслед за старшим сыном, появился на свет еще один, крещеный Сергеем. Но, едва то увидел белый свет, как главу семьи призвали в армию, куда, вместе с ним отправились еще многие и многие мужики с их деревни и соседних селений. Бабий вой прокатился по окрестностям. Избежавший, по существовавшему жребию, призыва в мирное время, хозяин дома, был призван на службу в тот период, которого боялись абсолютно все люди. Тогда и «он» впервые услышал это странное для него слово «война», ничего не зная об его значении.
Что это? смотрел «он» на своего отца, беззвучно направляя ему вопрос.
Что-то очень страшное, пожимал тот маленькими мохнатыми плечиками, если все так на него реагируют, воют в голос, льют слезы и виснут на плечах своих мужчин, будто никогда их больше не увидят.
Но, кроме как отсутствие в доме главы семейства, ничего больше для «него» не поменялось. Только хозяйка почти перестала улыбаться и трепетать возле печи, приговаривая своим детям, что их отец вот-вот должен вернуться с поля уставшим и его надо будет покормить, потому что он целый день усердно работал, возделывая землю. Теперь она его не ждала. Вернее, ждала, но не к вечеру, как обычно, а вообще. Она подолгу просиживала возле окна, почти не моргая, вглядывалась куда-то в даль, туда, куда уходила проселочная дорога, что вела прямо к их дому. С той стороны, именно по этой дороге, обычно возвращался с поля ее супруг. Ехал ли он на запряженной телеге, верхом ли на лошади или пешком, он всегда появлялся с той стороны. А она редко видела его из окна, как правило находясь в это время в хлеву иди во дворе и, быстро перемещаясь к печи, к столу, что-то принося их погреба, чтобы накормить его.
Теперь все взвалилось на ее плечи. Она одна обрабатывала небольшой придомовой надел, смотрела за скотиной, ходила на сенокос и в поле, где в отсутствие мужа, часть земли теперь, по договоренности, обрабатывали его родственники.
В это время «он», видя и понимая, что хозяйка дома одна пытается справляться с тем, что когда-то делалось вдвоем с супругом, стал еще тщательнее смотреть за ее детьми и приглядывать за всем, что происходило в доме. А она, как будто не понимая того, что кто-то очень внимательный и заботливый старательно помогает ей, спокойно могла покинуть свое жилище на несколько часов, оставив маленьких детей одних. И по возвращению своему назад, она всегда заставала своих сыновей не заплаканными и не напуганными, будто кто-то добрый и веселый смотрел за ними, не давая случиться никакой беде.
Особенно это было важно летом, когда полным ходом шла работа в поле, от результата которой зависела жизнь семьи на целый год вперед, когда решается от результатов труда, будет ли сытыми домашние или им придется голодать. Детей оставляли под присмотром старших или на пригляд немощным старикам, кому в поле быть уже было не под силу. В «его» доме, как в домах многих других селян не было ни тех, ни этих. А потому детей просто оставляли одних, на волю Господа.
На удивление многих соседей, маленькие Василий и Сергей встречали мать бодрыми, не зареванными, радуя ее своим внешним видом и состоянием. В тоже время в соседских домах, где смотреть за малышами было не кому из-за отсутствия старших детей, помогавшим в поле родителям или уже почившим старикам, творился едва ли не хаос. Малыши могли проплакать долгое время не получая родительского внимания, ходили под себя, чем привлекали целые тучи мух, облеплявших их. Потом они засыпали от усталости, вымотанные собственным плачем, покрытые своими фекалиями и толстым слоем жужжащих насекомых. Прибегавшие на время в поля матери быстро отмывали своих чад, наскоро кормили и поили их, переодевали в сухое и, снова убегали назад, чтобы в конце дня проделать все то же самое.
Между тем завистливые соседки замечали, что как будто кто-то помогал женщине, когда ее супруг был в это время на войне. Но, никто из них, конечно же, не знал, да и не поверил бы, чей на самом деле был вклад в размеренную жизнь временно осиротевшего семейства.
На зависть многим и на радость хозяйки дома и ее детей, через два с половиной года их муж и отец возвратился домой. «Он», так и не поняв, что такое «война», из-за чего глава семейства столько времени отсутствовал дома, а теперь возвратился, очень пристально наблюдал за ним. Тот вошел в избу таким, что его было трудно узнать. Сильно исхудавший и загоревший до черноты, немного сгорбленный, слипшиеся волосы с проседью, одет в казенное с тощим вещмешком за плечами. Его супруга закричала от радости, сложив трясущиеся руки к лицу, бросилась обнимать и целовать мужа, а дети их в это время заплакали, не узнав отца, от которого отвыкли и совсем не узнали.
Не висни ко мне, Анна, не висни! Вшивый я! С фронта же, с дороги. Повторял глава семейства, оглядывая внутреннее пространство своего жилища, детей и жену, пытаясь взглядом насытиться первыми минутами пребывания в родном месте. Лучше давай-ка баню ставь, а я пока всю одежу в печь засуну, чтоб холеры никакой не оставить.
Не шли никак на ум «ему», что за странные слова говорил вернувшийся домой хозяин. Что за «фронт» такой. И не связано ли это как-то с той «войной», где он так долго был. Ответы на эти вопросы не заставили себя долго ждать. Приходивший в себя с дороги глава семьи подолгу нянчился с детьми, по которым успел в немалой степени соскучиться. Одновременно он принимал в гости своих родственников, не попавших, в силу разных причин, на фронт, а потому желавших узнать от него о том, что творится где-то далеко от их деревни, во всей стране, которую тот повидал и, особенно на том самом фронте.
Ты, Андрей Осипович, не томи нас. Рассказывай, что там делается, что люди говорят, что Царь? Одолеем ли германца? Сколько еще война продлится? спрашивали его односельчане порою за столом, накрытым по случаю приема гостей и по поводу счастливого возвращения живым с войны хозяина дома.
Но тот все больше отделывался описанием комичных ситуаций из своей фронтовой жизни, мастерски приписывая то, чего вовсе не могло быть, а простые по натуре деревенские мужики впитывали это и от души смеялись. Рассказывал он также всякие небылицы и веселые случаи, что происходили с ними во время пребывания вдали от родного дома, стараясь подзадорить просителей новостей, чем иногда злил некоторых из них, наиболее настойчиво требовавших оповещения фактов о политической жизни в стране и ситуации на то самом фронте.
Что ты нам тут всякую чушь льешь, Андрей Осипович. Одни только байки травишь. Тебя же люди просят по делу говорить. Про состояние армии, про генералов наших, про их дела, про войну. Злился иногда кто-нибудь из наиболее пытливых деревенских жителей, понимавших, что прибывший издалека селянин никак не хочет отвечать на все вопросы и увиливает от них, постоянно переводя разговор на другие темы, на юмор, что у него вполне ловко получалось.
Не получив своего, гости расходились и, отойдя на приличное расстояние, чтобы не быть услышанными, начинали браниться, ругая приветливого, радушного, но не словоохотливого хозяина.
Оставшись один на один со своей семьей, немного захмелевший от самогона хозяин дома, выпивавший очень не много, будто сознательно оберегавший себя от пьянства, а потому прекращавший выпивать после второго тоста, начинал превращаться в сжавшуюся пружину стального механизма. Он багровел лицом, скрючивался всем телом, сидя за столом, сводил брови к переносице, от чего казался очень злым. Начинал смотреть в одну точку, да еще тем взглядом, будто вглядываются во что-то ненавистное себе. Его руки в это время тряслись, глаза наливались кровью, зубы скрипели, а нутро его начинало выдавать жуткого звука хрипы.
Про Царя они хотят слышать, выдавливал он из себя низким голосом, про обстановку на фронте?
Успокойся, Андрей, нежным голосом шептала ему супруга, оглядываясь на детей, который начинали плакать в те моменты, когда видели отца таким.
Какая там обстановка? Какой там царь? Тихо начинал выдавливать из себя глава семейства, постепенно начиная говорить все громче и громче. Там вши тебя роем поедают заживо! Там без бани месяцами живешь и гниешь как покойник! Там товарищи твои мрут в каждой атаке, а ты их порой не можешь вытащить, чтоб похоронить по-людски, потому что с той стороны германский пулемет не дает головы из траншеи поднять!
Детей пугаешь, Андрюша, начинала тихо рыдать хозяйка дома, прижимая к себе плачущих сыновей.
Что они понимают? Чуть сбавлял тон в голосе глава семейства и немного расслаблялся, от чего брови на лице его снова поднимались ко лбу, образуя множество морщин, которых до войны у него не было.
В избе становилось немного тихо, но не надолго, потому как снова начинало возвращаться к нему прежнее, злое до крайности выражение лица. Он резко и сильно бил кулаком по столу, от чего все, что было на нем, подскакивало и со звоном падало назад. После этого дети его начинали реветь еще громче, а их мать прижимала их к груди, стараясь сделать так, чтобы они не видели и не слышали буйства их отца.
Жратву, бывало, по целым дням подвезти не могли. Все германец простреливал. Вода протухала, а свежей не где взять. Раненые тут же мерли и, похоронить нельзя. Продолжал глава семейства, постепенно перемещая взгляд из одной точки, куда смотрел все время, на пол, медленно опуская глаза.
Наконец его супруга не выдерживала, вставала и наливала ему полный стакан самогона, чтобы он смог выпить и, наконец, спокойно заснуть, потому, как его организм не обладал сильной сопротивляемостью алкоголю. Женщина об этом знала и, старалась все завершить именно так, пытаясь поскорее уложить мужа спать. Но, тот, увидев перед собой предложенное, переводил на нее взгляд, менялся в лице и, уже спокойным, ровным голосом говорил ей:
Нельзя мне, нельзя. А то в тряпку начну превращаться. Какой тогда из меня работник? По миру, ведь, пойдете.
Пьянства хозяин дома не боялся. Но, опасался лишней выпитой рюмки, потому как видел себя со стороны. Видел, как меняется он даже от малой дозы самогона, как ведет себя, как пугает жену и детей. Понимал, что началось с ним все это после фронта, с момента его возвращения домой.
Только теперь «он» понял для себя, что означает загадочное для него до этого момента слово «война». Только теперь оно открывало перед ним картину скопления большого количества мужчин, однообразно одетых в то, что им выдают и, называется это «казенным». Эти мужчины редко моются в бане, потому что не имеют такой возможности. Как правило, они мало кушают из-за того, что им не привозят вовремя пищу. А еще ее кто-то расхищает задолго до того, как она попадает к ним, и называются эти люди интендантами. А еще эти мужчины часто умирают в нечеловеческих условиях и, порою, их абсолютно некому хоронить. Товарищи их оплакивают и следом мысленно готовят себя к смерти, к чему привыкают и живут с этими думами в голове. И виной тому некие злобные и кровожадные германцы, прикладывающие все свои усилия и старания, чтобы как можно больше мужчин в казенном отправить на тот свет. А некий загадочный Царь и какие-то властные генералы не хотят ничего менять, от чего та самая война и тот самый фронт становятся еще более смертельными и, уносят еще больше жизней. Такой «он» стал представлять себе то, откуда недавно вернулся хозяин «его» дома.
К «его» радости и радости всех домашних, Андрей Осипович начал приходить в себя после возвращения. Лицо и глаза его посветлели, он стал немного распрямляться и отъедаться, хотя сам отмечал, что до его ухода на фронт в доме было еды больше, чем сейчас. Но сам он считал это поправимым, работы никакой не боялся, подбадривал остальных и вселял в супругу уверенность в завтрашнем дне, от чего сама она с каждым днем выглядела все более цветущей. К ней вернулись улыбка и радость на лице. Снова она начал порхать возле печи, каждый вечер, ожидая мужа с работы. И, по мнению ее вот-вот должна была наладиться их прежняя жизнь, будто бы и не уезжал никуда глава семьи, но едва наступала ночь и, он засыпал на перине, как будто бы кто-то вселялся в него. Казавшийся мирно спящим хозяин дома то что-то бубнил в подушку, крепко цепляясь в нее пальцами. То подскакивал на кровати и долго смотрел куда-то в темноту, не моргая. То громко кричал и бился об стену, обливаясь потом, произнося непонятные никому слова из той, фронтовой жизни, смешанные с отборной бранью.