Мы с медсестрой зашли в моповую. Она, почему-то не включая свет, пересчитывала деньги. Пахло тряпками и хлоркой. Купюры были мелкие, она считала долго уж и не знаю, откуда их надергал «Берия». Может, от фарцовки на вокзалах? Наконец, убедившись, что сумма правильная, она задала дежурный вопрос:
Вы уверены, именно так, без всякого знака вопроса в конце.
Я ничего не сказала, кивнула. В моповой было так темно, что кивок или противоположное движение головой «нет-нет» выглядели бы одинаково: «Да, уверена» или «Не уверена».
Но она поняла. И в начале ее смены отца не стало.
Ты же хотел в небо, папа?
Когда пятнадцать лет спустя психотерапевт спросил у меня: «Вы сепарировались от родителей?» я ответила: «Я их отключила».
«Отключили от эмоций?» не понял он.
«От всего отключила».
«Это плохо», сказал он.
«А я думаю, что хорошо!» ответила я.
Мне и тогда, и сейчас кажется, что хорошо. Страшный сон закончился началась новая жизнь.
«Страшный сон» так я назвала бы то, что Алеша Пешков назвал «Детство».
***
После «отключения» отца я на какое-то время занорилась. Не выходила из квартиры несколько недель. Не просто осталась одна впервые в жизни у меня появилось свое место, где некого бояться и никому не нужно понравиться.
Не знаю, что было приятнее: ощущение, что больше никто не вломится в комнату, не заорет страшным голосом: «В кого уродились?», или то, что больше не для кого стараться в неисполненном желании обрести идеального папу, получая в ответ вариации на тему «Ты не нужна».
Первую неделю я лежала в гостиной на чехословацком диване на зеленом плюше, еще хранившем звуки и запахи. В начале каждого застолья мать, сняв злобу похмелья, играла в «ванек-встанек»: рассказывала гостям о том, какие мы «этакие». Если никого из детей не было рядом, шла в комнату, выводила. Чаще всего меня: смотрите, вон-на какая! Дальше следовал список достижений: на пианино играет, рисунки рисует, книжки читает.
За столом кивали, отворачивались, закуривали, шептали: «А Рая-то опять напилась». Это я сейчас понимаю, нахожу слова, а тогда чувствовала страх и стыд.
Отвечая на вопрос Достоевского, стоит ли благополучие всего мира одной слезы ребенка, отвечу: НЕТ!
Благополучие всего мира не стоит даже секунды страха и стыда ребенка.
***
Первым я уничтожила этот диван Изогнутые лакированные ручки и вязкий плюш. Взяла топор, который отец хранил за кухонной плитой мать еще шутила: «Ишь, деревня! Топор за печку поставил» и рубила-рубила Острие застревало в подушках, соскакивало с лакированного дерева.
Изрубив диван, пошла в спальню, вытащила ящики, вывалила на пол отцовские ордена и летные книжки, до сих пор пахнущие дерматиновыми обложками. Несколько разорвала, представляя, как отец заходит в здание аэропорта, показывает улыбчивой суке за стойкой.
Клац-клац, стучит «корочка».
Вам в небо, подальше от жены и детей? Как же, понимаю! Пожалуйста, проходите
Медали вытащила из коробок, чтобы смешались с битым стеклом и помойной грязью мусоропровода. Хочешь в небо, папа? А как насчет этой черной пропасти, а?!
Поняла, что такое удачное начало стоит отметить решила устроить фейерверк. Взяла две коробки, побросала туда бокалы-елочки, маленькие рюмочки из затемненного стекла, «розетки» с орнаментами. Сверху придавила двумя тяжелыми салатницами из прессованного хрусталя, посыпала идиотскими рюмками-сапогами, которые Гусь-Хрустальный штамповал по миллиону в год.
Хотела бросить коробки в окно, представляя «брызги» стекла, но потом испугалась, что тяжелые салатницы могут кого-то убить, поэтому спустила к помойке коробку за коробкой, поставила.
Был один из тех дней в мае, когда весь город будто стал одним большим туалетом, в котором сильно набрызгали освежителем воздуха «Сирень».
Нашла в кустах палку. Почувствовала, как пальцы удлиняются, плечи разворачиваются, и стала бить-бить-бить по коробкам.
***
Через месяц вышла из «норы». К тому моменту меня отлучили от «настенного творчества» расписывания кабаков-клубов за прогулы. Я не переживала и устроилась на самый быстро растущий рынок середины двухтысячных в рекламу.
Первое время двигать по экрану синюшные «ножки Буша», пристраивая их к надписи «Наша курочка», казалось веселым и даже творческим, а денег вполне хватало на еду и гулянки.
Я никогда особо не привязывалась к деньгам. Заскорузлые пехорки, которые присылали родственники из Башкирии, стерлись из памяти, зато остались иномарки отца, французские туфли и пиджаки матери. Всю мою сознательную жизнь деньги в семье были. Счастья не было, но деньги были.
Вот и я думала: «Деньги у меня есть». Пока Лана, которая спала с владельцем и поэтому получала самые простые и дорогие заказы, которые мы называли «Шрифт поправить и отправить», не предложила поехать кататься на лыжах.
Лез-Арк, три долины! Уж совсем не «Учкудук, три колодца». Яркие лыжи «Хэд», свитера крупной вязки с вышивкой елочки или оленя, солнечные очки «Клабмастер», глинтвейн у камина все те представления, которые, оказывается, потаенно сидели во мне, во внутреннем контейнере с названием «Мечта».
Так что я сказала «поеду», даже не узнав, сколько это стоит. Пришла на встречу группы. Помню восторженные улыбки «Ух ты!» и элитарность закрытого клуба «Мы тут все свои». И помню свое ощущение, когда узнала, сколько надо сдать денег, только чтобы заказать билеты
Ну, куда ты, слепошарая? Ишь, шею вытянула! Из породы колхозников А на колени-то, на колени-то посмотри!
***
Вернулась в «нору», и тут как раз позвонила Лана, спросила: «Что у тебя с горнолыжкой?» и потом еще что-то говорила. Я не слышала, что, но в конце разговора сказала «да». Она ответила: «Тогда завтра на Ленинском», и отключилась. А что там на Ленинском?
Прошла по квартире, подзарядившись ощущением «Все это мое». Перезвонила Лане, спросила про Ленинский. Оказалось, что там находится лучший магазин с горнолыжной одеждой. Не стала спрашивать примерную стоимость унизительно: все равно что в ресторане заказывать вино «подешевле». Название «Спорт плюс мода» и так говорило само за себя.
Залезла на антресоли, где от учиненного мной разрушения укрылась часть родительского наследства. Кое-как спустила тяжелый мешок: вперемешку коньки, ушанки, старые летные шлемы, которые отец приносил Рустику Среди всего этого нашла отцовский горнолыжный костюм. Зажмурилась, задержала дыхание, надела. Пришелся впору: отец был низкого роста. Подошла к зеркалу, открыла один глаз, потом второй. Сразу бросилась в глаза мерцающая надпись «Домбай-1973» на груди и синий антрацитовый цвет. Представила вязаные свитера пастельных тонов, солнечные очки на бронзовых лицах и я в этом «Домбае», как клякса посреди белого искрящегося света.
Что тут скажешь? Отрезанный ломоть, счастливой-то не будешь!
***
Мне опять хочется написать заголовок. Вот такой: «Суслики, стоп!»
Может, название с интригой это дешевый ход, но тут хорошо подойдет.
Вы скоро поймете, почему.
Глава 3. Сусанна
А что я в итоге получила?
Только одно накопление злобу на мир.
Я сидел в такси у ворот «дипачез» нашего с Юлей любимого терминала D. Взял с собой только загранпаспорт, деньги от «ЛеКультр» и вторые часы ее любимые «Ван Клифф»: ограниченная серия, корпус из платины в форме пирамиды, небольшой простой циферблат; на обратной стороне, вместо обычного для турбийонов стекла, бриллиант-каратник. Зачем смотреть на шестеренки, сделанные человеком, если можно смотреть на совершенство, созданное природой? Юля называла такие вещи «скрытый шик»: очень дорого, но оценить может только тот, кто понимает, насколько.
В любом «Ломбарде номер один» любой страны «Ван Клифф» можно продать тысяч за сто, а если повезет за сто пятьдесят. Хватит на пять-семь лет где-нибудь в Хургаде, чтобы жить в маленькой квартирке с видом на каменоломню, из удобств кондиционер и крошечный туалет, который можно превратить в душ, отсоединив шланг от слива. А из развлечений ездить на побережье на автобусе, полном арабских семей: мужчины курят одну за другой, обсуждая что-то так громко, как будто каждая фраза решает судьбу мира; женщины в хиджабах отворачиваются от меня; горланящая орава детей корчит рожи и кидается бумажками.
Потом сидеть в сторонке на общественном пляже, больше похожем на выгоревшую помойку, смотреть на ржавые завалившиеся остовы кораблей и подкатывающие к ним белые барашки волн. Море дарит свою красоту всем, бесплатно. Как и огонь. Может, поэтому на них можно смотреть вечно?
А пока не сотрется, не выгорит приличная одежда, а загар из туристического не превратится в местный, по вечерам можно ходить в рестораны ближайших отелей под видом постояльца. Но когда все рубашки станут черепахового цвета, штаны вытянутся, доступ к пяти звездам будет закрыт останется только квартирка с видом на каменоломню и автобус битком до пляжа-помойки.
Мальчик из трущоб вернулся в трущобы. Триумфальное возвращение в трущобы!
Я вспомнил, как Сусанна загибала длинные подагрические пальцы и рассказывала Юле:
Все мальчики делятся на три типа. Первый это умненькие, слоган: «Почему мы такие бедные, если мы такие умные?» Второй удачливые, слоган: «Деньги есть, но не знаю, как и откуда», поэтому ненадолго. И третий мальчики из трущоб, она махнула в мою сторону.
И какой у них слоган? «Бери от жизни все»? попытался пошутить я.
Сусанна сделал вид, что вместо меня перед ней пустой стул, а Юля, вся вытянувшись вперед, спросила:
И какие они?
Умненькие, но неудачливые. Удачливые, но не умненькие. Все быстро теряют, потому что не умненькие. Не имеют ничего, потому что неудачливые, хоть и умненькие.
Они еще о чем-то говорили, и Юля кивала, косясь на меня. Чего было коситься? И так понятно, что я «тип третий» мальчик из трущоб.
Вы идете или нет?
Что?
Либо идете, либо нет. Я не могу стоять здесь часами! сказал таксист.
Я положил сто долларов на подлокотник, он забрал, но все равно хмыкнул: «Да не могу я здесь стоять!»
Мне хотелось ответить: «Я тоже не могу ничего сделать!» Еще какое-то время я сидел, теребя обложку паспорта и «Ван Клифф».
Козырек на месте пассажира был откинут, шторка на зеркальце отодвинута, из прямоугольника на меня смотрела Юля: «Мне не посадить этот самолетˮ Но я смогу после себя оставить черный ящикˮ, который запишет причины катастрофы».
Я кивнул, достал список, набрал номер.
Сусанна?
Да.
Это Валера, муж Юли. Мальчик из трущоб.
Какой Валера? Каких трущоб?
Я муж Юли. Мы встречались.
Не помню.
Я хотел с вами поговорить.
Зачем?
Мы можем встретиться?
Для чего?
Юля пропала. Я не знаю, что случилось с Юлей.
Эти слова подействовали.
Где пилатес-центр, знаешь? Сусанна была из тех, кто быстро и без спроса переходит на «ты».
Знаю.
Напротив, сегодня в час.
***
Напротив пилатес-центра была арка во внутренний двор. Справа от нее витрина «Агент Провокатор», слева «Тортики на заказ». Астеничные манекены «Агента» в черных рюшах контрастировали с кремовыми фигурками Золушки и Кота Леопольда в витрине «Тортиков».
На одном из тортиков была фигурка «Мышильда», искусно сделанная из разных сортов шоколада: в кафтане Дракулы из черного, длинным хвостом из темного, остроносой мордочкой из молочного с очень реалистичными глазами бусинами драже. К Мышильде по блестящей глазури бежали семеро мышат из белого шоколада со стружкой завитушек-ушей.
Не знаю чем, но «Мышильда» была похожа на Юлю. Захотелось разбить витрину «Тортиков», поэтому я перешел на сторону «Агента», стал рассматривать, что там. Кружавчики на трусах и лифчиках по последней моде соединялись с пластиковыми цветастыми вставками, как будто на эти места кружева не хватило, и производители залатали их кусками разных пакетов.
По-моему, говно.
Я обернулся, увидел Сусанну. С момента нашей последней встречи она сохранила фигуру шведской лыжницы и сиськи Памелы Андерсон, но лицо стало больше похоже на Робин Райт в той части «Форреста», когда она уже вот-вот умрет. На Сусанне был бежевый тренч, на ногах лосины для фитнеса и кроссовки-копыта «Баленсиага».
Хорошее белье как оправа к брюлику, она показала на витрину. Должно быть простым, почти незаметным. Возбуждает камень оправа подсвечивает.
Я кивнул. Мы вошли в небольшой дворик, сели на лавочку. Из безразмерной сумки «МакКуин» она достала пластиковый лоток с салатом и бутылку с серо-зеленой маслянистой жидкостью.
Обеденный перерыв.
Да, я достал фляжку «белого на черном». У меня тоже.
А мальчик из трущоб! Пьешь вместо обеда?!
Ну да, я открыл фляжку и отпил.
Она кивнула, позиционная война между нами была безоговорочно выиграна в ее пользу, открыла бутылку с серо-зеленым, достала серебристый цилиндр-пенал, похожий на помаду, сделала «чик-чик», и на поверхность просыпалась желтоватая горка.
Будешь?
Спасибо, я помотал головой. У алкоголя нет друзей.
Ни у кого нет друзей.
Сусанна потрясла бутылку, и посыпка исчезла внутри массы. Отпила, открыла салат, наколола на вилку стопку листьев.
Гуано говно летучих мышей и морских птиц. Говорят, самый лучший детокс.
Из-за аммиака.
Ты что, эрудит?
Нет, я просто
Сусанна в своей обычной манере не дала договорить, отмахнулась:
Очень сильный яд, но в малых дозах он делает организм моложе. Сковывает, замораживает клетки. Что-то типа ботокса, только сразу для всего тела.
И как на вкус гуано?
Как говно.
Символично. Очиститься от своего говна с помощью чужого.
Ага. Сусанна сделала еще один «чик-чик», потрясла бутылку. Детокс чужим говном
Декокс.
Да Она отпила. Ты что-то хотел спросить?
Юля пропала.
Это я знаю, мент звонил.
Да Я просто хотел узнать: может, ты что-то знаешь? Куда она могла поехать, или уйти, или К кому?
Я? Я была ее тренер по пилатесу, а ты ее муж! И ты у меня спрашиваешь, куда пропала твоя жена?
Мне больше не у кого.
Мудак, что сказать.
Сусанна допила «декокс», выбросила бутылку, закурила сигарету, наколола новую стопку салатных листьев.
Может, ты знаешь кого-то, кто знает?
«Может, ты знаешь того, кто знает» передразнила она, сделала «всуп-всуп» сигаретой и «хрум-хрум» салатом. Нет, не знаю. Откуда?
Ну да
Какое-то время мы молчали.
Женщины «Золотого» делятся на три типа, начала Сусанна, докурив. Так же, как когда-то в «Магадане», загибая подагрические пальцы: Первый это жены. Шесть дней в неделю, как в тереме. Или как в тюрьме. Немецкое «три К»: киндер, кюхе и Как его там
Кирхе.
Молодец, эрудит! Да, синагога, мечеть, католический собор, церковь Неважно! Они даже маникюр-педикюр вызывают домой, потому что не доверяют няням и домработницам не могут их оставить без присмотра. Не потому, что те сделают что-то не то. Просто надо за всем присматривать это становится смыслом твоего существования, если ты стала женой кого-то из «О-о-о». Сусанна еще затянулась, сложила губы трубочкой, выпустила три ровных кольца дыма в форме О. Присматривай, детка Присматривай! Шесть дней! Но есть седьмой день, в который ты главная. На самом деле, тебя «выгуливают», как скаковую лошадь, которая долго выигрывала на скачках, но сейчас постарела и теперь стоит в стойле, никому не нужная. Но иногда редко выводить ее необходимо, иначе сердце оплывет жиром, и она умрет. И «жокей» идет с тобой. В смысле, муж
Да, я понял аллегорию. Тот, кто раньше на тебе скакал.
Ага. Но он не просто идет: он первый раз за всю неделю с тобой, он тебя слушает, он обращает на тебя внимание. Это не благородство, нет-нет Это извращенное чувство вины за «Я же когда-то с ней» А у нее несколько часов власти над властью. Ну и что, что вместо скипетра и короны толкаешь коляску с орущим кульком и привязанным к ней поводком с собачкой, которую захотели дети постарше: в первый день радовались, обещали «всегда гулять и убирать», а на следующий забыли, и теперь это еще одна строчка в списке «присматривай». Нет, ты не можешь просто открыть входную дверь и сказать: «Иди, малыш, ты свободен!» Потому, что ты хорошая. Сотня шагов до ресторана, полтора часа завтрак с несколькими формальными вопросами про детей, про строящийся загородный дом и «Не пора ли обновить ей «Кайен»?» Сусанна выпустила еще несколько О. И все.