Там был столик, за которым мы обычно сидели компанией человек в шестнадцать. Классика жанра сборища, где мужчины творческие, бедные, недооцененные, в свитерах с «горлом» и джинсовках, один обязательно с гитарой. И все мнят себя великими художниками! И, конечно, очень хотят есть, выпивать и трахаться.
Среди них был Гена действительно гениальный художник, который показал мне, что такое пропорции.
А еще помог мне убить мать.
***
Это сейчас Никольская светлая и нарядная, а тогда один фонарь на сто метров, да и то часто не горел. Зато там можно было купить что угодно: оружие, наркотики Проститутки стояли вдоль магазинов, поджидая улыбчивых Бенов, улизнувших из «Хилтона» без Барбар.
На углу была аптека, перед которой всегда стояло несколько человек в длинных пальто. Подкладки служили витриной для препаратов, как в фильме «Иван Васильевич», когда Шурик покупал микросхемы.
Когда мы сидели в той чебуречной, Гена иногда вставал и уходил. Однажды мне стало интересно, куда он ходит: я спросила. Он посмотрел на меня оценивающе, сказал: «Пошли, покажу». Мы купили упаковку феназепама. Гена объяснил, как он влияет на нервную систему и какой эффект дает вместе с водкой, как его правильно дозировать, чтобы видеть волшебные сны, а не заснуть навсегда.
Я попробовала только один раз. Мне хватило. Состояние слишком напомнило мать: воловьи глаза и размазанный рот. В чем-то я все-таки ей благодарна: она поставила мне «прививку» от алкоголя и наркотиков на всю жизнь.
Психологи говорят, что дети в семье, где родители алкоголики, на всю жизнь обречены быть либо законченными алкоголиками, либо такими же упертыми трезвенниками.
Я второе.
ТОТ ДЕНЬ
Феназепам стоил дорого, но за месяц я накопила на две упаковки. Двадцать граммов в два раза больше смертельной дозы.
И наступил Тот День.
Впервые чувствую, как вместо уродливых звездочек-пиктограмм я хочу написать заголовок: «Тот день».
Или лучше напишу так: ТОТ ДЕНЬ.
Отец улетел на несколько недель. Мать запила сильнее обычного. Тут как раз подвернулась Лера предложила отвезти ее на дачу. Я согласилась, кивнув: «Может, на свежем воздухе станет лучше».
В институте после первых двух лекций помелькала в мастерской, по-тихому вышла, сразу на вокзал.
Когда доехала и вошла в дом, мать была почти трезвой как будто чувствовала. Давно я ее такой не видела!
Чего приперлась?
Хотела поговорить.
Чего говорить? Все равно счастливой не будешь
Дальше она завела свою обычную шарманку: «в кого уродилась», «посмотри на себя», «шалава», «разрядилась, королева Шантеклераˮ», «а волосы-то жидкие», «а колени-то, ноги какие», «и кто с такими замуж возьмет»
Поток иссяк, когда я поставила бутылку на стол. Помню, как она колебалась. Она всегда была сильной. Не сразу умерла после такой дозы после десятилетия алкоголизма умудрилась еще спуститься по лестнице, зашла в угол. Еще бы чуть-чуть и позвонила: два ноля один. Но телефона там не было
Недавно я поняла, почему она пошла именно под лестницу. Они с отцом хотели установить там телефон. Телефон на даче в те времена настоящий признак успеха: «Как у министров!», продолжение ее присказки «Да ко мне министры ходят!»
Телефон они так и не поставили это было, действительно, сложно. Но эта старая сука с литром водки и двадцатью граммами феназепама в желудке остатками умирающего сознания все-таки помнила, что там МОГ БЫ БЫТЬ телефон!
Мог бы, мама, мог Но даже если бы был, тебе бы это не помогло!
Ее организм боролся: пропитый, старый, но все еще сильный. Так что она умерла не от комы задохнулась собственной блевотиной: пыталась очистить желудок, продолжить жизнь. Напрасно: желудочный спазм возникает позже, чем смертельная доза втягивается в кровь.
Когда я узнала, что она провалялась в том углу под лестницей три дня, пока ее не обнаружили соседи, внутри заиграло: «Отомстила! За себя! За арбуз! За тысячи счастливой не будешьˮ и отрезанный ломотьˮ. И даже за то, что защищалась мной от маньяка!»
Получай! Бам-с!
Глава 2. Лера
Жизнь магазин.
Бери с полки что хочешь и уходи.
Не помню, как вызвал такси, даже как сел в него. Очнулся в пробке на мосту напротив «Метрополиса».
Ты где? спросил кто-то в трубке.
На мосту.
На каком еще мосту? Валера, я знаю!
Что?
Я все знаю, сказала Лера: это была она.
Что «все»?
Что случилось с Юлей.
Что?
Повисла пауза, единственная за пять лет наших разговоров с Лерой.
Мне звонил следователь Этот Космодемьянцев.
Коломиец.
Да! И я знаю, где она.
Где?
Я расскажу, как все было! Она там точно! снова через несвойственную паузу сказала Лера.
Видимо, ей не очень понравилась моя реакция.
Давай встретимся.
Зачем?
Поговорить.
Ну да Ресторан «Моллюск» знаешь?
Знаю.
Давай там.
Это рядом с прудами?
Да.
С Чистыми?
Патриаршими.
А почему не в квартире?
Потому что я хочу много выпить и очень много съесть, сказал я, и это была стопроцентная правда. И к ней я тут же добавил стопроцентную ложь: С тобой.
А, хорошо Через час?
Через три. У меня еще дела.
Я отключил вызов.
***
Дома я долго грелся под душем, скреб кожу, хотел смыть образ маленькой Юли: с глазами-блюдцами, руками и ногами-«спичками», длинной шеей («Ишь, шею вытянет!»), вся в синяках от ударов («В кого уродилась!»), как она тащит к черному мусоропроводу арбуз. И почему мусоропроводы, правда, всегда такие черные? Как будто раз в день кто-то выливает туда ведро мазута
Несколько раз помыл голову, но стало только хуже: волосы сделались жирными, шампунь оказался для сухих волос ненавижу такой, Юля тоже его ненавидела.
***
Заварил и сразу выпил кружку виски-чая, но лучше не стало. Заварил вторую, сел, прислонился к колонне, какое-то время «грел» руками обложку блокнота. Открыл на фразе: «Бабушка и дедушка жили в Башкирии». До встречи с Лерой оставалось еще два часа. Хотел почитать, но вспомнил, что после Жданова не осталось денег.
Подошел к Юлиной половине шкафа, выдвинул узкий ящик для часов и украшений, достал «ЛеКультр». Часы были как новые, но белая кожа ремешка сильно потерлась и потрескалась. Юля надевала их нечасто, но если надевала, не снимала ни в тренажерном зале, ни в бассейне, как будто хотела, чтобы они сильнее износились.
***
Вышел, перешел Поварскую, по Молчановке дошел до «Эм» как жители «Золотого» называют «Ароматный мир», взял две фляжки «белого на черном», спустился в переход через Новый Арбат, пока переходил, выпил первую.
Дошел до домов-книжек главное уродство «Нового», вошел в узкий темный вход с крутой лестницей вниз и неоновой вывеской «Ломбард номер один».
Добрый день! сказал кавказец эталонная вариация «грязного типа».
Часы хочу продать.
А коробки у вас нет? он покрутил «ЛеКультр», потыкал пальцем по трещинам ремешка.
Сделал вид, что расстроился, но лицо вида скучающей собаки стало как у хорька.
Нет.
Не найдете?
Нет.
Без коробки дам тысячу.
Он еще покрутил часы и уточнил:
Долларов, ка-а-нечно.
Пятнадцать. И то только потому, что я спешу.
Таких денег они не стоят, ка-а-нечно.
Они стоят тридцать, но я спешу.
Я протянул руку за часами, взялся за корпус, на несколько секунд снова ощутил металл и тяжесть настоящей дорогой вещи. Не продал бы и за тридцать, но Лерино «я все знаю» ждало в «Моллюске» уже через час.
Э-э За-а-чем так? Мы только начали разговаривать! он надел бинокуляр, сделал пару чирков иголкой по задней крышке. Десять ма-а-агу дать.
Нет. Пятнадцать.
Больше нет.
Сколько сейчас есть?
Двенадцать, и еще три Армен скоро принесет. Я па-зва-ню.
Давай двенадцать. Вечером зайду за остальными.
Да-да, брат Сейчас я тебе расписку напишу.
Не надо. Давай двенадцать, я спешу.
Выйдя из «Номер один», вернулся так же, через подземный переход, выпил вторую фляжку. Шел и думал, что к названию «ломбард» не подходит приставка «номер один». Лучше смотрелась бы «Точка невозврата» или «Последний шанс».
В моем случае так точно.
***
«Моллюск» еще пару лет назад был самым популярным местом у жителей «Золотого». Свежие морепродукты, талантливый сомелье, расположение в самом центре Бэ-Бэ Большой Бронной. К этому и так неплохому набору добавлялись пять больших туалетных комнат с глухими дверями на втором этаже. Внутри, помимо унитаза и биде, уголок с душем и банкеткой, вешалкой и плечиками. А над каждой дверью, выбиваясь из стиля итальянской таверны, две лампочки: зеленая и красная, занято-свободно.
Все пять пар лампочек были хорошо видны из зала, чтобы обычные посетители «Моллюска» чиновники и топ-менеджеры могли точно определить, когда и в какую комнату вести трахать любовниц, с которыми они здесь обедали.
Зачем я только сюда пригласил Леру?
***
Валер, привет! Извини, что опоздала. Ты как?
Я махнул рукой: «Нормально». Сделал знак официанту. Первая бутылка «Шабли» незаметно подошла к нижнему уровню, а злобная тревога Джека Торранса из «Сияния», когда хочется взять топор и крушить все вокруг, поднялась до верхнего.
Я ничего не буду, сказала Лера.
Я кивнул, заказал еще одну «Шабли», тарелку морепродуктов «в брызгах лимона». Посмотрев на Леру, понял, что она ездила домой переодеться и обновить макияж.
Вино сразу, без вопросительной интонации сказал официант, пошел за бутылкой, быстро принес ее и безо всяких идиотских ритуалов с нюханьем пробки налил мне и Лере.
Может, «Моллюск» и перестал быть популярным, но сохранил профессионализм.
Ой! Мы что, выпьем?
За Юлю! Я чокнулся с бокалом Леры и выпил свой. Чтобы мы поскорей нашли ее!
Лера поправила подделку под классические прямоугольные «Картье» скорее всего, «Массимо Дутти»: их выдавал ненастоящий крокодиловый ремешок, и тоже сразу взяла свой бокал.
«Шабли»! Мое любимое! Тебе надо как-то отвлечься Лера допила и откинулась на спинку кресла, колыхнув крупными ненастоящими сиськами под черным шелковым платьем из тех, что обычно надевают в театр или на встречу выпускников «двадцать лет спустя».
«Уж не с тобой ли?» подумал я и налил еще.
Валера, тебе не надо винить себя за то, что она пропала. Ты не виноват!
Да нет
Я знаю: ты не виноват. Тебе сейчас надо переключиться. Ну и, конечно, думать только о том, как найти Юлю.
Два противоречивых послания от мастера пассивной агрессии!
Ну да
«Вот у нас в Омске говорят даˮ или нетˮ. Говорят наша квартираˮ, а не ееˮ или егоˮ. И неважно, где ты живешь: ближе к тракту или к стадиону».
Юлю на самом деле зовут Джамиля.
Что?
Она изменила имя. Думала, так счастливой станет. Не-а! Помню, как у нас был праздник: отца за что-то наградили. Юля вдруг встала за столом еще чокаться не перестали и объявила, что хочет покреститься и изменить имя. В паспорте изменить! И покреститься! Представляешь? Это в мусульманской семье! Хорошо, что мать к тому моменту уже напилась и ее увели.
Значит, правда
Что?
Что мать была алкоголичкой и ее куда-то уводили.
Ну, правда А ты откуда знаешь?
Из я не стал продолжать, а то еще придется пересказывать Лере дневник. Мне Юля рассказывала.
Принесли еще вино и морепродукты.
А как тебя зовут на самом деле?
Гульнара.
Гульнара? А почему ты называешь себя Лера?
Как это почему? удивилась Лера. Потому что Гульнарой быть стыдно! Ты бы тогда как меня называл? Гуля, Нара?
Я почувствовал что-то опасно-кокетливое в этом «как бы ты меня называл».
Лизетта.
Ну, почти. Когда мы жили на севере, наш отец спас французского путешественника: его самолет разбился, но сам он выжил и дрейфовал на льдине. Папа полетел по вызову в буран, сел на ту льдину и забрал его. Француз подарил ему часы и сказал, что расскажет своей только что родившейся дочери, как его спас русский летчик. Папа сказал, что тоже ждет дочку меня, и спросил, как тот назвал свою. Оказалось, Лизетта, как в той песне: «Лизетта, Мюзетта, Жанетта». Папа вернулся и хотел назвать меня Лизетта, но мама, конечно, сказала «нет».
А чем тебе Гульнара не нравится?
Гульнарой быть стыдно. Но я ко всему готова! Я же дочь летчика!
При чем тут Ладно, ты сказала, что что-то знаешь.
Да.
И?
Юля приходила ко мне только тогда, когда ей было нужно. Когда ей было тяжело. Рассказывала, жаловалась. Неприятно! А ты для нее как магазин: приходит, берет, уходит.
Лера о чем ты?!
Как ты вообще смог прожить с ней так долго? Три года! Никто столько не выдерживал.
Я думал думаю, мы подходили друг другу.
А я думаю, что если долго всматриваться в бездну, бездна становится тобой.
«Бездна начинает всматриваться в тебя», если ты про Ницше.
Молодец, эрудит!
А ты откуда я подыскивал что-то менее унизительное, чем «откуда ты знаешь Ницше?», но пьяное сознание сотворило нечто промежуточное: А откуда ты любишь Ницше?
Я Набокова люблю. И Монтрё люблю!
Монтрё?
Где Набоков жил. Хочу хоть раз побывать там Швейцария! Эта сука была! Полторы тысячи в сутки, шампанское и рояль на завтрак. Но дело не в деньгах Я с кем поеду? С битюком этим?
С каким еще битюком?
С Булатом, с каким!
Лера, кажется, перешла от бравурности ко второй стадии опьянения вспыльчивой плаксивости.
Зачем тебе в Монтрё?
Как это зачем? Я же в литературном училась. Мать хотела, чтобы я была экономистом, а я на втором курсе перевелась. Вот как я всем показала!
Но ты же экономист, Лера! Ты же в банке работаешь.
Ну и что! А я все равно в Монтрё хочу!
Я тоже в Монтрё хочу. Нет, не хочу я в Монтрё Неважно, куда, главное подальше.
Мне тоже Лера наклонилась, подняла с колен что-то черное и поставила на стол, как будто предъявила доказательство.
Я вздрогнул, но потом понял, что это еще один атрибут ее наряда «выпускники двадцать лет спустя» маленькая лакированная сумочка: как те, в которых выдают бинокли в театре.
А давай вместе в Монтрё?
Это еще зачем?
А затем! Лера надулась и замолчала. Глупый ты, Валера! Симпатичный, но глупый. Как моя первая любовь в школе, холодный блондин, симпатичный, но глупый.
Я не блондин.
Неважно. Все равно любить опасно.
Приносили еще «Шабли» и еду, мы о чем-то говорили: как обычно ни о чем конкретном.
Ты хотела мне рас-ска-зать Что случилось с Ю-лей
Валера, ты что, пьяный? сказала еще более пьяная Лера.
Да нет
Я тебя понимаю.
Да уж я посмотрел на лампочки наверху: три горели зеленым. Я сейчас приду.
Я с тобой.
Когда мы поднимались по лестнице, я увидел, что вдобавок к платью «встреча выпускников», часам «под Картье» и «биноколевой» сумочке на Лере надеты ужасные ботильоны. Из толстой черной кожи, с идиотскими вырезами на пятках и каблуками, похожими на утюги.
Мы зашли в третью кабинку, я закрыл дверь, сел на банкетку. Лера подошла к раковине. Я думал, она хотела умыться, но она приподняла платье и достала из «биноклевой» сумочки два серых квадратика.
У меня есть, если что.
Что «если что»?
Но можешь и так, если хочешь.
Лера, ты Ты же понимаешь, насколько нам это не нужно? Обоим
Не нуж-но А ты замечал, что слова по слогам, очень уродливые? она выше подняла платье, подол положила на столешницу, тот попал в раковину.
Нет, не замечал.
Не нуж-но. Вот как это слово! Как будто старуха шамкает беззубыми деснами.
А, по-моему, «не нужно» просто «не нужно». Два слова, никто ничего не шамкает.
Нужно! Одно слово всегда красивее!
Лера покачала бедрами, как пьяная. «Она и есть пьяная, говорил мне внутренний голос, да и ты тоже!» А еще громче этот голос говорил: «Не вздумай! Уходи отсюда!»
Лера поставила локти на столешницу и выгнула спину. Платье «полилось» в раковину, напоминая черную воду, только которая поступала не из крана, а наоборот из слива.
Лера, это никому не нужно.
Это я никому не нужна! Как выброшенная игрушка! Лера вдруг переменилась, одернула платье, села на банкетку и заплакала. У нее был кто-то в Питере. Я не знаю, кто. Потом что-то случилось. Нехорошее. Она собиралась ехать туда, но сначала приехала ко мне. Мы до этого полгода не виделись. А тут она сама позвонила, пришла Я хорошо помню, как она повесила голову и спрятала взгляд, когда я открыла дверь. Обычно она смотрела прямо, сверля, или по сторонам, унижая, что мне нужно сменить одежду и как переделать квартиру. Но в этот раз было совсем не так. Сразу кинулась на кровать, слегла воробьем.