Долго это сколько?
Лет пять-шесть.
Чего? я чуть не рассмеялся.
Понимаешь ли, он казался смущенным, даже потянул себя за черную бороду, Понимаешь ли, я не хотел тебе сразу рассказывать, потому что эти ребята из Гамбурга подложили тебе такую свинью. Выходило бы, что я их обвиняю, а я же не знал всего. Да и не хотелось быть дурным гонцом
Гонцом с дурными вестями? я смотрел на Клааса с изумлением. Этот застенчивый монолог, произнесенный мягким глубоким голосом, совершенно не вязался с огромным широкоплечим мужчиной в густой черной бороде.
Да. Так вот, наш город стоит в очень странном месте. В очень неудобном. Ветер и течения здесь циклами. Лет пять или семь на остров невозможно добраться штормовые ветра и сильнейшие течения идут от нас к материку, на юг, юго-восток, юго-запад. А следующий цикл все наоборот с острова невозможно уплыть на континент, зато с континента на остров тебя самого отнесет. И сейчас как раз начало этого периода.
Меня обуяла подозрительность. Что, если Клаас хочет убрать меня из города? Но зачем? И зачем так глупо? Господи, да с его ручищами достаточно было вежливо попросить меня уехать домой подобру-поздорову.
Ты серьезно? Но почему так?
Я толком не знаю. Дальше от побережья, в центре острова лежат ледники. Огромные, километровой толщины. А под ними вулканы, еще молодые и постоянно активные. Как-то с этим связано.
Ладно, сказал я, И как же уходит сегодняшний корабль?
Он уходит не на юг, к материку, а на север. Это китобойное судно. На север и дальше, по широкой дуге огибая течения. Проходит Коммодорские острова, Камчатку и в конце концов прибывает в Северную Америку. Оттуда уже легко доберешься домой.
Я подумал, что это вовсе не легко.
И сколько времени этой займет?
Плаванье полтора-два года. А в Америке уж как сам разберешься.
Вот теперь я рассмеялся. Два года на китобойном судне, среди льдов и вечной арктической ночи!
С другой стороны, какой я бы мог написать репортаж!
Извини, сказал я Клаасу, Это от неожиданности.
Я понимаю. Решай, только быстро. Капитан сейчас сидит в моем ресторане. Судно отходит вечером, но нужно поговорить с ним заранее.
И я начал напряженно думать. С одной стороны, город мне нравится. С другой, меня запихнули сюда обманом. С одной стороны, здесь наконец подвернулось настоящая работа, настоящее расследование то, чем мне и хотелось заниматься. Не какие-то дуратские рекламные проспекты к курортам для среднего класса. Но и два года на китобойном судне не хилый сюжет.
И потом, пять лет здесь. Или даже семь. Меня успеют забыть все сестра, друзья, кошка, которую я оставил на попечение Мадлен.
Хорошо, сказал я, Спасибо, Клаас. Пойдем поговорим.
На улице опять лило, но было светло, не как обычно во время дождя. Солнечные лучи играли и искрились в прозрачных струях.
Клаас, наклоняясь под мой, зонт, давал краткий инструктаж:
Капитана зовут Оскар Зельде. Подойдешь к нему сам во-первых, будет не солидно, если тебя подведут, во-вторых, я с ним не знаком. Представишься, расскажешь, что застрял здесь.
Спасибо, улыбнулся я, Я умею разговаривать.
Ну да. Можешь намекнуть, что мог бы написать о нем книгу за два года почему бы и нет? Я слышал, Зельде честолюбив.
Ладно, попробуем.
В холле Клаас незаметно указал мне капитана. Это был худой бритый мужчина, совсем не похожий на моряка. Он сидел один в центре зала.
Я подошёл к Тиму, взял местного ликера. Тим подмигнул мне из-под блестящих очков и шепнул: Удачи.
Твердой и в то же время легкой походкой я подошёл к столику моряка.
Добрый день. Позвольте присоедениться.
Капитан улыбнулся и кивнул. Его лицо было бы красивым, если бы не цвет неестественный, кирпично-красный, сухой, как печной жар, загар.
Меня зовут Артем Луниш.
Оскар Зельде.
Мы пожали друг другу руки.
Я приехал из Гамбурга. И сейчас мне срочно нужно уехать. Насколько я знаю, вы и ваш корабль мой единственный шанс.
Вы матрос?
Нет, я
Очень сожалею, господин Луниш, но мы не берем пассажиров. Ни за какую плату.
Он сказал это тоном окончательного решения и снова улыбнулся, стараясь выразить сожаление. Но я не собирался сдаваться. Журналист я или кто?
Охватив его быстрым взглядом, я тут же приметил важную деталь. Ногти у Оскара Зельде были круглые и плоские, как зеркальца. И пальцы выглядели, как маленькие барабанные палочки. Я случайно знал, что это признак серьезной сердечной недостаточности.
Посмотрите на ваши ногти, господин Зельде. А теперь на мои.
Он послушно посмотрел.
Видите, у вас они другие. Это из-за разрастания соединительной ткани. Вместо живых и полезных функциональных клеток растет пустая бесчувственная плоть. Это называется фиброз он возникает из-за недостатка кровообращения.
В целом, ваши ногти свидетельствуют о серьезной сердечной недостаточности. Я бы советовал вам наблюдаться у врача.
Благодарю вас, сказал капитан, За ценное наблюдение и совет. Но на корабле уже есть фельдшер. Пусть он хуже вас но я не могу без предупреждения бросить одного из своих людей здесь.
Все было без толку. Шансов теперь не было, но игру стоит продолжать до конца.
По образованию я не врач, в свою очередь улыбнулся я, А журналист. За два года вашего плавания мог бы создать прекрасный репортаж или даже книгу о капитане Оскаре Зельде и его судне. Нового Ахава я вам не обещаю, но я как можно более равнодушно пожал плечами, Мне говорили, вы тщеславны.
Ахава и так когда-то списывали с меня.
Он был написан в прошлом веке.
Знаю. Вы новичок, позвольте в свою очередь поделиться с вами опытом. Здесь, на окраинах мира, все немножко по-другому. Подо льдом всё сохраняется куда лучше люди, животные, предания. Помните это и вам здесь понравится. Приобретете бесценный опыт.
Мне нечего было на это сказать, поэтому я просто уточнил, То есть, вы меня не возьмете?
Нет, он с сочувствием покачал головой, Судно полностью укомплектовано. И киты весят немало. Мы не можем взять ни одного лишнего человека.
Жалко, сказал я и залпом допил ликер, Приятно было познакомиться. Удачного вам плавания, капитан Зельде.
Удачи и вам, господин Луниш, как-то особенно умиротворенно сказал он.
Уже в спину мне он что-то, кажется, добавил, но я не стал оборачиваться и переспрашивать.
Не повезло? спросил у выхода Клаас.
Я кивнул и развел руками мол, ну что же, не беда.
Он улыбнулся, Тогда до встречи.
И я пошёл домой.
Глава четвертая
Интермедия вторая
На город опускался вечер. Вечер и снег.
На кухне, перелистывая свою писанину о городе, сидит Артём. Он думает о том, что это невозможно с физической, климатической, географической точек зрения. Что это невозможно даже с точки зрения морали почему пароходная компания так с ним поступила?
На секунду взглянув в окно, он видит густые, ярко-белые хлопья снега. Артём в изумлении подходит, проводит рукой по холодному стеклу. Черепичные крыши, башенки, балконы, карнизы окон все перед ним укутано снегом.
Чуть дальше, в старых припортовых районах, Мик слушает орган. Он сидит на подоконнике, обняв руками колени, освещаемый голубоватым сиянием снега за спиной. Галерея почти темна лампы только у органиста и он невидим. Он слушает. Звук здесь, наверху, разносится долгим потрескивающим эхом. Потом Мик осторожно соскальзывает с подоконника и подкрадывается к перилам.
Внизу он видит яркий желтый свет и макушки множества людей. Собор почти полон. В стороне от Мика орган, старинные медные трубы, за которыми прячется тот, кто создает эти грозные, величественные и протяжные звуки. Мик сидит немножко здесь, потом поднимается на подоконник. Слушает. Он думает о том, чтобы принести сюда свечу и смотреть, как она будет колебаться от музыки. Может, так будет проще понять. Затем он бесшумно открывает окно и выскальзывает на заснеженную черепицу крыши.
В тесной и занозистой темноте Ана Шульц, последняя пропавшая девочка, осторожно грызёт веревку. Она старается делать это бесшумно. У Крыса прекрасный слух. При воспоминании о нём, о его лице, девочку передергивает. Темнота кажется гуще, но Ана продолжает медленно и упорно грызть.
Толи Поове, пропавший три года назад мальчик, смотрит на снег. Хлопья падают на его кожу и не тают, потихоньку укрывают его, обнаженного. Он думает о том, что его кожа белее снега. И что хорошо бы подождать, пока снег полностью укроет его чтобы потом сидеть островком тепла в самом сердце зимы.
Обнаженный мальчик сидит по-турецки на одиноком валуне, окруженном серыми хмурыми волнами. За пеленой снега видятся далекие огни города, но Толи нет до них дела. Он с удовольствием ждёт, когда превратится в настоящего снеговика с маленьким теплым человечком внутри.
Вечер сменился ночью. Снег повалил еще гуще.
***
Артем проснулся до рассвета. В темной комнате бойко постукивала капель, журчали сотни ручьев, шуршал расползавшийся снег. Все таяло.
Он подошел к окну. Редкие, но яркие фонари размечали улицу пунктиром пятен света и темноты. Обнажая мокрую, блестящую черепицу, с крыш сползал снег. Стремительно, прямо на глазах, из под белого покрова обнажалась черная влажная мостовая точь-в-точь шкура какого-то морского животного. И за всем этим шумом рефреном бился тихий прибой.
Вдруг в доме напротив загорелось окно, в нем застыл силуэт.
Кого-то тоже разбудила оттепель, с приятным чувством тайного единения подумал Артем и помахал рукой. Незнакомец помахал в ответ.
Довольно улыбнувшись, Артем отправился на кухню. Спать больше не хотелось, он решил прогуляться в ночной оттепели было что-то волшебное.
Наскоро выпив кофе и скрутив папиросу, Артем накидывает пальто, небрежно нахлобучивает шляпу и уходит.
Улицы пусты. Шагов его не слышно, они теряются в плеске, шорохе, журчании воды. Это тоже приятно: Артем, невидимый и неслышимый, Артем часть города, а не житель его.
Он выходит на каштановый бульвар, прогуливается под косматыми, темными и мокрыми кронами. Воздух упругий, свежий и влажный. Пахнет листвой и талым снегом.
Спиной он вдруг чувствует движение и, обернувшись, видит, как из-за угла прямо на него несется огромная собака. Она не пугает это радостный колли, с улыбающейся мордой и развевающейся бело-рыжей гривой.
Артем успевает сесть на скамейку и тут же на него обрушиваются мокрые худые лапы, влажная шерсть, он даже сквозь перчатки чувствует тепло собачьего тела. Пес шумно дышит и активно вылизывает Артему лицо. Тот кое-как уклоняется и прячется в шарф.
А потом колли чуть отступает назад, смотрит умными и веселыми карими глазами и говорит, Извините.
Мелодичным девичьим голосом.
Чего? сдуру переспрашивает Артем.Извините, повторила, поднимаясь позади собаки, девочка, Я с ним не справляюсь.
Колли радостно ухмыляется.
Да уж, куда ей с ним справиться девочка совсем невысокая и такая худенькая, что это даже под семью слоями одежды видно. Еще она смуглая и черноволосая, с острым носиком и живо блестящими глазами. Черное пальто ее безнадежно запачкано, из-под шарфа, вместе с кокетливым локоном, выглядывает веточка. Артем осторожно ее снимает.
Наверное, она все-таки не ребенок. Может, лет 17. Или скорее 12-13? думает он.
Артем вежливо подвигается и девушка садится рядом. Огромный колли пытается взгромоздиться ей на колени. Хозяйка и Артем не слишком удачно отбиваются. Собака, ничуть не обидевшись и, кажется, даже довольная результатом, садится у их ног. Всё кругом в отпечатках лап.
Артем думает, что чисткой тут не отделаться, придется стирать. Стирать пальто, господи помилуй!
Девушка выуживает из кармана пачку сигарет и закуривает.
Артем смотрит на смуглую щеку в ярких капельяках грязи, освещаемую огоньком, и с интересом спрашивает, Сколько тебе лет?
Девушка поперхнулась дымом и смехом.
Курить мне можно, если ты об этом.
Артем пожал плечами, Интересно было. Он так тебя волочилЯ в первый миг подумал, это пес сказал «извините».
Она. Собака.
Девушка пару раз сосредоточенно затянулась и отшвырнула сигарету. Огонек пролетел изящной дугой и, едва коснувшись земли, исчез, потухнув.
Ладно. Мне на работу пора. Увидимся.
И , не дав Артему времени толком попрощаться, встает и свистит псу.
Увидимся, растерянно говорит Артем им вслед.
Он сидит еще немного на скамейке и думает, что завтра надо придти сюда в это же время. Вообще, надо чаще здесь гулять. Приятные встречи случаются.
Потом Артем встает и с чувством чуть-чуть болезненной теплоты в груди идет домой. В квартире он первым делом смотрит на часы и записывает время 6 часов утра. Затем варит кофе, громоздит на стол кипу Клаусовых газет и начинает их перебирать. Но интересуют его сейчас вовсе не похищения. Артем ищет адреса редакционных коллегий нужна работа.
Как выяснилось, в Городе выходило всего три постоянных периодических издания. Самым забавным была «Искра», с восхитительной непосредственностью сочетавшая качества рекламного буклета и подпольной листовки. На одном развороте можно было видеть слева рекламу продукции местного консервного завода, а справа полные бутафорской ненависти слова о тяжком положении его рабочих и угрозы стачками и забастовками. «Искра» меня совершенно очаровала и в ней я решил попытать счастья первым делом. Смущало только качество типографии сколько они платят журналистам, если не могут себе позволить хорошей бумаги? Но, в конце концов, все могло обстоять и совершенно иначе: как раз за счет экономии на типографии, «Искра» вполне могла выплачивать бешеные гонорары.
Следующим шел «Еженедельный журнал», довольно пресное, но по-своему уютное чтение для благополучных бюргеров и домохозяек. К своему удивлению, рядом с рецептами пирогов и сплетнями о делах ратуши, я обнаружил весьма странную рубрику «Лунатики». В ней из номера в номер! печатались письма читателей с забавными историями о том, куда и как они забредали во сне. То ли действительно многие в Городе страдали лунатизмом, то ли это был такой своеобразный юмор оставалось неясным. В «Еженедельный журнал» я тоже решил наведаться.
Наконец, был еще «Вестник ратуши» тяжеловесное, самодовольное издание на плотной бумаге высшего качества, к сожалению, испачканной скучнейшими вестями с фронтов местной биржи и описанием политических дрязг. Туда я решил идти только в самом крайнем случае,если не удастся устроиться хотя бы докером.
Записав адреса редакций, я как мог отчистил пальто и, оставив его сохнуть, пожарил яичницу. За окном из влажной весенней ночи встал хмурый пасмурный день. Небо было практически белым, только с легкими мазками пепельно-серого. Казалось, острые крыши города открываются в пустую скучную бесконечность. И капель стихла всё каким-то чудом успело растаять. Воспоминание о мокрой листве, таинственном свете фонарей и черном локоне, выглядывавшем из-под шарфа, стремительно меркло.
Выйдя из квартиры, я увидел под дверью лист бумаги, как видно, вставленный между створками. На нем было напечатано только имя Маседонио Фернандес. Больше ничего. Листок я аккуратно сложил и убрал в сумку и отправился в «Искру».
Редакция располагалась на улице Фельдшерской, дом 1. Это было за каналом, на северной, удаленной от моря стороне города. Здесь я еще не бывал.
Пустой трамвай быстро довез меня по серым улицам до набережной, носившей приятно-провинциальное имя «Ивовой». Через узкий канал перекинут прямой деревянный мостик с медными шарами на ограде.
А берега как будто принадлежат к разным мирам. С южной стороны, где я вышел облицованная темным булыжником набережная и дома в серо-розовой гамме, покрытые чуть серебрящейся, навсегда въевшейся коркой морской соли.