Хорошо бы, конечно, посоветоваться с князем Василием (вспомнила и на душе легче стало), но он сказался больным и уже несколько дней не появлялся на глаза. Дядя чуть не напрямую обвинил его в трусости, но это он от бессилия на всех лается. Придется действовать самой.
И вот на следующий день, при огромном стечении народа, стольники вынесли гроб с телом царя и бережно положили его на покрытые черным сукном сани, чтобы ехать в храм. Заплаканная государыня Марфа Матвеевна устроилась на следующих санях, а остальные царедворцы заняли место в процессии, согласно своему чину и роду. Все ждали десятилетнего царя. Петр Алексеевич появился в сопровождении матери Натальи Кирилловны и занял свое место во главе кортежа, дав знак начать движение. Но, не успела процессия шелохнуться, как с крыльца спустилась девичья фигура в траурных одеждах и, рыдая в голос, заняла место рядом с Петром под изумленные взгляды участников похорон. По площади пронесся взволнованный гул голосов. Зрители тянули шеи, чтобы разглядеть, что же происходит за санями царицы. Это было неслыханно! Никогда еще до этого царевны не выходили на люди! Если все же им приходилось присутствовать, как сейчас, на похоронах, то их со всех сторон закрывали черными платами так, чтобы ни их никто ни видел, ни они кого. А тут царевна собственной персоной! Даже плотной вуали на лице нет!!!
Царица Наталья Кирилловна, позеленев от злости, вскинула на Софью полные бешенства глаза:
Как ты смеешь вставать рядом с царем? Не по чину тебе сие место, девка бесстыжая!
Выросшей под строгим оком отца, державшего дочерей в теремах, подальше от мужских глаз, Софье было страшно так, что накатывала тошнота, кружилась голова, сводило живот и хотелось убежать на край света, но она сделала нечеловеческое усилие, чтобы не потерять царского достоинства.
Я иду там, где должна быть вместо брата Ванечки, у которого вы украли трон! А место это мое по праву рождения, а не замужества, как у тебя, царица! В отличие от тебя, я выросла во дворце, а не в слободе вместе со свиньями!
Услышав такое оскорбление, сказанное тихим шепотом, Наталья Кирилловна едва устояла на ногах. Ей до дрожи в руках хотелось вцепиться в лицо стоявшей рядом «подколодной змеи», но кругом толпился глазевший на царские похороны народ, и она не могла уронить свое царское величие перепалкой у гроба. Смиряясь с неизбежным, она благостно сложила руки на груди и, склонив голову, побрела за гробом с видом убитой горем женщины. При этом царица, почти не разжимая губ, тихо, но внятно, костерила всю дорогу наглую самозванку, но та, не обращая внимания на сквернословие царицы, продолжала рыдать, простирая руки к собравшейся толпе, то причитая, что Федора отравили, то называя себя и сестер сиротами и прося отпустить их в другие земли к христианским королям.
К середине недалекого пути Софья так разошлась, что перекрывала своим плачем рыдания профессиональных плакальщиц. Народ сочувственно внимал несчастной царевне. Жадных Нарышкиных в Москве любили еще меньше, чем Милославских.
С каждым шагом Наталье Кирилловне стоило все больше усилий сохранять присущую моменту печаль и благостность. Шествуя за гробом нелюбимого пасынка, она все больше багровела от гнева, придумывая самые страшные кары мерзкой девке, орущей над ухом на всю Ивановскую. В храме она до неприличия быстро простилась с усопшим царем и, удалилась вместе с сыном, не достояв обедни. На прощание царица все-таки не сдержалась и, повернув к Софье перекошенное лицо, прошипела, прижимая к себе Петра:
Да замолчишь ты, змея подколодная, в конце концов? Что ты тут плетешь про отравление царя? Ты на что намекаешь? Придержи свой поганый язык, а не то плохо будет!
Слышите, добрые люди! Царица мне угрожает! Спасите нас от смерти неминучей! Позвольте уехать мне с сестрами из Москвы, в которой правил мой добрый отец! Феденька, батюшка ты наш, на кого ты нас оставил!..
Ах так, змея проклятая, ну и оставайся со своим братом, а я ухожу! Петруша, пошли отсюда! Дитятко давно не ело, ему трапезничать пора!
Не посмеешь, царица, ухмыльнулась сквозь плач Софья.
Но она недооценила свою мачеху. Схватив Петра Алексеевича за руку, Наталья Кирилловна решительно направилась к выходу. Стольники быстро расчистили ей проход среди набившейся в храм московской знати, и она вышла на улицу с гордо поднятой головой. За Нарышкиной выскочили ее брат Лев Кириллович и князь Урусов. Остальные бояре, даже сторонники победившей партии, остались в храме, с осуждением поглядывая вслед недалекой царице. Но что требовать с бабы! Волос долог, да ум короток!
Избавившись от врагов, Софья сразу затихла и молча стояла у гроба, только слезы непрестанно катились из ее глаз, прочерчивая блестящие дорожки на побледневших щеках.
Внезапно она почувствовала спиной тяжелый взгляд и, быстро обернувшись, заметила в толпе молодого темноволосого мужчину, пожиравшего ее глазами. Встретившись с ней взглядом, он быстро опустил ресницы и скрылся за спинами соседей, но Софье показалось, что она уже где-то видела его лицо. Он явно был из кремлевских служилых дворян, но не из ближнего окружения, даже не дьяк Или дьяк?.. Неужто Нарышкины душегуба к ней подослали?.. Задумавшись над этим, она немного успокоилась, и уже бесстрастно достояла до конца обряда, невзирая на осуждающий шепоток бояр, возмущенных невиданной дерзостью царевны.
После похорон во дворце повисла предгрозовая тишина. Даже старухи-приживалки понимали, что между Нарышкиными и Милославскими началась битва не на жизнь, а на смерть. Софья знала, что каждый день, проведенный во дворце, может стать для нее последним. Тихо скользя по бесконечным кремлевским коридорам, молясь в прохладном полумраке Крестовой палаты, она внимательно наблюдала за тем, как дорвавшиеся до власти Нарышкины тащат все, что плохо лежит, и готовилась принять постриг или, если на то будет воля Божья, использовать любую возможность, чтобы спасти себя и сестер от уготованной им судьбы.
Преданная ей Верка целыми днями шныряла по Москве, слушала народ на Ивановской площади, заходила попить чайку в стрелецкие слободы, а потом торопилась к хозяйке с очередным ворохом новостей. А рассказать было что: многие дьяки и военачальники, верно служившие Федору, полетели со своих мест, чтобы освободить их креатурам Нарышкиных. Про более высокие чины и говорить нечего. Победившая партия прибирала к рукам все, что можно было утащить. Словно вернулось Смутное время, и началось второе нашествие польской саранчи, разграбивший Кремль подчистую. В приказах появилось множество худородных людишек, ничего не понимавших в управлении огромным государством, но чем-то угодивших новым хозяевам.
Софья попыталась протестовать, но в ответ получила грубую отповедь. Оставалось только забиться к себе в светелку и, стиснув зубы, наблюдать, как рушиться все, начатое еще отцом и продолженное братом. И царевна молчала, но ничего не забывала, да и не хотела забыть.
Глава 3. Стрелецкий бунт
Захват Кремля Нарышкиными не принес желанного успокоения ни боярам, ни народу. Напротив, в воздухе все больше ощущались недовольство и страх. Враждующие кланы и их окружение готовились к новым битвам. Это чувствовалось по тому, как не только ближние бояре, но и дворяне и даже дворовая чернь либо были с Софьей предельно почтительны (таких оказалось мало), либо смотрели на нее с едва скрытым презреньем.
Вездесущая Верка доносила, что народ не доволен правлением малолетнего царя. Особенно сердиты стрельцы, чьи надежды обрести управу на своих полковников снова пошли прахом. Обещанные еще Федором деньги так и не были им выплачены. И глухой ропот, доходивший до ее светелки, внушал царевне смутные надежды на лучшую долю, чем прозябание в монастыре.
Москва еще жила сиюминутными нуждами. Горланили на площади подьячие, зазывая клиентов, торговцы хвалили свои товары, перекликались колокола церквей и монастырей, но все это двигалось как-то по инерции, словно разогнавшаяся под гору тройка. Софья и ждала и боялась того, что могло произойти. Несколько раз к ней заходил Голицын вместе с дядей, и они долго разговаривали о том, что происходит в городе, но эти беседы только тревожили без толку душу, потому что князь был предельно осторожен и ни в какую не желал влезать в семейные дрязги дома Романовых, а Иван Михайлович не столько говорил о делах насущных, сколько ругался на Нарышкиных и сетовал на нерасторопность стрельцов, которые не успели вовремя крикнуть Ивана на площади, когда решалась судьба престола. Правда, иногда он отвлекался от терзающих его сердце обид, и начинал рассказывать о том, как его доверенные люди мутят воду в стрелецких слободах. При этих словах у Голицына тут же вытягивалось лицо, и старый интриган снова начинал вспоминать свою молодость и толковать о попавшей ему в руки книжки «Государь» какого-то Николая Макиавелли, который считал, что для построения сильной власти все средства хороши. Иногда заходил любимец стрельцов князь Иван Хованский, но он больше молчал, как-то странно поглядывая на Софью, словно товар оценивал. Единственное, что поняла царевна из этих разговоров, так это что Москва все больше напоминает пороховую бочку, готовую взорваться в любой момент, и что дядя вовсе не собирается уступать мачехе и ее родне, и в споре Милославских и Нарышкиных еще не поставлена точка.
После ухода своих гостей молодая девушка начинала метаться по маленькой комнатке, ставшей почти темницей, мучаясь от бессилия и проклиная нарышкинский род. Ей, деятельной по натуре, хотелось быть в гуще событий, и бессилие было горше самой страшной пытки. Она мечтала о мести Наталье Кирилловне, но это была не жажда трона, а, скорее, желание сироты отомстить нерадивой мачехе, бывшей почти ее ровесницей.
Тем не менее, мысли о троне все чаще появлялись в ее голове, тем более что Верка раз от разу приносила все более приятные сердцу царевны слухи. Взбудораженные дядиными людишками стрельцы уже не просто каялись, что посадили себе на шею прожорливое нарышкинское племя, но и поговаривали о том, чтобы крикнуть Ивана на царство, и сделать при нем регентшей Софью. От таких слов у девушки ёкало сердце, и она начинала креститься, то ли призывая Бога, то ли отгоняя Сатану.
При всей своей проницательности и незаурядном уме, царевна пропустила-таки момент, когда терпение слободских людей лопнуло, и Москва содрогнулась от набата.
День пятнадцатого мая выдался на редкость теплым и приятным, и Софья, проснувшись, подумала, что было бы неплохо съездить в Коломенское и побродить по дворцу, где прошло ее беспечное детство. Помолившись и слегка перекусив, они села играть в шахматы с неожиданно явившемся к ней Милославским. Последнее время ходили слухи, что главный враг Нарышкиных занемог, и тем удивительнее было то, что, возникнув на пороге Софьиной светелки, он оказался румян, доволен жизнью и вел себя как малое дитя, при каждом проигрыше хватаясь за бороду, словно стремясь ее выдрать. Но только царевна нацелилась в третий раз объявить дядюшке шах и мат, как все пространство Кремля наполнил тягучий звон колоколов, вызывавший чувство страха даже у самых толстокожих людей. Тому, кто никогда не слыхал набата, трудно понять весь ужас и азарт, мгновенно охватившие Москву, помнившую недавние Соляной и Медный бунты и бесчинства Стеньки Разина по волжским городам. Матери, выбегая на улицу, хватали детей и быстро тащили их в дом. Одна за другой захлопывались двери на могучие засовы. Мало ли по чью душу звонят колокола лучше схорониться от греха подальше! Даже бродячие собаки попрятались по своим укрытиям, так что на улицах не осталось никого, кроме нахальных воробьев, самозабвенно купавшихся в пыли.
В Софьину светелку быстро вошла побледневшая сестра Марфа, пытаясь на ходу пригладить волосы.
Слышишь набат, сестрица?
Не глухая, чай.
Она распахнула окно, и густой колокольный гул наполнил комнату. Марфа с дядей тоже подбежали к окну и осторожно выглянули наружу. В первый момент Софья подумала, что произошла ошибка, и набат это не призыв к бунту, а предупреждение о пожаре. Недаром так забеспокоилась высыпавшая на улицу кремлевская чернь. Но пламени нигде не было видно, и только воронье, спугнутое с колоколен с шумом и граем носилось в воздухе.
Дядя, что это? Прижав стиснутые руки к груди, выдохнула Софья, но многое повидавший на своем веку князь что-то невнятно буркнул и, отойдя от окна, задумался, беззвучно шевеля губами.
Чтобы не принимать присягу Петру, он уже которую неделю сказывался больным, и вовсе не желал, чтобы его раньше времени увидел кто-нибудь из Нарышкинских людей. Однако сегодня он был вынужден явиться во дворец, чтобы в случае необходимости руководить бунтом на месте или, узнав о провале, быстро исчезнуть из города. Его карета, запряженная шестеркой лошадей, на всякий случай ждала хозяина в укромном месте.
Царевны понимающе переглянулись и дружно кликнули Верку. Девка точно стояла за дверью, потому что не успел затихнуть зов, как она уже вбежала в комнату и рухнула Софье в ноги.
Царевна, красавица моя неописуемая, завопила она истошно, стрельцы на Кремль идут! Слышишь колокола! Говорят, царевича Ивана Нарышкины задушили! А еще говорят, что сподвигнул их на это дьяк Разрядного приказа Федор Леонтьевич Шакловитый. А еще сказывают, что с ним в компании ваш дядя. Только переодетый в стрелецкое платье Ох, князь, прости неразумную, сразу не признала!.. А Наталья Кирилловна с Петром Алексеевичем и Иваном Алексеевичем плакать изволят. А боярин, князь Артамон Матвеев грозится, что со всех шкуру сдерет.
Помолчал бы лучше, аспид Нарышкинский, процедила сквозь зубы Софья, глядя горящими глазами в окно. Вот уж кто смутьян, так смутьян. И недели не прошло, как вернулся из ссылки, а уж вон какую волю забрал!.. Пожалуй, самое правильное будет к «медведице» пройти. Авось ее пришибет какой-нибудь стрелец, прости меня, господи. Ты идешь, Марфуша?
Та только отрицательно замотала головой, с опаской поглядывая то на дядю, то на сестру. Что ж, опять придется действовать в одиночку. Посмотревшись в зеркало и оправив платье, она перекрестилась и направилась в тронный зал, откуда доносился женский плач и гул мужских голосов. Навстречу ей выскочили два новоиспеченных стольника братья Натальи Кирилловны Иван и Афанасий с перекошенными от страха лицами. Куда только подевалась спесь, с которой они разгуливали еще вчера по дворцу! Опасливо покосившись на юную царевну, они прибавили шагу и растворились в дворцовых закоулках.
Глубоко вздохнув, Софья переступила порог, стараясь держаться с царским достоинством. В Грановитой палате собрались почти все бояре и окольничие, которых судьба или долг привели в Кремль этим днем. Здесь же царевна заметила почти всю царскую семью вместе с Артамоном Матвеевым. При виде падчерицы у царицы вытянулось заплаканное лицо, она хотела что-то сказать, но только беззвучно открывала рот, прижимая к себе маленького Петра.
Чуть в стороне от партии царицы, вокруг князя Голицына собралась маленькая кучка царедворцев, не связанных никакими узами с кланом Нарышкиных. Их было совсем немного, но все-таки чуть больше, чем вчера. Самому же потомку Гедиминовичей роль вождя оппозиции явно не нравилась, и он делал вид, что случайно попал в неподобающее окружение. При виде входящей царевны он потупил взор, делая вид, что разглядывает роспись на ближайшей стене. Эх, князь Василий, вроде бы и смелый человек, на войне отличился, а как до дворцовых интриг дело доходит, становишься робок, точно девица на первом причастии