Лотос.
Интересно, что это слово значит для него? Я хочу узнать его значение.
Оливер назвал меня «Королевой Лотоса» во время нашего короткого воссоединения, и с тех пор этот титул преследует меня.
Я подхожу к дивану в гостиной, тянусь за своим дневником, лежащим на кофейном столике. Листая линованную бумагу, я открываю блокнот на самой последней странице с каракулями и вникаю в слова:
Лотос является символом возрождения в самых разных культурах, равно как в восточных религиях. У него есть качества, которые идеально соотносятся с состоянием человека: цветок лотоса великолепен, даже если его корни находятся в самой грязной воде.
Это я обнаружила, когда исследовала значение этого слова. Когда я прочитала их в первый раз, у меня перехватило дыхание. Я тут же переписала строчки и неделями размышляла над их смыслом. Почему этот цветок так важен для Оливера?
Почему он ассоциирует его со мной?
Я кладу ноги на кофейный столик, скрещивая их, затем бросаю блокнот рядом с собой на подушку. Мой взгляд скользит к портрету на холсте, прислоненному к дальней стене.
Знакомые глаза смотрят на меня в ответ.
Глаза, которые до жути точны и в то же время никак не могут передать истинную глубину и тайну реальности.
Моя картина с Оливером Линчем все еще покрыта пятнами кофе, и я бы все отдала, чтобы исправить это.
Глава 3
Оливер
Ты хочешь что-нибудь?
Я смотрю прямо перед собой, не моргая и с трудом улавливая слова, слетающие с губ человека, который называет себя моим братом. А именно моим сводным братом, связанным со мной узами брака родителей. И теперь он был вынужден приютить меня и помочь собрать воедино осколки моей разбитой реальности.
Вытянув ноги перед собой, я сижу под окном, спиной к стене, в моей старой детской спальне. Я ее не помню. Я не узнаю наклейки на потолке или потрескавшуюся голубую краску. Пахнет затхло и странно.
Мой взгляд останавливается на треснувшей двери шкафа напротив, и я подумываю о том, чтобы заползти внутрь и спрятаться в маленьком темном пространстве. Эта мысль приносит мне спокойствие, и я закрываю глаза, возвращаясь в заточение знакомой тюрьмы.
У меня есть замороженный ужин и газировка. Ты голоден?
Голос Гейба нарушает мое уединение, и я заставляю себя снова открыть глаза. Он мнется в дверном проеме, прямо напротив меня.
Не знаю, из чего состоит замороженный ужин, но мне все равно я не голоден.
Я не отвечаю.
Гейб продолжает водить носком ботинка по пушистому ковру, прислонившись плечом к дверному косяку. Он вздыхает, почесывая затылок.
Что ж, если ты проголодаешься, кухня дальше по коридору направо. Это и твой дом тоже, так что не стесняйся исследовать его и не чувствуй себя стесненно. Я помогу со всем, что тебе понадобится.
Я вновь переключаю свое внимание на Гейба. Достаточно сложно пытаться не паниковать, когда мой сводный брат разговаривает со мной с расстояния в несколько метров. Он навещал меня несколько раз за последние несколько недель, когда меня мучили и кололи, когда за мной ухаживало множество незнакомцев и когда меня допрашивали до тех пор, пока мне не показалось, что мои мозги вот-вот полезут из ушей. В итоге все решили, что я не представляю опасности ни для себя, ни для общества, поэтому меня выпустили обратно в мир мир, который, как я думал, был разрушен и заражен. Меня отправили восвояси с минимальным представлением о том, как работает современная цивилизация. Просто дали крошечную бумажную карточку с подробной информацией о психологе, к которому я не собираюсь обращаться в ближайшее время.
Теперь я полностью завишу от незнакомца, который пронзает меня своими беспокойством и жалостью Точно так же, как я зависел от Брэдфорда.
Тем не менее я не могу подобрать подходящих слов, поэтому просто киваю и продолжаю пялиться в стену.
Я испытываю облегчение, когда Гейб медленно выходит из комнаты, оставляя меня одного. Я привык быть один. Меня это устраивает.
Мои мысли снова возвращаются к Брэдфорду, и я не могу не задаться вопросом, жив ли он еще. Там было так много крови. Я попытался объяснить полицейским, которые допрашивали меня, то, где я жил, но мой подземный дом оказалось сложно описать. Бетонный пол с темно-зеленым ковром. Темно-бордовый спальный мешок. Маленький телевизор для видеокассет. Стопки книг и комиксов, шкаф с закусками и скоропортящимися товарами, а также художественные принадлежности, которыми меня снабдил Брэдфорд. Это было маленькое убежище скромное жилище, в котором было все необходимое.
Все, что, как я думал, мне было необходимо.
Представители власти смотрели на меня как на сумасшедшего, когда я пытался дать им ответы. Я рассказал им о стеблях кукурузы, еноте с мудрыми глазами и маленьком деревянном домике, в котором находилась моя камера. Но мои ответы были непонятными, а описания расплывчатыми. Как можно точно обрисовать что-то, если им не с чем это сравнить?
Когда один из детективов, мужчина с отталкивающими усами, посмотрел на меня, его взгляд показался мне снисходительным. Он обращался со мной так, словно я был хрупким, незрелым ребенком и говорил медленно, используя самые элементарные слова. Он даже делал рисунки на белой бумаге, пытаясь достучаться до меня, заставить все понять.
Но я и так понял. Я понимал его слова, вопросы и отчаянную потребность в ответах.
Чего я не понимал, так это почему.
Почему мне лгали?
Почему я провел столько лет в изоляции и с ложным чувством страха?
Почему именно я?
Наверное, я никогда этого не узнаю. Брэдфорд, скорее всего, уже умер от потери крови, а он был моей единственной надеждой на объяснения.
Мои колени подтягиваются к груди, а носки скользят по ковру. Он мягкий и приятный ощущение, которое я никогда раньше не испытывал. Или, во всяком случае, которое я не помню.
И тогда я думаю о той девушке в окне о ее волосах, солнечных и мягких, как ковровое покрытие. Она сказала, что ее зовут Сид, и от нее знакомо пахло Но как это возможно? Как она может быть моей Сид?
Моя Сид выдумка.
Моя Сид была воображаемой подругой, которую я сам придумал, когда меня одолело одиночество.
Я создал ее с помощью грифеля карандаша и собственного воображения.
Королева Лотоса.
Я качаю головой, ошеломленный и трещащий по швам. Это слишком. Всего слишком много. Я не знаю, как жить в таком огромном, переполненном и шумном мире. Я не могу понять, что реально, что действительно существовало до того, как Брэдфорд спрятал меня под землей и напичкал ложью. Я не могу отличить воспоминание, мечту и небылицу.
Я доверял Брэдфорду. Я думал, он был моим опекуном. Моим защитником.
Моим героем.
Я чувствую себя преданным самым ужасным образом.
Прислонив голову к стене, я пытаюсь выровнять прерывистое дыхание и забыться. Я возвращаюсь в свою пещеру и сажусь по-турецки на зеленый ковер, жую крекеры, держа в руке только что заточенный карандаш. В моем разуме оживают краски, приключения и таинственные злодеи, которых нужно победить.
Мне больше по душе монстры, которых я создаю сам.
Я предпочитаю их, потому что в битве с ними всегда побеждаю.
* * *
Там плохо, Оливер. Очень плохо.
Я жую злаковый батончик, наблюдая, как человек по имени Брэдфорд спускается по металлическим ступенькам, одетый в странный желтый костюм. Похоже, он сделан из пластика и застежек-молний. Он выглядит так, словно собирается выпрашивать сладости, но Хэллоуин еще не наступил. Я здесь всего около недели Кажется. Может быть, мне стоит начать подсчитывать дни на бетонной стене рядом с буквами моего имени?
Брэдфорд глубоко вздыхает.
Произошла ядерная атака. Воздух снаружи токсичен.
Я не уверен, что означает «ядерный», но звучит это не очень хорошо.
Но вы сказали, что я скоро смогу вернуться домой. Вы сказали, что нужно лишь переждать пару дней. Значит, пока что я все равно не могу пойти домой?
О, нет. Мама, должно быть, так беспокоится обо мне.
Я боюсь, что ты еще очень долго не сможешь вернуться домой, Оливер. Там небезопасно.
Моя нижняя губа дрожит.
Как долго? Все лето?
Брэдфорд осторожно приближается: его лицо скрыто за странной маской, из-за нее его дыхание кажется странным и забавным.
Снаружи идет война. Выживших почти нет.
Выживших?
Они мертвы, Оливер. Большая часть населения была уничтожена Кроме тех, кто готовился к этому, объясняет он. Как мы.
Я еле его понимаю, смысл слов доходит до меня тяжело и медленно.
Когда воздух станет лучше?
Я не знаю Может быть, никогда. Он снимает маску и массирует подбородок. Я спас тебе жизнь, малыш. У меня было предчувствие, что этот день приближается. Я был в этом уверен.
Я сглатываю.
Может быть, никогда.
Я не хочу жить здесь вечно, мистер Вырывается всхлип, взволнованная мольба. Может, я смогу задержать дыхание на улице и добраться до дома?
Нет! ощетинивается он. Ты не можешь пойти домой. Это опасно. С этого момента ты будешь жить здесь, внизу, и я сделаю все, что в моих силах, чтобы тебе было как можно комфортнее. Мой собственный бункер находится прямо по соседству, и в нем есть кухня. Я принесу тебе свежей еды, когда смогу.
Я действительно скучаю по яичнице с беконом.
Брэдфорд мерит шагами бетонный пол.
Я буду часто отсутствовать. Когда мои запасы еды кончатся, мне нужно будет найти еще. Это может занять несколько дней опасного пути.
Вы можете принести мне книги? Я учусь читать, да и здесь очень скучно.
Все, что у меня есть, это шкаф с закусками, два ведра, фонарик и спальный мешок.
Он кивает.
Хорошо. У меня в бункере много книг и игр. Здесь, внизу, есть электричество, так что я установлю телевизор и освещение получше.
Мое сердце пропускает удар от новых перспектив.
Брэдфорд делает паузу, чтобы посмотреть в мою сторону, его темные глаза смягчаются, в них мелькает грусть.
Все будет хорошо, малыш. Здесь ты в безопасности.
Он надевает маску и поднимается по лестнице, снова оставляя меня совсем одного.
В безопасности.
Может, я и в безопасности, но я не чувствую себя счастливым. Я хочу вернуться домой.
Надеюсь, это продлится недолго, потому что я скучаю по своей семье.
Я скучаю по солнечному свету.
По ней.
Три часа спустя Гейб возвращается в спальню с тарелкой разогретой еды и находит меня уставившимся в стену, на том же самом месте, где он меня оставил.
* * *
Прошел день, а я все еще не вышел из своего убежища под окном. Мой мочевой пузырь, кажется, вот-вот лопнет, а в горле пересохло, но найти в себе силы сдвинуться с места я не могу. Гейб приходил и уходил, его попытки завязать разговор и проявить гостеприимство постоянно проваливаются. Я не пытаюсь быть грубым или неблагодарным я просто потерян.
Когда я, наконец, набираюсь сил, чтобы подняться на ноги, то, пошатываясь, бреду в ванную, ненадолго останавливаясь, чтобы взглянуть на отдыхающего в гостиной Гейба. Он растянулся на диване, прикрыв глаза тыльной стороной руки. На дальней стене мерцает телевизор: установленный экран намного больше, ярче и четче, чем тот, что был у меня в подземелье. Я прищуриваюсь, глядя на него, ошеломленный реалистичными изображениями. Телевизор похож на тот, что я видел в спальне Брэдфорда, а также в больнице.
Гейб не слышит моих шагов в коридоре, так как он спит с торчащими из ушей проводами, сквозь которые просачивается приглушенный шум. Музыка, скорее всего.
Я отрываю взгляд от экрана и направляюсь в ванную. Я почти не помню туалетов, да и мое жилище ничем подобным не было оборудовано. Забытые воспоминания возникли у меня в голове, когда я впервые увидел туалет в больнице.
Резкие вспышки воскресили в памяти раковину цвета слоновой кости, украшенную разноцветными зубными щетками, а также занавеску для душа в цветочек. Дальше возник образ маленькой девочки с косичками, стоящей под струями душа в заляпанной грязью одежде. Она кричала мне, чтобы я поскорее уменьшил температуру.
В моем подземелье были только ведра, которые Брэдфорд регулярно мыл и менял одно для отходов, а другое для купания. Душ, с которым меня познакомили в больнице, поначалу был неудобным жесткие струи впивались в мою кожу, как колючая проволока. Но вскоре стало приятно, я будто пережил катарсис. И теперь я понимаю, что это лишь одна из многих вещей, которых мне не хватало.
Я качаю головой и сглатываю. Затем включаю свет и тут же морщусь от неприятного давящего ощущения в глазах, которое доставляют флуоресцентные лампы. Все такое яркое в этом новом мире.
Пока я осматриваюсь вокруг, все больше разрозненных видений проносится через меня, заставляя мои колени дрожать. Раковина цвета слоновой кости все еще там, сколотая и потускневшая. Цветочная занавеска для душа была заменена на серую и чистую, а маленькая девочка давно ушла, но я до сих пор слышу ее смех, эхом отдающийся в моих ушах.
Я справляю нужду, затем смотрю в зеркало, прежде чем выйти.
Я двадцать два года обходился без зеркала. Не имея отражения. Не имея представления о своей внешности. Не имея ни малейшего понятия о цвете своих глаз, форме лица или изгибе рта.
Но по крайней мере у меня было имя. Я даже вырезал его на бетонной стене, чтобы никогда не забыть.
Я моргаю, рассматривая свое отражение, оно отвечает мне тем же. Самозванец. Незнакомый мужчина с радужками цвета корицы и каштановыми волосами, спадающими на лоб беспорядочными волнами. Его челюсть покрыта щетиной, которая с каждым днем становится все гуще. У него бледная от недостатка солнечного света кожа, а также длинные густые ресницы и четко очерченные скулы. Взгляд его пуст и отстранен, и его не замаскировать даже танцующими золотыми искорками.
Мои пальцы сжимают край фарфоровой раковины, когда я делаю глубокий вдох и отвожу взгляд.
И когда я, наконец, отхожу и открываю дверь, то вижу ее.
Девушка из окна та, что приходила ко мне и представилась Сид. Она здесь, в доме моего брата Ну, и в моем доме. Она стоит прямо передо мной с широко раскрытыми сапфировыми глазами, скрытыми за очками в темной оправе. С носом, похожим на пуговку, и пухлыми губами. Девушка приоткрывает рот, чтобы заговорить со мной:
Привет.
Между моими бровями пролегает складка, когда я смотрю на стопку одежды, которую она сжимает в своих руках. Ее волосы струятся по плечам бело-золотыми потоками, и она склоняет голову набок, изучая меня. Либо со смущением, либо с беспокойством. Я не уверен. И то, и другое было бы приемлемо.
Голос подводит меня, и я продолжаю молчать.
Мой отец оставил несколько коробок со старой одеждой на чердаке. Я думаю, у вас с ним примерно один размер. Она лучше, чем тряпки Гейба Возьми их до того момента, пока ты не сможешь купить свои собственные вещи, говорит она мне, прикусив нижнюю губу и протягивая стопку штанов и рубашек на пуговицах.
Прежде чем я успеваю как-то отреагировать, Гейб выходит из гостиной, зевая и почесывая свои взъерошенные волосы.
Тебя не учили стучаться?
Его слова звучат грубо, когда он обращается к Сидни, но его взгляд мягок, а улыбка сияет. Похоже, ее не смутила его прямолинейность.
Учили тогда же, когда и тебя. То есть никогда, язвит она, стреляя глазами в Гейба, затем обратно в меня. Я просто занесла кое-какую одежду для Оливера.
Кажется, они хорошие друзья. Интересно, на что это похоже? Я смотрю вниз на свои ноги, стиснув зубы. Не знаю, что стоит сказать.
Гейб подходит к ней и тянется за одеждой, кивая в знак благодарности.