Мило с ее стороны.
На эту тему его братьям тоже нашлось что сказать, ты знаешь? По пути из аэропорта его брат спрашивает меня: скажи нам, невестка, ты пьяна?
Но им-то ты почему не рассказала правду?
Они бы мне не поверили. Скряжничество, собственничество, безумие это вообще не похоже на Ронена. Все эти две недели он выглядел как плохой актер на спектакле в районном доме культуры, когда каждая реплика лишний раз напоминает, что это всего лишь игра. Они бы просто не поверили, если бы я рассказала, что он сам бросился в пропасть. Они бы представили себе что-нибудь похуже.
Я хотел спросить, что значит «что-нибудь похуже». Но не стал.
Ты веришь мне, правда? спросила она, подняла голову с моего плеча и посмотрела на меня взглядом, которым сироты в детском доме смотрят на пару, приехавшую выбирать себе ребенка.
Да, сказал я, пытаясь сделать вид, что не испытываю сомнений.
Тебе легко поверить, ведь ты слышал только мою версию, сказала она и улыбнулась.
Я улыбнулся ей в ответ.
Она протянула руку к моей щеке и стала ее гладить. Я протянул руку к ней, зажал пальцами один ее локон и стал медленно обвивать его вокруг пальца раз за разом Локон оказался мягче, чем я думал.
Потом я наклонился к ней не потому, что так решил, а потому, что меня с ней связывала невидимая веревка. Очень крепкая.
* * *
Этот поцелуй был нежнее того, в Ла-Пасе. И медленнее.
Мои руки гладили ее затылок, а ее руки мой затылок, мои предплечья, мою грудь, залезли мне под рубашку.
Поначалу все было деликатно. Почти печально. Я чувствовал, что она все еще сдерживается. Все еще сомневается: можно ли целоваться тут, на камне. И хочет ли она этого вообще. Мне тоже было не до конца ясно, чего я хочу. И что я могу. Тогда я ответил на ее осторожность своей сдержанностью. Но по мере того как наши прикосновения становились все приятнее и все откровеннее, мое тело пробуждалось от долгой зимней спячки, и, когда она положила на меня правую ногу, а потом села на меня, оно буквально вспыхнуло. И даже голоса в моей голове, которые предупреждали: что ты делаешь, ты с ума сошел, она вдова, ее муж покончил с собой во время медового месяца, и вы не в помещении, не дай бог, кто-нибудь вас увидит, на время замолчали.
Мы с Орной в последние годы почти не занимались сексом. И даже когда занимались, у меня становилось все меньше и меньше простора для прикосновений. Тут ей неприятно. Там больно. Это ей уже не подходит. Не так. Не на животе. Не пальцем. Не языком. Заниматься с ней сексом как идти по минному полю. Смотри не ошибись.
А с Мор, на этом плоском камне, будто что-то включилось и мы были готовы забыть себя; это как игра в хорошем дуэте, дуэте тел, в которой все естественно, все кипит так, как не должно быть, как не может быть между мужчиной и женщиной, которые почти не знакомы; игра, в которой всякое прикосновение желанно, в которой оба чувствуют, насколько оно необходимо. Они касаются друг друга страстно, отчаянно. И это не делает их эгоистами, наоборот, они становятся более щедрыми друг к другу. Игра с неожиданным ритмом. Переменным. Игра, в которой можно наматывать ее локон на палец долгие, тягучие секунды а потом резким движением схватить за волосы. Или можно вдруг засмеяться, потому что выступ камня уперся куда-нибудь не туда. И снова засмеяться, потому что угодил задом в лужу. Игра, в которой есть радость открытия новых континентов: вот родимое пятно в форме Африки, а вот ощущение от прикосновения губами к соску, а ее пальцы выглядят изнеженными, но царапают сильно, очень сильно, до крови
Игра, в которой вдруг, в разгар бури, можно остановиться на мгновение, оглянуться вокруг в панике: что, черт возьми, мы творим? Она должна сидеть шиву. Кто-нибудь может заинтересоваться, куда она пропала. Отправиться на поиски и добраться сюда. Наверное, на всякий случай нужно
И снова прижаться друг к другу голыми животами. Щекой к щеке. Зарядиться смелостью, перед тем как снова наброситься друг на друга с поцелуями и укусами. И хочется содрать друг с друга последние тряпки, которые еще разделяют тела.
Игра, в которой женщина так возбуждена, когда мужчина входит в нее, что слово это уже не годится. Двое просто сливаются.
Игра, в которой не остается даже слов, только отдельные слоги.
* * *
И все же я помню, что она сказала кое-что прямо перед кульминацией:
Не бойся.
Что? Чего?
Когда я кончаю, это звучит так как будто я задыхаюсь.
* * *
Хотя она и предупредила, но, когда этот момент наступил, ее хрип прозвучал пугающе, ее глаза стали вращаться в глазницах, и несколько секунд мне казалось, что звучит сирена. Она перестала дышать не вдыхала и не выдыхала. И я испугался, что все, баста, ее больше нет, и ужаснулся в моем воображении одна картинка сменяла другую: я снова одеваю ее и тащу труп в дом Ронена Кто, черт возьми, приносит труп в дом, где сидят шиву? Как отреагируют гости? И что именно я скажу полицейским, когда они спросят, отчего она умерла? «От оргазма»?
* * *
Тут она медленно открыла глаза.
И сказала:
Привет.
И еще:
Спасибо.
Ты жива? спросил я.
Да, ответила она, спасибо.
За что спасибо? запротестовал я.
Извини, вздохнула она и раскинула руки в стороны, как Иисус на кресте, я не позволяю дотрагиваться до себя.
Что ты говоришь?
То, что слышишь.
Ты была религиозной?
Вроде того, сказала она. И показалась мне вдруг очень грустной.
Все хорошо? спросил я.
Знаешь, сказала она, мой муж умер.
Извини, ответил я. Я не то имел в виду
Не волнуйся, мне это было нужно, сказала она.
Рад быть к твоим услугам, отозвался я. И поцеловал ее плечо цвета слоновой кости.
Что с тобой? спросила она. Ты не хочешь кончить? Холодает. И мне нужно срочно вернуться на шиву.
* * *
Мы шли назад, к памятнику. Когда мы двигались по ней раньше, тропинка была просто грязной, а сейчас грязь была непролазная, и Мор вдруг стала озираться по сторонам, как будто опасалась, что за нами могут следить. Я не понял, почему опасения появились у нее только сейчас, но не хотел ничего говорить. Я ощущал царапины, которые она оставила у меня на спине, и на мгновение у меня промелькнула мысль: отлично, мне на память останется свидетельство, что это и правда случилось. Ведь каков шанс, что это произойдет еще раз? И тут я почувствовал, что ее рука ищет мою, расправил ладонь, и мы пошли дальше, держась за руки. Близко друг к другу. Держась за руки. Я думал, что мы хорошо совпадаем в плане ритма. Что нам классно идти вместе.
Знаешь, сказал я, а ведь я отправился вслед за вами. На Дорогу Смерти.
Что?!
Я пытался вас догнать.
Но как?
Когда ты ушла от меня ночью, ты была Я боялся, что с тобой что-нибудь случится. И, если честно я хотел увидеться с тобой еще раз. Пришлось побродить по городу. Обойти все хостелы. Ты не поверишь, сколько там хостелов. Я потратил кучу времени, пока не нашел ваш. Сеньора на ресепшене сказала, что вы пошли в поход, потом вернулись, а утром снова ушли, и жаловалась, что вы оставили в номере quilombo.
Quilombo?
Бардак. Сказала, что слышала крики, но она не вмешивается в жизнь постояльцев. А потом, когда она зашла туда убраться, все было перевернуто вверх дном и зеркало в ванной лежало на полу, разбитое вдребезги. Так ведете себя только вы, israelíes, сказала она.
Какой позор.
Я извинился перед ней от имени Избранного Народа и спросил, куда, по ее мнению, вы поехали. И она сказала, что раз вы взяли велосипеды, то, наверное, на дорогу Юнгас. Я ответил, что не слышал о такой дороге. Она ответила, что гринго называют ее Дорогой Смерти. И тут я запаниковал. Пулей полетел оттуда в центр города, взял напрокат горный велик и на Дорогу.
Погоди, вдруг остановила она меня. Докуда точно ты доехал?
Там выставили кордон полиции, соврал я.
После большого водопада?
Велосипедистам не давали проехать. Так что мне пришлось вернуться в Ла-Пас. И все. Через два дня я улетел в Израиль.
Понятно, сказала она. И тяжело выдохнула. Помолчала: переваривала новую информацию. И в конце концов добавила совсем другим тоном: Ну, главное намерение.
* * *
Когда мы вернулись к машине, она сняла куртку и вернула мне.
Спасибо, сказала она.
Не за что, ответил я.
Ты решил для меня большую проблему, призналась она и посмотрела на меня простым и теплым взглядом. Так смотрят, когда уже не пытаются обмануть или произвести впечатление.
Буду рад постоянно решать твои проблемы, сказал я.
Правда? спросила она горько. Такой горечи в ее голосе я раньше не слышал.
Хочешь, я приеду к тебе на неделе? В четверг у меня мастер-класс на севере страны.
Лучше не надо, решила она. Будут лишние вопросы.
Окей. Тогда как? Поговорим после шивы?
Да.
На какой номер мне позвонить?
У меня еще нет Мой телефон разбился вместе с Роненом.
Ясно. Тогда как?
Я сама тебя найду.
Ладно. Можно тебя обнять?
Здесь не надо.
Тогда представь, что я тебя обнимаю.
Окей, сказала она и слабо улыбнулась, ты тоже представь.
И потом села на велосипед.
Я подождал. Завел мотор, но еще не тронулся. Хотел увидеть, обернется ли она. Удостоиться еще одного простого и теплого взгляда. Она не обернулась. И все же, даже когда она исчезла за поворотом, я не поехал. Не знаю почему. Может быть, что-то предвидел. Или просто не мог сдвинуться с места.
Так или иначе, прошло две минуты, максимум три и ее велосипед появился снова. Она ехала с такой скоростью, с какой спускаются с горки, хотя дорога шла вверх, и когда она доехала до моей машины, то бросила велосипед на тротуар и села рядом с со мной.
Трогай, сказала она. Задыхаясь. Она была вся красная.
В чем дело?
Я не могу туда вернуться.
Что? Почему? Что случилось?
Давай уже поедем, а?
Я завел мотор. И следуя инструкциям Мор, поворот за поворотом, выехал из поселка.
Покосившись на нее, я отметил, что ее лицо изменилось. Стало напряженным. Строгим. Она кусала губы. Даже ее нежные округлые щеки были втянуты. Скулы выпирали. Теперь на лице проступили неприятные острые углы, которых я раньше не видел.
Куда? спросил я, когда мы наконец выехали на шоссе.
Если бы я знала, ответила она неприятным тоном. Грубо.
Я остановился на обочине. Положил руку ей на бедро. Чтобы успокоить.
Она сбросила мою руку и сказала: ты мешаешь мне думать.
Я вернул руку на руль и подумал: почему она так со мной говорит? И вторая мысль: если сейчас рвануть, то, может, я еще успею сегодня увидеть Лиори.
Окей. Мор наконец приняла решение. Поезжай прямо, потом, на перекрестке, налево. Через две-три минуты слева будет грунтовая дорога.
* * *
Только сейчас, постфактум, я понимаю, сколько всего подозрительного было на пути. Но в этом-то и проблема: все, что вызывает подозрение, ты поначалу словно не замечаешь.
Например, как нас встретила ее подруга детства пока мы ехали, Мор рассказывала о ней и называла ее «мое спасение в школе», «единственная во всей параллели, кто понимал мой юмор» и «единственная, кроме меня, кто слушал Radiohead».
Когда мы добрались до глинобитного дома ее подруги, было уже темно. В домике только на окнах горело несколько свечей. Потом я понял, что во всем этом поселке не было ни электричества, ни телефона, ни вай-фая. По идеологическим причинам.
Мы постучали в деревянную дверь. Нам открыла молодая девушка, ровесница Мор. Она вытаращила глаза, как будто Мор воскресла из мертвых.
Мор широко улыбнулась ей, однако ответной улыбки не получила. Они обнялись на пороге, но было видно, что подруга хочет как можно быстрее высвободиться из объятий.
О Офелия, произнесла Мор, все еще держа ее за талию, были ль вы здоровы это время?[28]
Из кухни прибежал эффектный мужчина в широких белых штанах, с маленькой девочкой на руках.
Дорогая, почему бы гостям не зайти? Мы как раз садимся ужинать.
А ты разве не сидишь сейчас шиву? То есть я соболезную я собиралась приехать завтра, сказала Офелия и сделала шаг назад.
Мне нужно было немного проветриться, ответила Мор и вошла в дом. Ты ведь помнишь родных Ронена, с ними тяжело.
Это Омри, наконец представила она меня. Он был с нами в Боливии. А это Гили, моя лучшая подруга с тех пор, как мы играли Офелию и Гамлета в спектакле нашего местного молодежного театра. А это ее муж. Прости, как тебя зовут?
Ошер, ответил молодой человек и жестом пригласил нас в гостиную низкий стол, вокруг разбросаны подушки.
* * *
Мы поужинали. Разная здоровая еда. Зеленый салат. Хумус, в котором чувствуются горошины нута. Свекла. Рисовые хлебцы. Еда, которую Орна любила, а я терпеть не мог.
Мор все время хвалила ужин и задавала тысячи вопросов, а потом внимательно слушала. Вся обращалась в слух.
Ошер охотно рассказывал: они сами построили дом. Рожали сами, без врачей. Жизнь без потребления. Тогда как всякие концерны уничтожают отдельных людей.
Мор кивала с пониманием и рассказывала, что, когда она работала на «телефоне доверия», ей как-то позвонил мужчина, которого уволили с завода «При Галиль»[29], и он не знал, как сообщить об этом жене. Каждое утро он уходил из дома, якобы на работу, с рюкзаком, и торчал в лесу Бирия[30] до вечера.
Она говорила а я смотрел на нее. Она умела рассказывать. Выдерживать паузы. Жестикулировать. Но за всем, что она говорила, слышался какой-то минорный аккорд. Я подумал: ну а ты чего хотел? Муж погиб на ее глазах несколько дней назад. И еще я подумал: вот этот жест, когда она перебрасывает свои кудри то на одну сторону, то на другую, ей очень идет. И еще: она отлично поладит с Лиори. Лиори будет ее обожать. А потом: ну какое там поладит с Лиори, расслабься.
Во время ужина я почти не разговаривал. Гили тоже. Она все время смотрела на Мор и было непонятно, что это за взгляд: полный ненависти или любви?
Позже, ночью, я узнал, в чем было дело.
* * *
Ошер принес нам матрасы и постельное белье, устроил нас в гостиной. Мор тут же заснула. Я ни разу еще не видел ее лицо неподвижным. Все время была какая-то мимика: вот она слушает, вот она соблазняет, вот размышляет, вот стремится к своей цели Представить, как она играет всякие драмы на сцене местного молодежного театра, было нетрудно.
Но теперь она спала. На щеке непослушный локон. Я заправил его ей за ухо. В голове у меня снова заиграла песня «Церкви Разума»: «Ты красивей всего, когда пьяна, не отличаешь добра от зла». Я прижался к ней. Принято говорить: я ощутил тепло ее тела. Но я вдруг ощутил холод ее тела. И вспомнил, что там, на камне, она сказала, что чувствует холод внутри. Я подумал: у нее умер муж. Что она делает тут со мной, вместо того чтобы сидеть шиву? И тут же: а почему это справлять траур нужно обязательно дома? Можно же делать это гуляя. Или путешествуя. Я продел свои руки у нее под мышками и прижал к себе. Но заснуть в таком положении не смог, так что взял телефон и стал делать то, что всегда помогает мне успокоиться, читать старые сообщения, которые Лиори отправляла мне с Орниного телефона. Много смайликов-сердечек. Мало слов.
И вдруг услышал голос Гили.
Поначалу я уловил только интонацию. Что-то в ней было такое, что заставило меня придвинуться к стене и прислушаться.
Оказалось, что через глинобитные стены хорошо слышно.
Тебе не кажется, что тут что-то не то? говорила Гили. Да, это о ней я тебе рассказывала Как это она появляется тут с мужчиной, когда Да, это в ее стиле Она как уличная кошка Сперва руководитель театральной студии А потом я А потом она увидела, как Ронен играет на скрипке на фестивале в Акко Ну, ее муж, который погиб в Боливии И с тех пор она Она вообще меня не замечала А теперь вдруг я «лучшая подруга» Слушай, тут точно что-то Что-то не то: муж у нее погиб, а она даже не Только не говори, что она и тебя очаровала Да не подлизывайся Может быть И что? Все равно концы с концами не сходятся И вдобавок с мужчиной Ну и?.. Пожалеть? Чего жалеть-то?.. Ни в коем случае Завтра утром пусть убирается отсюда.