Я живо представила, каким бы был мой брат, когда стал мужчиной. Красивым, как мама. Чуть лопоухим, как отец. И во рту появился горчичный привкус, хотя хот-дог давно закончился.
И даже после осмотра тела я стараюсь восстановить по частицам жизнь погибшего, чтобы связать или же оборвать все связи с вашим братом. Пытаюсь докопаться до прошлого, выяснить детали биографии. Чаще всего находятся родственники или знакомые неопознанных погибших, и подозрения отпадают сами собой. Как бы кощунственно это не прозвучало, но Джонатан помогает раскрыть много других дел.
Всё же мой брат оставил после себя след, пусть и канул в неизвестность.
Помимо этого, я всё ещё работаю с версией о похищении. Изучаю схожие случаи за последние пятнадцать лет не только здесь, в Балтиморе, но и в других штатах. Несмотря на то, что требования о выкупе так и не поступили, мне всегда казалось, что в этом кроется правда. Может, что-то пошло не так у похитителей, потому они не обратились к вашим родителям с вымогательством крупной суммы, но других разумных причин я не вижу.
И тоже ничего?
Молчание гремит громче любого согласия.
После изучения всего этого, я продолжаю искать ниточки к вашему брату, но если они и были, их давно обрезали. Я иду по горячим следам за Марией Веракрус, разыскиваю её по всем штатам. Разве что её родных уже давно оставил в покое, чтобы не бередить старые раны. Проверяю счета и ищу то, что мог упустить за столько лет. Не могла же взрослая женщина просто так исчезнуть вместе с мальчиком.
Думаете, она была замешана?
У меня много мыслей, и они наслаиваются друг на друга, как громоздкий торт. С Марией Веракрус ещё сложнее, потому что я так и не решил, куда её записать. В графу жертв вместе с вашим братом, или в графу подозреваемых.
Я хорошо её помню. Сказала я, обращаясь к глубинам памяти. Более светлого человека в моём детстве и отыскать сложно. Она проводила с нами всё свободное время, пока папа сколачивал состояние, а мама занималась своими важными делами и встречами. Вы, как сыщик, вправе подозревать её, но я, как двенадцатилетняя девочка, уверена в её невиновности.
Знали бы вы, сколько преступлений совершают такие вот добрые и порядочные люди.
И знать не хочу. Совсем беззлобно отозвалась я. О некоторых вещах лучше не знать вовсе.
Я, как сыщик, подхватил Ричард. Полностью с вами согласен.
Что ж, думаю, это хоть немного оживит маму.
Ей сейчас тяжело. Предположил Ричард и забрал обёртку от хот-дога, что я всё ещё теребила в руках, и отправил в мусорку вместе со своей. Сегодня ровно пятнадцать лет.
Да, потому я и пришла на встречу с вами вместо неё. Похоже, мои откровения ещё не закончились. Каждый год пятнадцатого сентября она погружается в спячку горя, которая затягивается на несколько дней. Надеюсь, ваши новости или их отсутствие помогут ей поскорее очнуться.
Мне очень жаль, Сара. Вашу семью, вашего брата, вашу мать. Он внимательно вглядывался в моё лицо, словно искал что-то, но никак не мог найти. Вас.
Я оправилась от этой потери.
Вы так говорите всем, потому что верите в это или потому что так принято?
А Ричард Клейтон и правда гордо носил звание отменного сыщика. Если бы ни его нюх, интуиция и преданность людям, не меньше, чем делу он бы не уловил моих внутренних переживаний. Он бы не ушёл из полиции и не начал собственное дело, что в своё время спонсировал мой отец. И даже в своём любопытстве он оставался галантен.
О чём вы?
О том, что вы заботитесь о чувствах матери, но кто заботится о ваших? Ветер холодом обласкал лицо, но мне стало жарко. Я вспомнила слова Оливии о том, что этот мужчина не ровно ко мне дышит, и готова была поверить, пока Ричард не сказал: Верно, я забыл. Ваш жених.
Мне отчаянно захотелось проболтать с Ричардом остаток дня, но эти мысли острой спицей вонзились мне в спину и заставили резко подняться.
Спасибо вам, Ричард. За работу и за вашу искренность. Думаю, мама будет довольна. Насчёт оплаты
Не обижайте меня, Сара. Строго приказал он. Ваш отец высылает мне чек заранее.
Ну конечно! Роджер Лодердейл всегда платил по счетам. Особенно тем, кто хранил ему верность. А Ричард Клейтон возглавлял бы список верных ему подданных.
Я запахнулась в пальто и пошла своей дорогой, пока глаза Ричарда смотрели мне в след.
Глава 3
Все дома на Гранд-Вью авеню в Хэмпдене соревновались с летним домиком самой королевской четы. Выдержанные в старых традициях особняки подбоченились колоннами и террасами, походившими на бельэтажи в театре Метрополитен в Нью-Йорке. Величаво укрывшись за высокими вратами и цепочками бересклета, одним своим видом они говорили, что войти в их помпезность имеют право лишь избранные.
Скроенные на современный лад коттеджи сплошь из стекла и дерева были не столь претензионны, но не менее хвастливы. Угловатые крыши и ассиметричные формы выдумывались ради того, чтобы похвастаться деньгами, сокрытыми внутри. Никто не хотел проиграть это негласное соревнование чей дом богаче, кто из хозяев влиятельнее.
Лодердейлы вступили в эту гонку сорок лет назад и не желали выходить из неё проигравшими. Наш семейный особняк громоздился в самом тупике Гранд-Вью авеню и замыкал цепочку хвастунов треугольными настилами черепицы, арочными сводами окон с фронтонами и длинной подъездной аллей отборного камня. Зная вкусы своей матери и угодливый характер отца, который во всём потакал своей супруге, я удивилась, как это она не приказала отстроить двуглавую королевскую лестницу к крыльцу. Могла бы поспорить, что Вирджиния Лодердейл выносила такое предложение дизайнеру, но тот обошёлся классической лестницей в пять ступеней.
Таксист устроил мне неспешный парад элегантных экстерьеров и медленно прокатил по аллее особняков Хэмпдена, словно боялся превысить скорость и побеспокоить молчаливый темперамент здешних богачей. Мы проехали резиденцию МакКалистеров, ректора университета Джона Хопкинса и его супруги. «Дворец» Уолтера Монтерея, владельца судостроительной компании. Особняк Томаса Голда, основавшего лучшую ритейловую фирму Балтимора «Голд и сыновья». И ещё с десяток величественных домов не менее величественных особ.
Простенький седан, что вёз меня по совсем не простенькой улице Хэмпдена, поспешно высадил меня у ворот семейного дома, словно хотел поскорее убраться из этой обители роскоши назад, в реальный мир. Войдя в передний двор Лодердейлов, я не удивилась винегрету отборных кустовых роз, что цвели даже в сентябре, но удивилась, что папина машина стояла у крыльца. Обычно отец выезжал из дома ни свет ни заря и возвращался в преддверии сумерек, а порой и за полночь. Издержки больших денег кому-то надо постоянно их зарабатывать.
Но сегодня не простой день и присутствие папиного «майбаха» в уютной обстановке дома лишний раз об этом напоминало. Годовщина исчезновения Джонатана тяжёлой вуалью ложилась на каждого из нас, и даже всегда собранный, бесчувственный в бизнесе отец поддавался эмоциям. Если мама каждый год пятнадцатого сентября укладывалась в постель и не выходила минимум три дня, то папа отменял все встречи, оставлял дела на заместителей и вёз свои чувства в родной дом. В таком настроении за мамой нужен был глаз да глаз, а Констанс не отличалась орлиным зрением.
Я поднялась по ступеням и открыла дверь своим ключом, пропустив вперёд стыд. У некоторых балтиморцев не было дома, а у меня целых три. Изящный особняк в Хэмпдене, модная квартира в Грейсленд Парке и временное прибежище в не менее модной берлоге Марка. И никакое участие мамы в благотворительности не окупало того факта, что Лодердейлы вытянули счастливый билет, тогда как большая часть города потратилась на билет и проигралась.
Роджер Лодердейл, инвестиционный банкир и миллионер в первом поколении, любимчик публики и заядлый гость бизнес-раздела местных газет, любил деньги чуть ли не сильнее собственной семьи. Он не счастливый потомок богачей и не выходец высокопарных сословий. На его роду не нарисованы значки долларов, а путь его не пролегал по красным ковровым дорожкам, что раскидывают к ногам жадных до богатств потомков.
Роджер Лодердейл прокладывал свою дорожку сам и никогда не шёл по головам, хотя едва ли перед ним расступались. Его называли «набобом» и «нуворишем», королём финансов и просто везунчиком. Они с мамой жили в однокомнатной квартирке в Бруклин Парке, которая ходила ходуном от мчащихся мимо поездов. Там не витал шлейф французского парфюма и чай не звенел о хрупкие стенки китайского фарфора. Не верится, но когда-то Лодердейлы жили по ту сторону Хэмпдена, за чертой достатка и на границе бедности.
Пока отец не закончил бизнес-школу при университете Хопкинса того самого, которым теперь заведовал мистер МакКалистер, обосновавшийся по соседству. Их жизнь круто переменилась, когда Роджер Лодердейл получил пять отказов о найме в местных банках, после чего блеснул смекалкой перед директором «Сан Траст» и за первые же полгода привлёк трёх крупных клиентов Балтимора в копилку компании.
За считанные месяцы отец получил повышение до финансового аналитика, и стал ценным активом для фирмы, но сидеть на среднячковой должности, пусть и с обещанными перспективами он не хотел. Против него выступали большие шишки в широких галстуках и с набитыми финансами портфелями, но у Роджера Лодердейла хранилось оружие помощнее. Двустволка его интеллект и жажда выбиться в люди. Не пахать по девяносто часов в неделю на идиотов с раздутыми банковскими счетами и самомнением, а стать хозяином своей жизни.
О подающем надежды финансисте «Сан Траст» поползли слухи и за спиной у босса папу стали переманивать в другие места. Он подписал контракт на пять лет с «Беркшир Уоллет», после чего отправился в свободное плавание, но пока только в роли штурмана. На капитанском мостике же стоял Дункан Деневенпорт, миллионер в третьем поколении, который хотел создать свою компанию с нуля, завоевать финансовый сектор и предложил моему тогда ещё зелёному, но перспективном отцу занять место у руля. Девенпорт вкладывал в предприятие деньги, мой отец свой ум, а покорить мир финансов лишь с одним из двух качеств никак нельзя.
И через десять лет упорного труда, пока мама отрабатывала дневные часы секретарём в юридической консультации, что работали pro bono, а в вечерние ждала мужа домой, Роджер Лодердейл сделал невозможное. Пробился на самый верх, заработал свой первый, а потом второй, десятый и двадцатый миллион. Вошёл в совет директоров, заключил сотни удачных сделок и навсегда впечатал своё имя в историю Балтимора и в головы деловой верхушки общества.
За пару лет до моего рождения родители переехали из трясущейся квартирки в Бруклин Парке в Хэмпден. В этот самый особняк, который встретил меня теперь эхом мраморных плит.
Уже много лет я не жила в этом аббатстве торжественности и заглядывала пару раз в неделю на чай, душевные беседы и материнскую нежность. Хотя мамина нежность давно перевоплотилась в мишуру, душевные беседы в светские сплетни, а чай перестал быть просто чаем, что мы с Джонатаном любили пить в детстве. Вместо пакетиков отборные листья с чайных плантаций у подножья Гималаев и провинции Фуцзянь. Там растёт самый дорогой чай в мире «да хун пао», который мама нахваливает, но больше за то, сколько выложила за него у поставщика, а не за истинный вкус. Я бы лучше заварила пакетик «Бигелоу» с апельсином, хотя и вовсе предпочитаю кофе.
Я вошла, как незваная гостья, нарушая всеобщие традиции этого мира. К маме заглядывало много светских дам под надуманными предлогами. Собрать пожертвования в местный фонд «Белые ангелы», обсудить новые проекты мужей или созвать собрание книжного клуба, хотя всё сводилось к перемыванию косточек «первой леди» Балтимора супруге мэра, обсуждению последних коллекций французских кутюрье и бахвальству новым покупкам за немыслимые суммы.
Когда-то этот дом заманивал уютом простой мебели и ароматом домашней еды. Как только я вошла, меня тут же сразил наповал блеск дорогой безвкусицы и запах очередного шедеврального блюда, о названии которого мне пришлось лишь догадываться. Меня не встретили с почестями долгожданной гостьи. Где-то в глубине дома слышался телевизор папа любил включать фоном новостные каналы и разгребать рабочие завалы, хотя давно уехал из офиса. Мама не выплыла навстречу в дизайнерском кардигане и светлых брючках, которые бы не осмелилась носить дома ни одна среднестатистическая хозяйка. Даже Констанс не вышла поприветствовать дочь своей сварливой и требовательной хозяйки.
Каждый год пятнадцатого сентября привычный уклад дома Лодердейлов летел к чертям.
Я нашла отца там, где и надеялась. Роджер Лодердейл пусть и растерял часть волос, потрескался морщинами и округлился в районе ремня, он всё ещё казался мне медведем в костюме-тройке и золотых запонках. Атлетичный и представительный, ладно скроенный, как его итальянский пиджак, он всё же казался хрупкой чашкой за своим огромным резным столом. В полумраке кабинета, что занимал площадь трети моей квартиры в Грейсленд Парке, папа утонул в бумажках, звуках репортажей и алкогольных испарений из бокала, что примостился в пределах досягаемости его руки.
Пап. Негромко позвала я, чтобы не испугать его.
Подбородок тут же взметнулся вверх, глаза оторвались от записей и одарили меня светом настоящей любви. Сосредоточенная колея между бровями разгладилась радостью от встречи.
Сара! Девочка моя. Если что и могло заставить отца забыть о работе, так это семья. Он тут же встал, покинул свой трон и поцеловал меня в щёку. Не как мама картинно и пафосно. А нежно, с отеческим трепетом и искренним восторгом. Не знал, что ты зайдёшь.
Как я могла не зайти. Сегодня ведь
Да, знаю. Потому сам работаю из дома, чтобы быть поближе к твоей маме.
За сорок пять лет совместной жизни мои родители пережили и бедность, и стремительное богатство, и сплетни, и битвы, и исчезновение любимого сына, но любовь к друг другу не пережили. Она всё ещё жила в их сердцах и напоминала о себе такими вот маленькими проявлениями заботы.
Как она? Спросила я, хотя ответ из года в год оставался неизменным.
В спальне. Вздохнул отец и выключил телевизор. Не вышла даже к обеду. Констанс едва её не кормила супом с ложечки. Мама будет рада, что ты пришла. Зайдёшь к ней?
Конечно. А позже, может, выпьем вместе кофе и поболтаем?
Со сливками и корицей? Улыбнулся мне отец и чмокнул в щёку ещё раз.
В силу положения своей семьи я встречала много успешных мужчин. Все они были умны и амбициозны, но каждый глубоко заблуждался в одной вещи. Они проявляли силу всегда и во всём, потому что мягкость для них символизировала слабость. Но по мне, сила мужчины как раз-таки в том, чтобы быть мягким с теми, кого любишь. Любовь не слабость. Это сила, тараном сворачивающая горы. Мой отец это знал и пользовался знанием по полной. Семья, то, что от неё осталось, а это мы с мамой, никогда не были слабостью Роджера Лодердейла. Он никогда не боялся показаться мягким с нами, ведь мы делали его сильней.
Эту черту в отце я обожала больше других. Его смелость и честолюбие заработали миллионы, а доброта и нежность мою любовь. И второе куда как важнее, ведь, в конце концов, остаётся лишь любовь, не деньги.