Робот повис над ними и помигал прожектором. Он торопил. Катя скомандовала, и группа двинулась дальше. Идти пришлось очень долго, дети сильно устали, хорошо, что после пруда Катя разрешила снять маски.
Они сделали привал в одном из подвалов, все точки отдыха Катя знала наизусть, ей не нужна была карта на планшете. Если что, робот всегда подскажет, надо научиться верно понимать язык жестов беспилотника. Катя быстро выучила этот язык и знала, когда робот улыбается, а они умели это, даже страшные на вид, ощетинившиеся стволами и ракетами патрульные станции. «Страх порождает невежество, а невежество порождает злобу», Катя отлично помнила слова своего наставника Булата, его убили военные в прошлом году, остальных не нашли. Катя очень скучала по нему, как и по всем, кого вылавливали и пытали до смерти, как шпионов, но она не плакала по ним, не разрешала себе, лишь сдаваясь во сне, просыпаясь с засохшими на лице слезами. Петр Николаевич много рассказывал о том, что организм гораздо умнее и сильнее нашего сознания, иначе бы никто не выжил в этом аду. Как он будет рад, когда она приведет новеньких, ее первая самостоятельная операция.
Дети ели и пили, Катя не разрешала есть много, тогда сильно клонило в сон, а им еще спускаться в подземный город. Она съела две галеты и выпила три глотка воды. До рези в животе хотелось больше, но нельзя, она сама уже устала, рюкзак был привычным, такой вес она носила много раз, тренировалась, но Катя не рассчитывала, что их заметят военные, их не должно было быть в дневное время на улице.
Передохнув, они прошли еще три квартала. Здесь Катя остановилась у неприметного люка. Подняв его, сняла рюкзак и посветила вниз фонариком.
Я спускаюсь первая, потом малыши. Заур, Коля, помогайте им.
Я задвину люк, сказал Заур, примеряясь к тяжелому чугунному диску. Люк был слишком тяжел для него.
Не надо, дрон закроет, Катя помахала роботу, дрон спустился к ним. Спасибо тебе и до встречи. Ты настоящий друг!
Дрон совершил интересный трюк в воздухе, Катя знала, что это так он проявляет радость и смущение. Они пожали руки, Дрон не сильно похлопал ее по плечу, потом пожал руки всем детям, малыши в этот раз не испугались, радостно визжа.
Когда спустился Заур, все посмотрели наверх и увидели, как Дрон висит над ними, держа манипулятором люк. Свет померк, глухой звук эхом пронесся по зловонному тоннелю.
А нас змея не съест? шепотом спросил Коля.
Не съест. Она детей не ест, серьезно сказала Катя, жестом приказав всем надеть маски.
А, Васька, разведчик, рассказывал, что она ловит в сеть, а потом крошит на куски. А потом сбрасывает все в канал! шепотом, захлебываясь от возбуждения и страха, рассказывал Заур.
Не бойся, нас она не тронет. Всем надеть маски.
Катя проверила, подтянула Коле рюкзак, все-таки он разгильдяй, Заур был серьезнее. Катя вела всех без карты. Тоннели были грязные, стены не освещались, облепленные жирными кусками грязи, посередине текла зловонная река, шелеста которой в противогазе слышно не было. Дети почти ничего не видели, сцепившись поясами, они шли гусеницей за Катей, малыши посередине, замыкали Заур и Коля, постоянно оглядывавшийся назад и тормозивший группу. Катя не злилась на него, она сама была такая же, все дети вели себя одинаково, слыша в голове пугающие шорохи, внезапно возникающие в воспламененном воображении. Перед глазами открывались страшные картины, выныривали чудовища из грязной воды, тогда кто-нибудь вздрагивал или вскрикивал.
На поворотах Катя останавливалась, долго светила на непонятные знаки на своде, нарисованные желтой фосфоресцирующей краской. Это были цифры, косые линии и буквы. Белиберда, если не знать простого кода. На каждом повороте указывалось, сколько метров до следующего, куда ведет разветвление, скоро ли выход наружу. Эти метки ставили разведчики, отмечая точки согласно общей карте, которой пользовались все. У Кати на планшете была точно такая же карта, она могла бы свериться с ней, но Катя все помнила и так. Петр Николаевич поражался ее фотографической памяти, сокрушаясь о том, что ее талант пропадает в аду, как и таланты других детей. Петр Николаевич считал и доказывал, что нет бесталанных детей, а есть равнодушные взрослые, не желающие поддержать и направить ребенка в самых, на первый взгляд, простых и неважных достижениях.
Змея! в ужасе прошептал Коля, первый заметивший движение позади.
Стоять и не двигаться. Она не опасна. Пусть посмотрит, она скоро уйдет, прошептала Катя.
И, правда, из воды появился робот. Машина ничего не делала, камеры сличали лица, страшное длинное тело робота покоилось под водой. Мигнув фонарем, змея ушла под воду и поплыла назад.
Все, ушла. Пошли. Скоро будем дома, ласково сказала Катя, погладив малышей, они тряслись от страха и любопытства.
А почему она нас не распилила на куски? спросил Заур, когда они прошли несколько тоннелей, и Катя остановилась, чтобы свериться с картой. Ей показалось, что она заблудилась, но код возле лестницы был верный, просто она очень устала, и чем ближе был дом, тем труднее было бороться с усталостью, тягучей, хватающей за ноги липкими лапами, наваливающейся на плечи пыльным мешком, полным мокрого песка.
Она не тронет нас, никогда не тронет. Потому, что мы вольные.
6
Крышка люка не поддавалась. Катя одной рукой держалась за лестницу, другой тщетно пыталась сдвинуть скользкую мокрую чугунную тарелку. Пришлось спуститься и снять рюкзак. Ее предупреждали, что люки часто заклинивают после взрыва или кто-то специально может заварить или расклинить. Кто и зачем это делал, Кате не объяснили, как и многое другое, что постоянно мучило ее. Главным вопросом, который будил ее по ночам, был простой и жестокий в своей прямоте вопрос: почему люди до сих пор воюют? Почему им не хватило прошлых войн, чтобы понять, что на войне никогда не бывает победителей, что война несет в себе рукотворную смерть, закладывая крепкий фундамент будущих войн, отлитый из памяти ненависти? Петр Николаевич отвечал очень странно, Катя его не могла понять, чувствуя, что он прав. И это не было знанием, которое можно было бы обдумать, осознать, разобрать на составляющие, сложить по-другому, чтобы получить что-то новое или подтвердить незыблемость аксиомы или догмата. Это было чувство правоты, которое сильно пугало Катю, и она отгоняла его от себя, стараясь не думать, не пытаться понять. Вот и сейчас, доставая из рюкзака легкую фомку из титанового сплава, она вновь услышала голос Петра Николаевича, отвечавшего на случайно вырвавшийся вопрос: «Это люди, они были такими и останутся навсегда. В этом заключена суть человеческой природы уничтожить себя. Что будет потом, неважно, важна лишь победа, полная, окончательная».
Коля и Заур хотели помочь, Катя погладила мальчишек по голове, ласково прошептав, что их помощь обязательно потребуется, а пока они должны охранять малышей. Мальчишки немного надулись, но послушались. Заур стал рассказывать шепотом сказку про глупую козу, убежавшую в горы из дома, а Коля, подсвечивая себя фонариком, показывал смешные рожи, изображая то козу, то старого волка, доброго медведя и тупого барана. Катя полезла наверх, изловчилась, вбив фомку в щель, и рванула, как учил Володя. Он одной рукой мог открыть любой люк, держась протезом за прутья лестницы. Люк вздрогнул, но не сдвинулся с места. Катя дернула с другого угла, и люк немного приподнялся.
Пот лил градом, заливая глаза, слепя и обжигая мелкие ранки на лице. Такие ранки были у многих детей по всему телу, поэтому Катя очень не любила потеть, тогда тело жгло и очень чесалось везде. Петр Николаевич говорил, что это все от плохого питания, нехватки витаминов и человеческой еды. Катя раскачивала люк с противоположных сторон, крест-накрест, сдвигаясь на 45 градусов, как учил Володя. Люк поддавался, уже ощутимо приподнявшись. Закрепив фомку на поясе, Катя уперлась плечами в люк, заболела голова, она уперлась как раз незажившей до конца шишкой. Люк поддавался, и Катя поднялась на одну ступень и, сделав глубокий вдох, надавила на выдохе со всей силы. Крышка открылась, стало неожиданно легко, и Катя едва не свалилась вниз от неожиданности. Сдвинув крышку в сторону, Катя осмотрелась все было как обычно, безжизненная черная земля и плакаты с предупреждениями. Один плакат возле люка был пробит, раму покорежило взрывом, но он устоял. Видимо, прилетел снаряд или малая ракета.
«Опасная зона! Радиоактивное заражение местности», прочитал Коля на плакате. Это же «мертвое поле»! Зачем мы сюда пришли?
Дети пугливо озирались, округлив от страха глаза. Мальчишки и не старались вести себя, как взрослые мужчины. Развалины города, тоннели и убежища в бывших цехах заводов не пугали сильно, став с рождения привычным пейзажем. Ничего другого дети не знали, но все знали, что где-то далеко есть «мертвое поле», где быть очень опасно. Ходили разные слухи, страшилки, что здесь живут зомби и мутанты с тремя руками и двумя головами, которые жрут мертвечину, а пули их не берут. А на месте оторванной взрывом руки вырастает новая с шестью когтями вместо пальцев. Много разных страшилок было, часто их придумывали сами взрослые, а дети подслушивали, пересказывая по ночам, путая и придумывая новые ужасы.
Все хорошо, не бойтесь. Здесь безопасно, и никто не стреляет, Катя еле стояла на ногах и согласилась отдать рюкзак Зауру и Коле, они решили нести его по очереди. Так, беритесь за руки и пошли. Здесь можно не бояться.
Катя взяла за руку маленького мальчика, он так и не сознался, как его зовут, девочек звали Лиза и Оля. Девочки взялись за руки и встали по правую руку от Кати, Оля сильно обхватила Катин палец маленькой горячей ладошкой. Заур и Коля шли позади.
«Мертвое поле» раскинулось далеко-далеко, глаз не хватало, чтобы объять его, увидеть край или конец мира. Чем дальше идешь по нему, тем сильнее ощущаешь, что больше нет ничего, кроме этой черной ухабистой дороги, вспученной земли, перемешанной с осколками, кусками расплавленных бетонных плит, покореженных танков и мертвых экскаваторов и тракторов, превратившихся за долгие десятилетия в памятники, природные объекты. Некоторые были уже занесены до трети землей, медленно превращаясь в будущий холм или пригорок. Такая же участь ждала через сотни лет все, что осталось от домов, от города. И мир пропал, пускай и холодный, жуткий, разрушенный, но с взрывами, стрельбой, рокотом бомбардировщиков, уханьем бомб и криками взрослых, детскими играми, тяжелой работой, тараканьими фермами и реакторами с червями ничего этого больше не было слышно, ничего это больше не существовало на этой земле. Спокойствие и тишина пугали сильнее любой бомбардировки, любого обстрела или страшных рассказов разведчиков и волонтеров.
Дети не сразу заметили, как Катя повернула на незаметную тропу, как они углубились в ряды ржавой техники, будто бы специально поставленной здесь в качестве забора. Танки, сгоревшие и мертвые, печально, но не зло смотрели на детей. Один танк так опустил черную башню, будто бы извинялся. «Если бы техника могла говорить, думать, то войн бы больше никогда не было. Любой робот лучше человека понимает бессмысленность уничтожения себе подобных», часто говорил Петр Николаевич. Катя всегда вспоминала об этом, проходя по этой «Аллее Славы», как называли эту тропу все, кто работал, кто попадал и жил в приюте. Какой бы ты ни попал сюда, как бы не была огромна твоя ненависть, озлобленность на мир и честная жестокость, ты менялся, безвозвратно менялся. Иногда ненависть становилась сильнее, глубже, осмысленнее, но она всегда меняла вектор силы.
Катя перешла на узкую дорожку, пришлось идти друг за другом. Дети шли шаг в шаг, боясь заблудиться. Мальчишки устали, но рюкзак не отдавали, меняясь каждые пять минут. Когда они вышли из железного лабиринта, все ахнули, не сдержав чувств. Перед ними раскрылся удивительный сказочный мир, который они видели только на экране инфопанелей в библиотеке, смотря правильные мультфильмы и слушая проверенные сказки.
По мановению волшебной палочки перед ними вырос высокий бетонный забор, целый и даже выкрашенный в желтый и голубой цвета, сменявшие друг друга. На каждой плите зеленой краской было нарисовано какое-нибудь дерево, а деревья никто и никогда не видел в своей жизни. Катя подвела всех к массивным стальным воротам, сделанным из бронированных листов. Камера считала ее лицо, и ворота открылись, выпустив наружу лучи солнца, шелест зеленой травы и шепот листьев кленов, берез и тополей, настоящих, живых, красивых и пугающих своей правдивостью. Дети шли по дорожке сада, открыв рты. Девочки трогали траву, одергивая руки, боясь, что она ужалит. Всем очень хотелось подойти к деревьям, потрогать их, и было безумно страшно. Катя знала, что они сейчас чувствуют, как переполняют сердце дикий восторг и ужас, как необходимо им сейчас поесть и лечь спать. Спать они будут долго, как и она, ноги шли на автопилоте, голова почти не соображала. Она привела всех, никого не потеряла. Вот и дом, еще пара десятков метров, совсем чуть-чуть. Катя была горда собой, не зря в нее поверил Петр Николаевич, кроме нее идти было некому.
Дверь двухэтажного дома открылась, и на порог вышли три женщины в платьях и фартуках и пожилой мужчина в больших очках с протезами вместо ног. Женщины пошли к детям, Катя помахала им и мужчине, он помахал ей в ответ и поковылял ко всем. Шел он медленно, с трудом, но ничего не отражалось на его когда-то большом, сильно исхудавшем лице, кроме искренней радости и любопытного озорства ребенка. Из окон большого кирпичного дома на них смотрели десятки любопытных глаз, кто-то из детей весело махал новеньким.
Это все, никто не потерялся, прошептала Катя, когда мужчина подошел к ним.
Ты молодец. Я знал, что ты справишься, Петр Николаевич взял Катю под руку, она вновь и вновь переживала маршрут и плакала, не понимая этого. Плакали все дети, которых обнимали женщины, от них веяло теплом и пахло хлебом и сухим молоком. Дети не знали молока, только в младенчестве получая смесь, которую отбирали после года. И все же они знали, что так пахнет молоко, так пахнет хлеб.
Молодец, Катенька, Петр Николаевич прижал девочку к себе, свободной рукой легко взял рюкзак и повел всех в дом. Они вошли последние, Катя уже засыпала на ходу, шептала, спрашивала, где дети, а он успокаивал, все рядом, мы дома.
В этом доме была под запретом любая жестокость. Один раз в жизни, попадая сюда, ребенок подвергался вынужденному насилию в первый день. На время воспитателям приходилось становиться жестокими, глухими к крику и плачу. Дети все помнили, долго не понимая случившегося, постепенно забывая лишения прошлой жизни, оставляя место только для одного дня. Детский ум проще и сложнее взрослого одновременно. Запоминает все, но и легко отбрасывает назад, в затерянные уголки памяти прошлую жизнь, живя настоящим, светлым и радостным. Но это происходит не сразу, для каждого свой срок забвения, которого нет у взрослых, помнящих все, осознанно вспоминающих все, поэтому будущее есть только у детей.
Детей разделили, мальчишки пошли с одноруким Володей, высоким, как башенный кран седым мужчиной, которому едва перевалило за сорок лет. Мальчишкам было проще, они рассматривали простой протез левой руки, который мог тремя пальцами-клещами что-нибудь брать, тянуть, поднимать, держать. Девочки вместе с Катей и двумя воспитателями пошли сразу в душевую, где всех раздели, одежду сложили по отдельным мешкам, потом решат, стоит ли ее сохранять или проще сжечь.
Как бы ни устали все, как бы ни больно было стоять под горячими струями, терпеть едкий раствор, которым обильно опрыскивали безжалостные женщины в резиновых фартуках и перчатках выше локтя, девочки стойко терпели, почти не хныкали. Катя терла девочек мочалкой, взмыливала шампунь, втирала его в голову, а девочки вопили и брыкались. Им было больно и страшно, но никто не убегал, доверяя Кате. После мытья всех девочек обрили наголо, Катю просто осмотрели. Девочки не плакали, привыкшие к этой процедуре, как в убежище находили вшей, то брили всех детей без разбора. Переодетые, чистые, они лежали на кроватях с белыми чистыми простынями, жестким матрасом, казавшимся им очень мягким, большой мягкой подушкой и накрытые ярким оранжевым одеялом в белоснежном пододеяльнике. Пижама, кровать, чистая постель, отдельная комната, где стояло еще семь кроватей, но в которой больше никого не было все это удивляло, и девочки долго не могли уснуть.