Анна свернула с улицы в своем квартале на боковую дорожку и принялась подниматься по лестнице вверх по склону Монмартра. На полпути остановилась отдышаться. Окинула взглядом с высоты привычную панораму Парижа. Она ожидала увидеть шпили собора Нотр-Дам, словно выгравированные на фоне неба, но этой ночью готический храм превратился в расплывчатое черное пятно, и даже знаменитая Эйфелева башня растворилась во тьме огни погасили, чтобы цели не видно было с воздуха.
Преодолев подъем, Анна повернула к улочкам, где кабаре, некогда пользовавшиеся почетом и славой, все еще принимали посетителей. Наверное, Монмартр по ночам казался бы ей, как и всем, прекрасным и удивительным, если бы не был так тесно связан в сознании Анны с годами треволнений из-за матери. Обычно местные улочки полнились смехом и звуками аккордеона, магазинчики, выстроившиеся вдоль извилистых мостовых, были ярко освещены, и владельцы многих из них выносили свой товар на тротуары, привлекая покупателей. Но не сегодня. Монмартр, как и весь город, накрыла пелена затемнения. Свет в витринах был погашен, большинство из них прятались за деревянными и металлическими ставнями. Несколько редких прохожих торопливо прошмыгнули мимо.
Кабаре, в котором мать Анны и Марселя проводила бо2льшую часть времени, однако, переливалось огнями. Анна всегда старалась обходить это заведение под названием La Cloche «Колокол» стороной, даже если мать предпочитала ночевать там, а не в их ветхой квартирке. Монмартрские кабаре давным-давно утратили свой глянец Belle Epoque[9], которая и сама канула в прошлое, потеряли блеск и престиж последних пяти десятков лет и превратились в бездарные пародии на самих себя, прежних. Они пережили мировую войну, катастрофический спад в экономике и, как стареющие проститутки, повидавшие на своем веку все разнообразие унижений, вид имели потасканный, изнуренный, но еще хорохорились и подмалевывали фасады. То же самое можно было сказать и о коллегах Кики: ученицы самых престижных балетных школ, некогда подававшие большие надежды, ныне тщились продлить свое существование на сцене, собрать осколки былой жизни хотя бы в гримерках.
Анна вошла в кабаре через заднюю дверь, стараясь не обращать внимания на привычную тошнотворную смесь запахов косметики, пота, рвоты и опилок. Мать она нашла свернувшейся клубком на узкой банкетке в одной из гримерок, посреди ворохов измятых платьев с блестками, рваных чулок и пустых жестянок из-под кремов и румян. По пути за кулисами она наткнулась взглядом на пару пыльных противогазов, валявшихся у деревянных подпорок сцены, брошенных давным-давно в суете и забытых. Это послужило ей напоминанием, что надо успеть вернуться в Лувр как можно раньше, ведь она пообещала Люси, что покинет Париж вместе с другими музейными работниками на рассвете. Когда еще доведется свидеться с матерью, было неизвестно, и от одной этой мысли в душе шевельнулась жалость.
Кики, позвала Анна, подергав бретельку ее поношенного зеленого платья. Maman[10]
Кики приоткрыла сначала один налитый кровью глаз, затем второй.
Chérie?..[11] Голос прозвучал хрипло. Она ухватилась за протянутую дочерью руку и кое-как приняла сидячее положение на банкетке. Ты что здесь делаешь?
«Прогресс», подумала Анна. Зачастую, когда она приходила в кабаре, Кики и вовсе отказывалась просыпаться. Ее руку мать держала крепко.
Мне надо с тобой поговорить, сказала Анна. Ты слышишь меня? Послушай, пожалуйста.
Кики молча потянулась за недокуренной сигаретой, лежавшей в пепельнице на столике у банкетки.
Кики, повторила Анна. Послушай меня. Марсель сбежал.
Сбежал? Кики икнула и хихикнула. Вот уж удивила. Мальчишка весь в отца. Она чиркнула спичкой, раскурила мятый бычок и, глубоко затянувшись, уставилась на дочь, щурясь от дыма.
В гримерке, заваленной ворохами пестрых платьев, Анна чувствовала себя глуповато в строгой белой блузке, серо-коричневой юбке и поношенных кожаных туфлях.
Он оставил записку, продолжила девушка и протянула матери сложенный листок бумаги. К тебе не заходил?
Кто, Марсель? Кики фыркнула. Этот ребенок не считает нужным со мной откровенничать. Она встала, помассировала поясницу и принялась копаться в барахле на туалетном столике. Который час?
Скоро уже рассветет, сказала Анна. У тебя есть предположения, куда он мог отправиться?
Кики пожала плечами:
Куда-нибудь да отправился со своей новой подружкой. С девушкой. С той хорошенькой еврейкой.
«С девушкой?.. С хорошенькой еврейкой?..» в недоумении мысленно повторила Анна.
У Марселя нет девушки, вслух сказала она.
Ты просто не в курсе. Кики широко улыбнулась дочери.
Анна помотала головой. Нет, мать ошибается, у Марселя не может быть девушки она в этом не сомневалась. Марсель всегда рассказывал ей, сестре, обо всем. Ведь обо всем же Внезапно Анне пришло на ум, что в последнее время брат всегда отлучался куда-то из Лувра в обеденный перерыв и все чаще возвращался домой поздно.
Мать как будто прочла ее мысли:
Неудивительно, что он тебе не сказал наверно, боялся, что ты испортишь ему всю малину. Да ты и сама не очень-то интересовалась его делами, надо думать, потому что была занята своей grand amour, nest-ce pas?[12]
Анну эти слова задели, но она смолчала, лишь качнула головой. Как она могла признаться в том, что Эмиль бросил ее, если мать всю жизнь меняет мужчин как перчатки легко бросает их сама и легко находит новых. Лучше с ней вообще не обсуждать такие темы. Анна вернулась к разговору о Марселе:
Он мог попасть в опасную историю. И это сейчас, когда нам надо уезжать из города
Мать сделала еще одну затяжку, выжав последнее из коротенького окурка, и раздавила его в пепельнице.
А ты-то куда собралась, mon petit chou?[13]
Анна со вздохом опустилась на край банкетки, где раньше спала мать:
Честно говоря, понятия не имею. Дальше она рассказала обо всем, что творилось в Лувре в последние дни, и о предложении сопровождать коллекцию произведений искусства в том числе «Мону Лизу» в некое безопасное место.
Кики слушала, не перебивая, поглядывала на нее в кружащих по гримерке пылинках. Под конец подошла и села рядом с дочерью.
«Мона Лиза», ишь ты! Она откинулась спиной на засаленные подушки у стены, театрально взмахнув рукой. Старая кошелка вроде меня.
Анна серьезно взглянула на мать:
Я не знаю, когда смогу вернуться. Ей вдруг сделалось тревожно. Кики, немцы наступают, веско сказала она. Люди бегут из города. Тебе тоже нужно уехать из Парижа. Говорят, вот-вот начнутся бомбардировки
Кики взглянула на нее и рассмеялась:
Куда же мне податься?
Ты можешь поехать со мной начала Анна, но замолчала, увидев скептическое выражение ее лица. Попробовала придумать другие варианты, но не сумела родственников за городом у них не было. Не знаю. Куда-нибудь, где немцы тебя не найдут.
Les allemands![14] Кики расхохоталась еще громче. Да пусть приходят. Они всегда были нашими лучшими зрителями. Она пожала плечами. Фрицы, англичане все эти ребята обожают шоу. Кормильцы наши.
Анна, покосившись на мать, в очередной раз подумала, что та питается исключительно табаком и абсентом. А если Кики думает, что настоящая еда у них на семейном столе появляется благодаря ее скудному заработку в кабаре, а не жалованью, которое приносит старшая дочь, ну что ж
Девушка вздохнула, почувствовав привычно нарастающий стыд за Кики, но, снова взглянув на костлявую фигурку, которая скрючилась на краешке банкетки, устало поняла, что сейчас способна испытывать к ней только жалость. Она пододвинулась к матери, убрала с ее лица пряди седеющих волос и поцеловала в веснушчатый влажный лоб.
Мне пора, Кики. Я пообещала, что вернусь в музей на рассвете. Марсель должен был ехать со мной, а теперь я не знаю, что сказать коллегам. Анна встала и шагнула было к выходу, но мать худой рукой удержала ее за запястье.
Когда Кики взглянула в лицо дочери снизу вверх, ее голубые глаза были лучезарны и ясны. Таких ясных глаз Анна не видела у нее уже несколько месяцев.
Анна, сказала Кики, и девушка вздрогнула. À la prochaine![15]
Анне почему-то подумалось, что она говорит так всем своим уходящим клиентам немцам и прочим.
Не разыскивай брата, детка. В этот раз не нужно. Она легонько пожала руку Анны. Отпусти его. Ты всю жизнь гоняешься за этим мальчишкой. Пора тебе позаботиться о себе самой.
* * *
Анна, промчавшись по саду Тюильри, вбежала на открытый двор Лувра в последнюю минуту колонна была готова к отправлению. Шофер забросил ее скромный чемоданчик пара смен одежды, предметы первой необходимости на пассажирское сиденье грузовичка с рекламой ремонтной мастерской для швейных машинок на бортах и махнул рукой:
Забирайтесь!
Анна медлила. Она смотрела на охранников в униформе, стоявших во дворе Лувра, вглядывалась в их лица и гнала от себя знакомое с детства чувство, будто она ищет и не может найти брата, который опять от нее улизнул. Но в этот раз все было по-другому. Марсель исчез. Действительно исчез. У нее за спиной зарокотал мотор, и Анна неохотно взгромоздилась на потертое пассажирское сиденье, мысленно выругав брата.
Спасибо, сказала она сидевшему за баранкой молодому человеку, мысленно отметив крепкие предплечья, темные кудри и правильные, изящные черты его лица.
Вовремя вы успели, отозвался он, просияв мимолетной улыбкой, и полез поправлять боковое зеркало, в котором отразилась длинная вереница машин.
Да, кивнула Анна, утонув в сиденье. Она обернулась кузов грузовика был заполнен от бортика до бортика деревянными ящиками, промаркированными разноцветными кружками. На все лады заскрипели рессоры колонна тронулась в путь, начала выезжать с обширного двора. Анна высунулась в окно, надеясь бросить последний взгляд на величавые музейные фасады, чтобы сохранить в памяти здание, которое она считала своим домом в большей степени, чем какое-либо другое, но в тусклом сиянии зари увидела лишь темную громадину, заключенную в деревянные подпорки и обложенную мешками с песком.
У Анны сжалось сердце. Она впервые в жизни покидала Париж.
Mon Dieu[16], пробормотала девушка, до сих пор не верится, что музей почти опустел.
Шофер бросил на нее быстрый взгляд.
А я там и не был никогда, признался он.
Что?! округлила глаза Анна. Никогда? Вы не в Париже живете?
В Париже. Просто занят очень. Работаю в ремонтной мастерской рядом с текстильной фабрикой. Мы чиним машины для обивочных тканей, тесьмы и позументов. Ну и швейные машинки тоже.
Анна улыбнулась он очень смешно произнес слово «позументов», вызвавшее у нее ассоциации с узорчатыми лентами и бахромой для богатых домов, в которых сама она и не мечтала побывать.
Вы не француз.
Он покачал головой:
Нет, я итальянец. Точнее, флорентиец. Мои родители приехали сюда, когда я был мальчишкой. Отец был портным во Флоренции, но дела в Италии не заладились, и наш родственник нашел работу для моих родителей здесь. Они обжились на новом месте, устроились оба на швейную фабрику в Сантье[17]. Когда мы переехали во Францию, мне было десять.
Тогда стыд вам и позор! Вы столько времени прожили в Париже, да еще и неподалеку от Лувра, а до сих пор не побывали в музее! возмутилась Анна. Хоть разок-то могли туда заглянуть.
Ну, теперь уже поздно. Шофер снова бросил взгляд в боковое зеркало на удалявшееся огромное здание музея. Кстати, меня зовут Коррадо.
Анна.
Piacere[18]. Ты работаешь в Лувре? Взгляд карих глаз на секунду обратился к девушке и снова сосредоточился на дороге впереди.
Она кивнула:
Я помощница архивариуса, в основном выполняю обязанности машинистки. Когда-то хотела стать художницей, но из-за семьи В общем, можно сказать, не смогла себе этого позволить. Нужно было зарабатывать на жизнь, так что я устроилась в музей. Но мне нравится быть среди произведений искусства.
Коррадо улыбнулся, и Анна отметила про себя, что у него красивое смуглое лицо и прекрасные ровные зубы. Она рассматривала его профиль, пока он внимательно следил за дорогой они проезжали по кварталу Монпарнас, мимо входа в старые катакомбы Парижа.
А ты, значит, портной?
Коррадо покачал головой:
Мой отец и брат портные. Наш род связан со швейным делом во Флоренции на протяжении многих поколений. Но я бы себя скорее назвал предпринимателем. Занимаюсь починкой швейных и обивочных машин от и до. Не представляешь, какое сложное оборудование нужно, к примеру, для шелковой обивки и разнообразной тесьмы. Ужасно хитромудрые штуковины. В этом грузовике я их и перевожу. Забираю у заказчиков, доставляю в свою ремонтную мастерскую, а потом обратно на фабрики.
Как же так вышло, что теперь ты везешь картины неведомо куда?
В Шамбор, сказал Коррадо, и звук «р» прозвучал у него раскатисто, на итальянский манер.
В Шамбор, повторила Анна со своим мягким парижским выговором. В замок Шамбор? В Долину Луары? Огромный белый королевский дворец она видела только на картинках, когда листала книги в библиотеке луврского архива.
Коррадо кивнул:
Туда мы и направляемся. Дирекция музея арендовала наш грузовик. Похоже, им не хватает транспортных средств. Он побарабанил пальцами по рулевому колесу. Отказаться от государственного контракта я не мог да и сам давно хотел куда-нибудь выбраться из Парижа.
Понимаю твое желание. Анна постаралась изгнать из мыслей образ Эмиля и обернулась в последний раз Лувр был уже далеко, позади она видела лишь здания, обложенные мешками с песком. Тебя здесь ничто никто не держит?
Коррадо покачал головой:
Нет, моя семья покинула город несколько недель назад. Заперли дверь в квартире и вернулись во Флоренцию. Думаю, они поступили разумно решили уехать, как только услышали о наступлении немцев. Я поначалу собирался остаться и посмотреть, как все это будет, но потом пришли музейные работники и спросили, нельзя ли одолжить мой грузовик. Ну а я не позволю никому другому оседлать мою старушку. Он похлопал по приборной доске, как будто это был бок любимой лошадки.
Колонна грузовиков продолжала движение по улицам, а восходящее солнце уже золотило украшенные лепниной фасады. Анна постаралась не обращать внимания на холодок страха, поселившийся в сердце. Неужели немцы действительно оккупируют Париж? Что тогда будет с Кики и Марселем, который пропадает неизвестно где?
Мадонна, пробормотал Коррадо и прищелкнул языком. Мы не единственные, кому надо на юг. Смотри-ка.
Тротуары заполнились десятками пешеходов. Чем дальше продвигалась колонна, тем больше людей появлялось на улицах. Частные автомобили попадались редко, но целые семьи катили самодельные тележки, груженные пожитками кухонной утварью, одеждой, табуретками, всякой всячиной вперемешку. Неужели парижане пришли в такое отчаяние, что готовы были покидать город пешком?
Грузовики ехали между двух потоков людей с повозками, и Анна смотрела в окно, разглядывая лица беженцев на всех была написана усталая решимость, семьи с нехитрым скарбом в руках шагали по тротуарам, где уже становилось тесно, и некоторые шли дальше по проезжей части. Анна задавалась вопросом, у всех ли из них есть план, знают ли они, куда идти, или большинство, как она сама, бегут в неизвестность, ведомые мыслью о том, что где угодно будет безопасней, чем в их любимой столице. Беженцы За двадцать два года своей жизни Анна ни разу не видела подобной картины.