васильком цветет Сафир, сказка фей, глазок павлиний, смех лазурный, ясный, синий, незабвенный, милый мир Ты, Сафир, цвети! Цвети!..
цвети сафир.
Изумруд и александрит.
Ещё рубин.
Топаз, аметист и, конечно, алмаз.
Семь камней в поэзии и семь камней в коллекции.
Я не могла ошибиться.
Вот только дон Диего молчит, даже когда я заканчиваю, слишком долго он молчит, и тишина кабинета давит, стучит вместе с начавшимся за окном дождём.
Что ж он наконец заговаривает, отходит к панорамному окну, отворачивается, я думаю, мы попробуем, Кармен. Девчонка не совсем бестолкова и тупа.
А Кармен сказать не успевает.
Поднятая рука с блеснувшей печаткой её останавливает, заставляет замолчать и отданное тихим голосом распоряжение выполнить.
Мальчишку проводи вниз, пусть сделает снимки.
Хорошо, Кармен кивает.
Уходит.
Уводит Марека, оставляя меня наедине с владельцем «Сорха-и-Веласко», что задумчиво разглядывает вечернюю Прагу.
Неприветливую в опустившихся промозглых сумерках.
В Праге холодная весна, slečna Krainova. Дождливая, как у англичан дон Диего выговаривает с непонятной обидой, и ещё более мрачная. Вы, правда, любите Прагу, slečna Krainova?
Правда, я подхожу к нему, чтобы рядом встать и начавшееся неправильно интервью сделать ещё более неправильным, она восхитительна. Особенно, когда распускаются пионы и зацветают каштаны.
И когда же это случается? он интересует иронично.
В мае, я улыбаюсь невольно, делюсь своим, личным, май самый прекрасный месяц в году. Ещё нет летней пыли, толп туристов и палящего солнца. Город дышит, пахнет весной до одури. Цветет. Жасмин, яблони, вишня. Хочется жить и, забравшись на Петршин, раскинуть руки и закричать: «Прага, я люблю тебя!»
Вы кричали? его вопрос звучит серьёзно.
Обескураживает.
И правду вызывает.
Каждый год.
Думаю, стоит попробовать, дон Диего кивает, принимает ответ и к журнальному столику с разложенными украшениями подходит.
Указывает на рядом стоящее кресло.
Время, однако, быстротечно. Думаю, нам пора начать, только выберете сначала то, что вам ближе всего, он усаживается во второе кресло.
Закидывает ногу на ногу, ставит локоть на подлокотник, подпирает щеку и смотрит с любопытством, что вспыхивает подобно алмазам.
И на край своего кресла я опускаюсь, разглядываю показанные мне сокровища, переполняюсь восторгом, от которого перехватывает дыхание.
Мечется взгляд.
кристально чистое брильянтовое колье в форме перьев с африканским турмалином Параиба, что не продается, принадлежит семье
бирманские рубины оттенка голубиной крови в парных браслетах
серьги с колумбийскими изумрудами, два идентичных по размеру и качеству камня, на поиски которых ушли, должно быть, года, десятилетия
Этот, я указываю.
Не осмеливаюсь взять, лишь смотрю, как надевает перчатки и берет подвеску дон Диего, подносит к свету, отчего камень в переплетении золота начинает играть всеми оттенками.
Оранжевого.
Розового.
Красного.
Это рубин? я спрашиваю завороженно.
Не могу отвести взгляд.
Теряю слова, которых всё равно не хватает, которых нет ни в одном из известных мне языков, чтобы описать, передать всю красоту и великолепие этого камня.
Нет, дон Диего качает головой, произносит с благоговением, это падпараджа, сапфир, что несет в своем название титул князя, цветок лотоса и восход солнца.
И сам он похож на цвет солнца на восходе.
Или закате.
Он идеален, лучший из всего, что я видела
Из того, что мы с вами видели, да, дон Диего поправляет, улыбается грустно, кладет бережно подвеску на место, но, говорят, slečna Krainova, эти редкие в наше время пять карат лишь жалкое подобие Великого Падпараджа. Камня, за который человек может убить, который может украсть сердце и ради которого можно безрассудно любить. Он был идеален
Переливался всеми тремя цветами.
Имел больше семидесяти карат.
А после пропал.
Канул в глубину веков, оставив за собой кровавый след дон Диего чуть склоняет голову, замолкает, и выражение лица у него становится задумчиво-мечтательным.
Что, впрочем, быстро исчезает, сменяется насмешливостью, готовностью услышать мои вопросы, которых много и на которые ответы я получаю.
Отвечаю на вопросы уже самого дона Диего.
Провожу самое необычное интервью в своей жизни, выдерживаю экзамен по азам геммологии и ювелирному делу, увлекаюсь игрой в словесный «пинг-понг», где каждый вопрос становится всё более коварным и сложным, и возвращение Марека с Кармен я не замечаю.
Заканчиваю только во втором часу ночи, выпархиваю на крыльцо «Фальконе» выжатым счастливым лимоном.
Марек, можно быть выжатым, но счастливым лимоном? я смеюсь, запрокидываю голову и ладошку, ловя редкие капли утихшего дождя, подставляю.
Не жду особо ответа, но он отвечает.
Правда, не то:
Знаешь, я сегодня сделал поспешные выводы и на счет тебя ошибся. Ты молодец.
Я киваю.
Соглашаюсь, поскольку ложной скромности и скромности вообще за мной и пани Власта, к своему огорчению, никогда не замечала.
Ты тоже ничего, даже Аге понравился, я признаю великодушно, не успеваю рассказать, что его записали в байроновские герои, поскольку дверь позади нас хлопает.
И бархатный голос Алехандро разносится по пустой улице.
Окликает меня.
Кветослава, позвольте внук дона Диего облачается в кашемировое пальто на ходу, догоняет, запинается, спотыкаясь взглядом на Мареке, но продолжает решительно, позвольте ещё раз принести свои извинения и сопроводить вас до дома. Уже поздний час
и Марек меня проводит, я перебиваю его.
Огибаю по дуге.
И второй раз за вечер оставляю мужчину смотреть мне вслед.
Глава 5
Март, 28
Кутна-Гора, Чехия
Дим
Сдохнуть не получилось.
Не повезло.
И утонул только телефон.
Выскользнул из кармана и на илистое дно, поднимая чёрную круговерть, опустился. Исчез, а тьма осталась, прокралась следом.
Поселилась во снах.
Вязких.
Мутных.
Стылых, как вешняя вода.
И лёгкость такие сны не приносят, не дают выспаться. Они лишь выматывают, затягивают на самое дно, кружат-вьюжат, насмехаясь и играя, а после выталкивают в реальность. Отпускают, когда до зыбкого рассвета ещё далеко, а за окном расползается серая непроглядная хмарь.
Сырая.
Она клубится промозглым туманом, облепляет дом со всех сторон и в спальню стоит мне распахнуть окно заползает. Скользит по дощатому полу, и Айт, поднимая голову, недовольно и глухо ворчит. Вздыхает, когда я перекидываю ногу через подоконник, прислоняюсь затылком к холодному откосу и зажигалкой, высекая огонь, щёлкаю.
Не смотри укоризненно, жить гораздо вреднее, чем дымить, я скашиваю глаза на него, бормочу неразборчиво, сквозь папиросу.
Но умная псина поймет.
Понимать друг друга мы научились неплохо.
Кто выдумал, что во снах приходят покойники? И почему она не я сбиваюсь, отворачиваюсь, закрывая глаза, и затягиваюсь.
А дым разъедает.
Густой.
Почти сизый.
Он забивает лёгкие и болью даёт осознать, что дышать ещё можно. Получается, даже если воспоминания, что никогда не приходят во снах, настигают наяву и дыхание от них перехватывает
перехватывает дыхание от злости.
Почти ярости.
Что разноцветна, как свет танцпола, где отжигает эта эта.
Зараза.
Долбанутый Север по имени Квета.
Пластичная и ритмичная.
Гибкая.
И чувственная.
Бесчувственная ко взглядам, что раздевают или прожигают завистью и ненавистью. Уничтожают, но Север плевать, её глаза закрыты и жизнью она наслаждается.
Не смотри, а то пар из ушей повалит, Ник насмехается, подходит незаметно, протягивая стопку с зелёным пойлом, от которого разит абсентом, и рядом на холодный металл перил он облокачивается, мой фирменный и забористый. Что, с наступающим Новым годом?
С Новым, я цежу сердито, салютую не глядя, потому что оторвать взгляда от светлой шевелюры не получается.
Как и у остальных.
Все взгляды её.
Звезда танцпола, мать его.
Ветку можно использовать вместо рекламы, Ник смеётся.
Дразнит.
И вздыхает, ловя мой испепеляющий взгляд, уже серьёзно:
Дим, она взрослый человек.
Взрослый.
Но безбашенный.
И огребать неприятности умеет отлично, что одна, что в компании Даньки. Вот только моя дорогая сестрёнка, научившаяся находить приключения на задницу и все остальные части тела именно у своей подружки, сегодня с Лёнькой. Он за ней проследит, ответит головой, поэтому можно не смотреть, как они веселятся, выплясывают, поглощённые друг другом и обмотанные мишурой, на том же танцполе что-то немыслимое.
Промежуточное между танго и танцем весёлых утят.
Ветка же
Просто признай, что жизнерадостность нашего цветка тебя бесит, поскольку твоей морде до жизнерадостности далеко, Андрей появляется тоже незаметно, устраивается по другую сторону.
И на раскинутый внизу танцпол мы теперь взираем втроём.
Смотрим, как танцует Север.
Двигается слишком свободно, легко и естественно, а оттого соблазнительно. Сливается с ритмом, вырисовывает бёдрами восьмерки и руки вскидывает.
С жизнерадостностью у меня всё хорошо, я заверяю, приговариваю пойло Ника залпом, но зубовой скрежет правду выдаёт.
А огненное зелье не заглушает горечь.
Боль?
Нет, скорее обиду.
Которой вторит извечный вопрос: «Что ещё ей надо было?»
Впрочем, на сие Ира перед уходом ответила, объяснила, дождавшись меня с дежурства, доступно, что надо ей было нормальных отношений.
Совместных вечеров.
И нормированного рабочего графика, который не будет предусматривать звонков в третьем часу ночи, выходных на работе и внеплановых дежурств.
Вообще не будет дежурств.
И самой больницы.
Вот только от больницы я не откажусь, поэтому выбор она сделала за нас двоих и на опереженье. Оставила меня с работой, которую я «Не спорь, Дима, это правда, ты знаешь» люблю больше, чем её, Иру, и ушла.
За три дня до Нового года.
В новый год с новой жизнью
Забей, Иркой больше, Иркой меньше, Андрей советует великодушно, Ир будет много. И все уйдут. Мы хирурги, кобели, если верить нашей старшей, поэтому расслабься.
Прояви кобелиную натуру и за Квету, что, правда, взрослая и даже не сестра, волноваться перестань.
Хороший совет.
И я почти соглашаюсь ему последовать, возвращаюсь за стол, где ещё раз выслушиваю ободрения и узнаю, что Ирка сразу была мне не пара.
Она мне никогда не нравилась, Алиса уверяет пылко.
Потому что сначала вещалась на Ника? А вешалки Ника тебе всегда не нравятся? Андрей ехидничает, невинно и невзначай.
Шипит обиженно, когда получает мыском туфли по ноге.
Алиса же невозмутимо показывает ему язык.
Детский сад через два поворота налево, Ник сообщает меланхолично, перехватывает её, затаскивая к себе на колени, и подбородок, не обращая внимания на угрозы, кладет Алисе на плечо.
Она же фыркает.
Надувается обиженным хомяком, но уже через минуту тычет Ника под рёбра и в сторону барной стойки кивает. Там, Снегурочка судя по голубой шапке и двум тёмным косам флейрингует бокалом и бутылкой, что взлетают, вращаются в воздухе, перехватываются непринужденно, чтобы снова взлететь и немыслимое па выписать.
И восхищённый свист вырывается невольно, а я приподнимаюсь, дабы настоящий мастер-класс по флейрингу лучше видеть.
Как тебе? Ник за моей реакцией наблюдает внимательно, ухмыляется самодовольно.
Кто это?
Алёнка, отвечает вместо него Алиса, что на устроенное шоу смотрит не менее восторженно. Поверь, кофе она варит ещё круче. А её коктейли Ник на неё молится.
Ещё немного и соорудит алтарь, Андрей фыркает.
Но без привычного цинизма.
А значит Снегурочка покорила и его чёрствую душу.
Что? моё удивление друг и коллега отбривает. Она милая и, правда, толковая.
Комплемент Андрюши это вам не вруше, Алиса напевает.
Смеётся.
И сама себя обрывает.
Вскакивает торопливо, и к перилам она кидается, перегибается через них почти пополам, а следом, оглянувшись на нас, взволнованно произносит:
Ребят
Не ребята Квета.
Белоснежная шевелюра мелькает у самых дверей, исчезает, как мимолетное виденье. Слишком быстро, слишком поспешно, слишком резко.
И колкий страх, прошивая позвоночник, приходит быстро, опережает испуганные Алисины слова и собственное понимание.
Вету уводят!
Уводят.
Голос Алисы ещё отдаётся болезненным эхом, а сердце пропускает удар, когда я уже расталкиваю всех, не обращаю внимания на возмущения и Ника, что выговаривает что-то сердито и властно, не слушаю.
Я скатываюсь вниз.
И Даньку с Лёнькой, пробивающихся сквозь всполошённую толпу, игнорирую.
Отмахиваюсь.
Выбегаю в холл, что пуст. И пустотой этой, тишиной и ярким светом дезориентирует, останавливает.
На миг, в который с холодной чёткостью получается заметить пару посетителей, прижавшихся к стене.
Охранника.
Сползшего по стеклянной двери.
И девушку рядом с ним, на коленях. Она расстёгивает его пиджак, прижимает руки к боку и пропитанной кровью рубашке.
Они поволокли её к машине, она сообщает с завидным хладнокровием.
Почти в спину.
Ибо в декабрьскую ночь я уже выбегаю.
Вижу Север, что брыкается, сопротивляется, молча и сосредоточенно, и на сотрясение воздуха она силы не тратит. Выкручивается и к зданию бросается, но за волосы её хватают, вырывают белоснежные пряди вместе с болезненным всхлипом и к машине отбрасывают.
Не глядя.
И в хромированный бок монстроподобного джипа Север врезается, падает на утоптанный грязный снег, пытается встать, но руки у неё дрожат.
Разбиты губы.
Отпустите её, я выверяю и голос, и слова, что в звенящей от бешенства голове отыскиваются с трудом.
Заставляю себя не смотреть на Ветку, а отстраниться, сосредоточиться на двух бугаях, которые Север глупо пытаются заслонить, сделать вид будто всё нормально.
Вот только ненормально.
И водительская дверь в тишине ночи хлопает особенно громко.
По-тихому девчонку можно было уломать? третий поклонник Север спрашивает недовольно, огибает машину.
Смотрит на меня, как и остальные.
Шёл б ты, парень, отсюда тот, что откинул Квету, советует дружелюбно, улыбается не менее дружелюбно.
И ножом поигрывает.
Целее ведь будешь, второй сообщает заботливо.
Подхватывает уже не вырывающуюся Ветку, пытается засунуть в распахнутую машину, но Андрей вырастает чёрной тенью, как из-под земли, сбоку, и бьёт молча.
А я ударяю первым дружелюбного.
Выбиваю нож.
И тело переключается на инстинкты, отточенные движения и рефлексы.
Отклониться.
Разорвать дистанцию.
А после ударить.
Раз, но точно, быстро и сильно.
Как учили.
Отключить и связать, заглянуть в глаза, что задурманены, округлены, похожи на совьи, а потому повышенную активность и выносливость объясняют. Отбрасывают вопрос почему они решили увести с собой понравившуюся девушку, забив на возражения самой девушки, здравый смысл и закон.
Кокс? Ник подходит беззвучно, накидывает мне пальто на плечи, и интересуется он замороженным голосом.
Редким для него.
Специальным и грозящим неприятности.
Скорее мет, я возражаю.
Вытираю руки, встаю, и переглядываемся мы хмуро. Почему пропустили подобных идиотов и когда они накачались Нику узнавать придется. Узнавать и сильно надеяться, что толкать дурь начали не в клубе.
Впрочем, это будет после, а пока следует дождаться полицию со скорой, коих, тихо матерясь, вызвал Ник. Ответить на все вежливые вопросы, оставить закорючки на протоколах и во враз опустевшем клубе Ветку найти.
Отыскать в кабинете Ника, где маячит встревоженная Данька, возится с компрессом и льдом, которые не особо помогают, поэтому встречать этот Новый год Север будет опухшей красавицей.