Отлично. А какое семьсот четырнадцатое слово в Книге Гальдры?
Они заранее договорились, что считать за первое слово, поэтому он мысленно представил книгу и сосчитал в уме.
«Благочестивый», ответил он, сдерживая вздох, потому что мать явно выбрала это слово с намерением, а не по воле случая.
И что значит «благочестивый»?
Как всегда, Рока сказал то, что она хотела услышать, но сам так и не понял. Позже она заставила его перемолоть семена дурмана с желтой горечавкой и цветками бузины и отмерить воду и соки глиняными чашечками.
Они продавали зелья за припасы: например, это седому бывшему вождю, который выжил в дуэли, отнявшей его титул. Он пил чай со снадобьем и, по его словам, «шел пировать с богами», но, возвращаясь, каждый раз выглядел старее и бледнее, на негнущихся ногах и все более длиннобородым и, казалось, ничуть не мудрее. Роке он, впрочем, нравился. Уходя, он подмигивал и называл его мать «госпожой» и улыбался, обнажая редкие, кривые зубы; видя его уродливость, Рока не чувствовал себя столь одиноким.
Кроме мужчин с припасами и отца Роки, иногда украдкой навещавшего Бэйлу ночами, она не принимала гостей. Свободное время давало мальчику возможность думать и воображать, одолевать все более и более крупных чудовищ тупыми деревянными копьями, а также читать и записывать руны из книги, даже не подозревая, что та была особенной.
Ночью, у очага, Бэйла говорила о будущем.
Однажды ты можешь стать Рунным Шаманом, как единственные сыновья в старину. Ты мог бы служить великому вождю или путешествовать по Аскому, благословляя усадьбы. Ты все равно будешь иным, а Богов опасно дразнить знанием, но тебя станут уважать.
Рока любил истории, но ненавидел речи о его будущем. Бэйла верила каждому слову божественных сказок. Она верила в древесных и речных духов, и демонов моря, и пылающих богов из горных геенн. Она верила, что великие деяния единственный способ для мужчины присоединиться к женщинам в раю и что если Рока не потрудится достаточно усердно, то не будет вместе с ней в посмертии. Но сам он никогда не лицезрел богов или духов своей матери и не видел ценности в словах.
Да, мама.
Не говори мне «да, мама». Ты должен научиться удерживать умы мужчин и вдохновлять их веру своей приверженностью, Рока.
Он содрал немного коры с ветки, которую собирался заточить, и посмотрел на пол. Мать взяла его за руки.
Ты здесь неслучайно, дитя. Ты не такой, как другие мальчики. Я знаю, тебе это известно. Ни один великий человек не последует за тобой, но ты будешь говорить от имени Богов и исполнять их волю, и однажды Матриархи запишут твои деяния в Книге Гальдры. Я обещаю тебе.
Он знал, что она только боялась за него и что она его любила, но ему так наскучили слова, которые никогда не наполняли его желудок, не разжигали огонь и вообще ничего не меняли.
Если я такой особенный, почему мой отец не хочет видеть меня?
Ее руки сжались, и она отвернулась, пряча глаза.
Потому что он не может. Ему не следует. Ему и меня видеть не следует, Рока. Но любовь любовь это слабое место мужчин.
Он увидел ее боль и не мог вынести, поэтому солгал:
Я понимаю.
Она погладила кисть его руки большим пальцем.
Просто помни, твой отец хороший человек человек веры. Он слаб, но он пытается делать то, что правильно.
Из глаз Бэйлы потекли слезы, и Рока обнял ее.
Я больше не буду о нем спрашивать. Когда ее слезы усилились, он прошептал: Я тоже люблю тебя, если это позволено.
Отчаянно плача, она прижималась к нему, и Рока впервые помыслил о ней как об испуганной и одинокой не просто его матери, а отдельной личности с надеждами, мечтами и слабостью. Он часто вспоминал эти мирные годы и этот момент, потому что Бэйла нуждалась в любви и нежности, а он, будучи мальчишкой, мог их дать.
* * *
Во время двенадцатой зимы Роки первая жрица явилась в Хальброн.
Твой отец мертв, пробормотала Бэйла после ухода вестницы, затем, шатаясь, добрела до своей постели из грязных мехов и с пеной у рта задергалась, затряслась, и Рока закричал ей, чтобы она прекратила.
Ночью Рока лежал с ней и гладил ее по волосам, но когда наступило утро, она не встала. Он накормил ее похлебкой и умыл водой, которую растопил из снега и подогрел у камина. Бэйла невидяще поглядела на него, как на незнакомца.
Рока? Ее губы двигались так странно, что «Р» прозвучало как «Ш». Он переместился в ее поле зрения и взял ее за руки.
Я здесь, мама.
Она снова опустила голову и заснула, и Рока не плакал, потому что мужчинам не положено плакать, а он был почти мужчиной.
Медленно прошло три дня. Холод просачивался сквозь тонкие стены и никогда не исчезал, и Рока делал все возможное, чтобы поддерживать огонь в очаге, колоть и экономить дрова, ловить, разделывать и готовить белок и кроликов и не замерзнуть. В минувшие годы они с Бэйлой покрыли деревянные стены жилища соломой, но влага все-таки просачивалась сквозь нее и дерновую крышу и гнилые деревянные опоры, которые, расширяясь, трескались как хлебная корка.
Это был не первый случай, когда мать болела. Иногда у нее дрожала рука или слабели ноги, а она прогоняла беспокойство сына улыбкой и говорила, что ей просто нужна минутка отдыха. Но Рока наблюдал за ней и запоминал. Он отслеживал каждый симптом и его частоту и знал, что за последние несколько лет дрожь усилилась, приступы головокружения удлинились, судороги стало труднее скрывать.
Книга Гальдры и сами горожане утверждали, что такие мальчики, как Рока, были прокляты, тронуты Носсом, и он думал но никогда не говорил что, возможно, его проклятие разрушало Бэйлу. Думал, что если он убежит, то ей, возможно, станет лучше, и этот план годами жил в его сердце, но все это время он был слишком напуган. Ему не хотелось оставлять то единственное в этом мире, что он любил, и столкнуться с народом, который его ненавидел.
Я был эгоистичен, подумал он, наблюдая за мамой, а теперь, наверное, слишком поздно.
Но она всегда выздоравливала раньше, и он понадеялся, ей удастся это вновь. Он не держал никаких амулетов и не совершал никаких ритуалов, не рисовал рун и не вырезал символов. Рока не молился.
На этот раз, пообещал он себе, когда она достаточно окрепнет, чтобы охотиться и собирать топливо, я возьму свою одежду и флягу с водой и немного сушеного мяса и исчезну.
Он вырежет рунами послание, чтобы она знала почему и не волновалась, и, даже если он умрет на морозе и его истребует Носс и будет вечно сжигать в недрах горы, он все равно будет всегда знать, что спас ее.
Прошло еще два дня. Бэйла неподвижно лежала в постели, пока бесновалась идущая на убыль зима. Снежными бурями намело сугробы и заносы, а ледяная влага облепила и почти задушила их дом, хотя округлость его форм подразумевала защиту от обледенения.
Бэйла лежала, пачкая себя и свои меха, и Рока со всем тщанием ее мыл, смущенный и напуганный, хотя и знал: на протяжении лет она делала то же самое для него. Она лежала, когда он попрощался и вышел на холод, чтобы заняться работой, которая сохраняла им обоим жизнь. Лежала, пока он готовил, пока он читал ей, пока обтирал ее талой водой и прижимался к ней ночью. Лежала, когда однажды в метель Рока услышал вой собак.
Последовали щелчки хлыстом и голоса, напоминая бессвязную речь духов, которых никогда не видел Рока; затем раздался стук, едва не поваливший единственную дверь.
Бэйла!
Незнакомый Роке хриплый голос прошипел сквозь ветер. Порывшись в грязной одежде, мальчик нашел свой самый острый нож и зажал в руке, сунув еще один за пояс на спине. Затем он посмотрел на мать, которая не пошевелилась, и заставил свои ноги подойти ко входу. В доме не было окон, чтоб выглянуть наружу.
Что вам нужно? Он чувствовал себя по-детски неприкосновенным, не видя опасность в лицо, хотя и знал, что дверь была слабой защитой.
Чё нам нужно? Серебро. Уплатите хальбронский налог, или мы заберем ваш дом. А теперь открывай, здесь дубак.
Говор у мужчины был не совсем южный, но и не такой, как у Бэйлы. Рока вспомнил, как подумал: Они угрожают нам и затем просят погреться у нашего камина?
Пальцы его руки сжались, и он почувствовал, как в них отдается биение сердца. Он уперся в дверь ногой и всем телом, смутно сознавая, что налоги это взятка, которую платят сельчане, дабы их не убивали городские. Насколько он знал, мать платила всегда или, по крайности, как-то успокаивала Хальброн, и раньше их никогда не беспокоили.
Вы служите вождю Каро?
Он не встречал Каро с того дня у зала, но знал, что тот оставался вождем, а Бэйла говорила, он хороший человек.
Голос засмеялся.
Я служу закону. Открывай гребаную дверь, пацан! Он снова ударил чем-то, прозвучавшим как деревянная дубинка или древко копья.
Рока знал, что открывать нельзя. Его мать предостерегала никогда не доверять «мужчинам без вождей», даже если они служат Гальдрийскому Ордену что, видимо, и подразумевал незваный гость под «законом». И говорил этот мужчина как-то не так будто пастух или, может, всадник из степей, в каковом случае он был еще опаснее.
Хрустел снег под полудюжиной сапог, и столько же собак скулили и рычали. За дверью воины или, по крайней мере, взрослые мужчины, вооруженные копьями и топорами, а Рока всего лишь уродливый мальчик с ножом. Ну ладно, уточнил он, с двумя.
Однако в такую вьюгу пришельцам не удастся легко развести огонь и, следовательно, поджечь дом. Вне всякого сомнения, им было холодно и не терпелось уйти. Прорубаться сквозь дверь или стены, стоя в снегу, будет неприятно и трудно, в особенности если Рока даст отпор, и, вероятно, порча имущества обойдется им дорого.
То, что их прислали с таким пустяковым заданием вопреки метели, навело Року на мысль, что хозяин их бессердечен и наверняка не пользуется особенной любовью, а эти молодчики вряд ли будут верны ему пред лицом трудностей. Знал он и то, что красота Бэйлы всегда оказывала воздействие на мужчин. Им не доставит удовольствия выгнать ее вон, даже больную и безмолвную. Они знают, что ее тайный муж мертв и, даже будь это безумием, наверняка возжелают ее благосклонности. Единственным риском была гордость главаря перед его бойцами: он не мог уйти, потерпев поражение от двери и мальчишки с несломленным голосом.
Бэйла больна. У нее жар и бред, потому она не отвечает. Рока надеялся, они поймут намек: «Если вы войдете к нам, сами рискуете захворать». Когда последовала тишина, Рока расслабился. Он хочет признать это и уйти, но ему нужна помощь. Мальчик продолжил самым подобострастным, запуганным голосом, на какой был способен: Скажи своей жрице, мы заплатим. Заплатим, как только Бэйла выздоровеет. Я клянусь в этом.
Не имевший вождя главарь хмыкнул.
Если я вернусь, пацан, то выволоку тебя, орущего, наружу и псам скормлю. Слышь?
Да, ответил Рока так униженно, как только мог. Я слышу.
Снаружи захрустел снег, мужчины свистнули, и ездовые псы залаяли, когда погонщики уселись в сани. Рока ждал у двери, сжимая нож, пока огонь в очаге не начал гаснуть, и какое-то время было слышно лишь ветер.
Он снова попробовал разбудить маму, заставить ее объяснить или сделать что-нибудь, но она только смотрела в никуда и беззвучно произносила слова, и ее сын проклинал себя за то, что незнаком с реальным миром.
Каким-то образом Рока всегда знал: они бежали на Юг, спасаясь от некоей угрозы, которой, как он теперь считал, был Гальдрийский Орден. Хальброн лежал вдали от орденских владений почти последнее цивилизованное поселение перед бесконечной степью, полной диких лошадей и еще более диких людей и почти не тающей тундрой. Говорили, что люди жили еще дальше на Юге, в холоднейших местах на земле, в домах, высеченных изо льда. В книге рассказывалось о великанах с голубой кожей, которые спали в замерзших озерах, и древних зверях старого мира, которые бродили по ночам в поисках людской плоти. По мнению Роки, большинство этих рассказов было чепухой, но все же глубокий Юг не место для одинокой женщины с ребенком.
Если эти мужчины теперь служили какой-то жрице в Хальброне, они должны искать защиты у вождя или бежать. По крайней мере это было ясно.
С дрожью прислушиваясь к резким ветрам снаружи, он снова посмотрел на неподвижную фигуру матери, лежащей на мехах. Он знал: выбора у него нет.
* * *
Рока собрал свои дорожные шкуры, маску из оленьей кожи и перчатки; пристегнул к обуви широкие каплевидные дощечки, чтобы идти по снегам. Подбросил в очаг самые толстые поленья, какие у него имелись, оставил у постели Бэйлы воду и поцеловал мать на прощание. Но у двери он задержался.
Он не видел никакой причины бегства матери годы назад, кроме защиты ее ребенка, которого коснулся Носс, от богини закона и если он покинет мать, эта угроза непременно исчезнет. Он вернулся и убрал бледные сальные волосы у нее со лба, запечатлевая в своем разуме каждую черточку ее лица, чтобы удержать навсегда. Затем встал, дернул на себя разбухшую дверь, вышел наружу и оставил безопасность позади.
Их дом постоянно терзало холодом, но оказаться на ветру совсем другое дело. «Не бывает плохой погоды, слышал он от матери, только плохая одежда». Он стиснул зубы, ибо каждый шквал, казалось, врывался под слои шкур и тряс мальчика за хребет, сбивая с шага и ослепляя Року, наполняя воздух снежной крупой. Он вспомнил, как сильно ненавидел словеса.
Вначале он пытался следовать путем незваных гостей. Снегоступы не давали Роке утонуть, и он никогда в жизни не терялся, но теперь едва мог видеть. Дорожку замело, и все следы людей и псов исчезли, проглоченные девственной рябью белизны.
В его памяти хранилось расположение деревьев. Он шел от одной рощицы к другой и надеялся, что они не были вы рублены или не разрослись гуще, чем он помнил зная, что даже малая погрешность может означать его смерть. Каждый дюйм незакрытой кожи онемел. Дыхание слоями замерзало вокруг отверстий маски, слезы на лице заледенели.
Вскоре его воображаемые братья шагали рядом с ним, ободряюще крича. «Ради Бэйлы», сказали они, и он стиснул зубы и вытер глаза, смаргивая иней и считая шаги, дабы отвлечься от холода. Она отдала ему свою молодость, свое здоровье и свою любовь, и он не подведет ее. Ни сейчас, ни когда-либо.
Хальброн вообще-то был недалеко во всяком случае, если двигаться по прямой. Но странствие между участками леса, куда мальчик не осмеливался войти из-за страха заплутать, и напряжение каждого шага казались вечностью. Я слишком много времени провожу взаперти, решил он, и недостаточно хожу пешком, бегаю и пробираюсь по сугробам.
Нельзя было позволять матери столько нянчиться с ним, он понимал это много лет. Он слишком полагался на капканы и знакомую местность, на красоту Бэйлы и торговлю с местными мужчинами. Скоро он всего этого лишится рядом никого не окажется, когда он будет сам по себе, когда познает суровую реальность голода и жажды. Ему придется научиться выживать в одиночку. Возможно, все будет проще на Севере, подумал он, где лето длится долго, а зимы укрощает море. Он мог бы научиться строить дом и, возможно, найти землю где-нибудь в уединении где-нибудь рядом с такими темными и густыми лесами, что мог бы раствориться и забыть страну пепла.
Каким-то образом эти раздумья о будущем ускорили время, и шагать стало легче. Буря покрыла льдом его лоб и ресницы, вызвала онемение бедер, ступней и кистей, но вскоре он с облегчением увидел зал Хальброна. В снегу появились дома с яркими крышами и дверьми, выкрашенными в красный и оранжевый, и он не заметил никого снаружи.