С севера берега пологие, илистые, заросшие высоким тростником и кустарником. За голыми ветвями темные силуэты низких домов, железные крыши украшены флюгерами в форме петушков. А над крышами бесконечное белесое небо. Где-то далеко в небо уходит узкая и черная фабричная труба. Дыма нет.
Сам канал, безусловно, принадлежит северу: в темной воде весело кружатся палочки тростника, ветки и палые прошлогодние листья.
Прохожу по мосту, затем по старой брусчатке, вьющейся сквозь ивовые заросли, и выхожу на улицу. Дома здесь похожи на склады или казармы: низкие и длинные, из старого кирпича, с маленькими квадратными окошками. В окнах сиротливый белый тюль на черном фоне, в одном яркое красное пятно герани. Мне всё это кажется грустным, и флюгера, поскрипывая, медленно поворачиваются в бесконечном голом холсте над головой.
Но, проходя по улице, я замечаю, что люди и здесь счастливы. Взрослых, правда, немного: старичок с папиросой, сидящий на лавочке у распахнутой деревянной двери. Молодая женщина с черными волосами и веселым румянцем, несущая ведро с углем.
Но больше всего детей: всех возрастов, мальчики и девочки, все с длинными волосами и в самом разномастном тряпье. Они смотрят на меня настороженно, но в то же время с явным превосходством.
Тут я догадываюсь, что моя одинокая фигура на мосту а может еще и на той стороне набережной была давно замечена зоркими дозорными. Я шел под внимательными взглядами, и при моем приближении стихали игры и разговоры, а дети расходились по сторонам, пряча в карманы рогатки и перочинные ножики. А я шел себе и не замечал. Улыбаюсь этой мысли и тут же всё вокруг оживает.
С пронзительным хоровым Уи-и-и-и-и-! трое мальчишек бросаются в погоню за светловолосой девочкой, длинные гривы всей четверки летят вслед за ними, как струи ветра. Еще одна стая проносится мимо меня, обдавая дерзкими и холодными запахами талого льда и палых листьев. Где-то стучат в жестяной барабанчик, на улице вдруг появляются кошки, воробьи и кудлатый серый пес.
Явление ворон более драматично я не замечал их, пока, вспугнутые выстрелом из рогатки, они не взметнулись с кроны, возмущенно и угрожающе каркая.
Думаю, не затеяно ли всё это торжество ради меня, и иду дальше.
Улица называется «Красной» и действительно такова: красный кирпич стен, порыжелые от ржавчины железные крыши, на деревянных дверях и ставнях висят грозди сухой рябины.
Красная улица, если верить карте, пересекается с Фельдшерской. Прохожу небольшой импровизированный рынок (в деревянных ящиках сверкающая чешуей мелкая рыба, присыпанная солью и сухими травами, маленькие мороженые яблоки, черный хлеб) и выхожу на Фельдшерскую.
Улица начинается с мрачного закопченного здания с сухим палисадником и чугунной оградой. На двери белая табличка с черными буквами «Больница». Под нее заложено несколько ветхих желтоватых листков, дрожащих на ветру.
Сворачиваю, прохожу мимо. Следующий дом оказывается пронумерован 7м. Мне нужен 5й. Оборачиваюсь позади больница. И на торце, действительно, висит табличка: 5.
Почему здесь располагается редакция «Искры»? И почему улица начинается с пятого дома?
Иду обратно, прохожу через палисадник, неуверенно стучу в дверь. На желтых листках за табличкой выцветшие чернила, мелкий убористый почерк. Дверь молчит так определенно, что становится совершенно ясно она заперта, а дом пуст.
Выйдя за ограду, я сворачиваю папиросу и закуриваю. Сверяюсь с адресом Фельдшерская, дом 5.
Окна больницы темны, на карнизах пыль. Докурив, иду обратно и, пробираясь через ломкий и сухой кустарник палисадника, обхожу дом. Позади больницы маленькая площадка, которая обрывается в сырую низину, заросшую ольшаником. Земля в несколько слоев покрыта палыми листьями, рядом журчит канал.
«Искра» здесь. Обитая железом маленькая полуподвальная дверь, на которой висит белая табличка с черными буквами: Искра. Объединенным фронтом рабочих ударим по эксплуататорам!
Ниже от руки приписано: рекламные объявления недорого.
Стараясь не думать, что во времена больницы располагалось за полуподвальной дверью, спускаюсь по ступенькам и стучу.
Мне открывает молодой плотный мужчина с приятным лицом и уютными пушистыми бакенбардами, за его спиной ярко горит электричество.
Здравствуйте, говорю.Здравствуйте. Вы по поводу рекламы?Нет. Меня зовут Артем Луниш, я журналист. Ищу работу.Аа, грустно говорит он, Всех местных журналистов я знаю. Застряли здесь?Ага.Проходите.
Он уходит, я иду за ним и думаю, что хорошо бы здесь остаться, даже если платят совсем мало. Приятный парень, из тех, кого я понимаю. Иногда это сразу чувствуешь
Подвал ярко освещен двумя электрическими лампочками на голых проводах. Обстановка состоит из двух деревянных столов с письменными машинками, стоящих на полу коробок с бумагой и больничной каталки на неё сложены дрова. Рядом буржуйка, труба от неё выведена в форточку. Из-под решетки еле виден красноватый отсвет тлеющих углей. В дальнем углу типографский станок. С первого взгляда видно, что сломанный.
Возьмите стул и садитесь, приглашает меня хозяин.
Сажусь. Гляжу на плакат над столом на лаконичном красном фоне, даже без линии горизонта, желтый полукруг встающего солнца.
Меня зовут Отто, Отто Грюни, представляется он.Артём Луниш, еще раз представляюсь я.
Он неуверенно вертит в руках карандаш, ерошит руками свои роскошные бакенбарды.
Давайте издалека начнем. Как вы приехали в город?
Про себя вздыхаю история с моим последним работодателем неприятная. Еще решит, что меня сюда сплавили, как совсем негодного.
Я работаюработал на Гамбургскую пароходную компанию. Писал коммерческие отчеты, оценивал перспективность открытия новых пароходных маршрутов. Работа неплохая, много успел повидать. Последним заданием были тексты о городе общая информация, структура экономики, достопримечательности, нравы местных жителейНравы местных жителей? с интересом переспрашивает Отто.Да Вот так я и оказался здесь.
Ясно, после секундной паузы ответил он, У меня похожая история. Только все случилось 11 лет назад. Направили меня организовывать тут ячейкуА дальше всё сложилось так, что вместо ячейки появилась «Искра».
Прикидываю, сколько ему было 11 лет назад? 16,17? Самое больше 17ть.
В рекламе разбираетесь?Более-менее.Хорошо. У нас несколько направлений. Искра выходит в двух вариантах: еженедельный общегородской листок и местный журнал раз в месяц. Местный это на Заречье, вот этот район, ловит он мой недоуменный взгляд, Журнал вы наверняка не видели, а с листком уже знакомы?Да. Он показался мне оригинальным.Такой и есть, улыбается Отто, В листке тоже два направления: реклама и памфлеты. Вы бы что предпочли писать?Могу и то, и то. А хотел бы я делать уголовную хронику.В листке мы это не пишем. А в журнал я вас сейчас не возьму.
Звучит окончательно.
Тогда, говорю, И рекламу, и памфлеты. Только нужно будет полистать архив номеров, чтобы глубже ознакомиться. С местной революционной спецификой.Это легко. Вы где живете?
Называю адрес.
Центр, это хорошо. У нас там типография неподалеку, он на мгновение задумывается, Давайте так: вы сейчас возьмете с десяток старых листков и просмотрите дома. Напишете 3-4 текста в таком стиле. Про консервный завод, про работу порта, про преступное бездействие властей касательно давно известных климатических особенностейПро намеренный изоляционизм!Отличная формулировка, кстати, и он тут же записывает «намеренный изоляционизм» в блокнот.
Что тут намеренного, я не вижу, но не спорю.
Только общими словами, я вас прошу. Без конкретики. Без имён! он внимательно смотрит на меня.
Киваю, Общими словами это я запросто.
Отлично. Если будут новые заказы на рекламу пришлю их к вам, тоже напишете. В конце недели отнесете тексты в типографию я вам скажу адрес они сверстают сами, как надо. Посмотрим, что получится.
Я удивляюсь.
Это, говорю, вы меня наняли? Или это такой испытательный срок?Это проверка, смеется Грюни и, глядя на мое изумленное лицо, добавляет, Один номер такой пакости, как листок, не жалко. Попробуем!
Это даже оскорбительно.
А оплачиваться эта проверка будет? грубо спрашиваю я.20 гульденов, если номер нормальный. 5 безвозмездным авансом. Согласны?Согласен.
Про себя думаю, что двадцать гульденов за три-четыре текста совсем неплохо. Месячная плата за квартиру обошлась мне в сто.
Он тут же достает из кармана бумажник потертой коричневой кожи и вручает мне купюру.
Договорились. В перспективе я листок целиком свалю на вас, а сам займусь журналом. С оплатой решим: можете брать 20% от стоимости объявлений или фиксированный оклад, он неуверенно чешет бакенбард, 150 гульденов? Двести? Я давно не был в центре, не знаю, какие сейчас цены.
Я удивляюсь, но виду не подаю, Лучше двести. Или проценты. Но это позже можно решить.
Хорошо. Договорились. Сейчас я вам подберу номера. И сварю кофе.
Он встает, подбрасывает дров в печурку та сразу же радостно гудит. Отто тем временем достает пачку кофе и огромную закопченную турку. Воду он наливает из колодезного ведра за печкой.
Последите пока, дружелюбно предлагает он мне и уходит шебуршать в коробках.
Слежу за кофе и думаю. Революционер, который не знает местных цен? Еще поразительнее: редактор, который не знает, какой оклад предложить? Очень подозрительно.
И почему это без конкретики и без имен? Что это у них за тайны на этом консервном заводе Или может, Отто скрытый оппортунист, агент местного капитала? Забалтывает революционную повестку дня
Отто возвращается с кипой рекламно-революционной «Искры». Кофе закипает.
Мне он наливает в изящную фарфоровую чашку с отбитой ручкой, себе в железную походную кружку.
Коньяку?Спасибо, я не пью. Только пиво.С пивом в городе не очень, вздыхает он, Только привозное. Впрочем, вы попали в сезон. Корабли к нам идут.
Осторожно держа увечную чашку, пробую кофе. Похуже моего, но ничего.
А, кстати, почему вы не уехали? Когда была возможность?Так было же задание, удивляется он, Я и работал потихоньку. Город очень закрытое место. А Заречье это вообще город в городе. Я далеко не сразу всё узнал.Странно, говорю, А мне просто знакомый объяснил. Хотя я тут всего пару недель.
Отто бросает на меня внимательный взгляд, потом пожимает плечами, Повезло, наверное. А впрочем, вам всё равно в ближайшее время не уплыть
Он что, пытается сказать, что мне сразу объяснили ситуацию только потому, что я всё равно не могу уехать? Господи, да зачем я здесь Клаасу нужен?
А зачем я здесь нужен пароходной компании?
Курить можно?Да, Отто залпом допивает кофе и предлагает кружку в качестве пепельницы, Скрутите и мне, пожалуйста.
Сворачиваю две папиросы. По ярко освещенному полуподвалу плывут полосы ароматного дыма, в печке уютно потрескивают догорающие дрова. Молчим, прислушиваемся.
Докурив, встаю, и бросаю папиросу в печку. Уходить не хочется, но надо.
Отто молча протягивает мне стопку «Искры», провожает до дверей.
До свиданья, Артём. Рад был познакомиться.До свиданья, Отто. Я тоже.
Дверь распахивается, и я выхожу в сырой и хмурый день. Журчит невидимый канал, под ногами шепчутся потревоженные листья. Обхожу больницу и выхожу на перекресток.
Напоследок оглядываюсь: узкое, серо-черное здание с пыльными окнами и коричневыми листьями на карнизах. Наглухо запертая дверь и подоткнутые под табличку ветхие бумажки. Чугунная ограда, толстый ковер палых листьев, сухие, узловатые вязы в палисаднике. И не скажешь, что там, в маленьком теплом подвале, горит яркое электричество, потрескивает печка, и красные отблески ложатся на картонные коробки с бумагой. А пахнет вкусным табаком, кофе, типографской краской и уютным запахом привычного и самодостаточного одиночества.
Он и правда настоящий подпольщик, этот Отто. Даже зная, глядишь на дом и в голову не приходит, что он обитаем.
На мосту меня застает дождь, мелкий и холодный. Не столько промокший, сколько иззябший, добредаю до пустой остановки.
Воздух у подножия домов и между ними незаметно сгущается, приобретает цвет синий, голубой, темно-зеленый. Сумерки. А трамвая всё нет.
Прыгаю с удвоенной энергией, потом начинаю ходить кругами вокруг фонарного столба. Всё равно холодно. И сумка с революционной «Искрой» оттягивает плечо.
Когда наконец вдали появляются два желтых размытых пятна и звенит колокольчик, я уже сижу, сжавшись, на лавочке, смирившись с затекающими за воротник каплями и перспективой безвременной смерти от простуды.
Трамвай почти полон. Прохожу на заднюю площадку и сажусь на подоконник, прижимаясь спиной к холодному стеклу чтобы скорее его согреть. Так я и добираюсь до дома.
Идти по другим редакциям уже поздно, да и сил нет, так что я провожу вечер дома, в уюте и спокойствии. Завернувшись в стеганое одеяло, пью чай с чабрецом и лениво набрасываю революционные воззвания. За вечер написал три. Вышли они не очень я бы, во всяком случае, такими текстами не вдохновился. Но вполне на уровне «Искры». В конце концов, может это Грюни и надо. Без лишнего воодушевления, только имитация оппозиционного издания, сонно думаю я, убаюканный теплом, Тем более, раз нельзя про конкретику.
И засыпаю в кресле.
Проснулся я уже в кровати. В комнате темно, только окно окружено легким желтоватым отсветом фонарей. Звенят часы, 6 утра.
В первый момент я не понимаю, зачем мне вставать в 6 утра. Уже собираюсь выключить будильник, перевернуться на другой бок и досыпать, но тут я вспоминаю. Вскакиваю с кровати и несусь на кухню.
Кофе на огонь. Пока варится, спешно чищу зубы. Пол кухни немедленно покрывается белыми пятнами. Натягиваю, пошатываясь и чуть не падая, брюки, влезаю в пальто и выбегаю из квартиры. В одной руке кружка кофе с молоком, в другой кое-как свернутая, неказистая папироса.
Пересекаю пустой перекресток над ним покачиваются подвесные желтые фонари и сворачиваю на бульвар.
Ни девушки, ни собаки не видно. В оба конца тянется до точки схода перспективы темная мостовая с рядами деревьев по обеим сторонам. Через равные промежутки размытые пятна света.
Сажусь на ту самую скамейку, вдыхаю прохладный и влажный, еще ночной, воздух. Жду, попивая кофе и отправляя клубы дыма к предрассветным небесам.
Кофе кончился, папироса выкурена, а девушки всё нет. Я собираюсь уходить, когда в доме напротив загорается светом окно. Отсвет падает прямо на меня и я замечаю клок рыже-белой шерсти, приставший к скамейке. Она здесь была!
Разглядываю клок с сентиментальным чувством. Интересено, она меня ждала? Или хотя бы вспомнила о нашей встрече? Думаю забрать с собой, чтобы носить в медальоне, как локон возлюбленной, но отказываюсь от этой идеи. Несмешно получится.
Вернувшись домой, я завтракаю и какое-то время неприкаянно слоняюсь по квартире. За окном еще темно, только покачиваются желтые фонари, бросаясь тенями во все стороны, да загораются потихоньку, одно за другим, окна.
Я просматриваю и немного правлю свои революционные памфлеты, перепечатываю их начисто на машинке. Закончив, варю еще кофе.
Выпиваю его, стоя у окна и глядя на быстро светлеющее небо над разнообразным и пустынным миром крыш. На стыках железных граней сверкает солнце, проносятся быстрые тени облаков. Ветрено.