Родительская спальня затерялась в дальнем углу второго этажа. Вела к ней лестница, всю стену которой в кои-то веки заполоняли ни непонятные и переоценённые полотна именитых живописцев, а семейная галерея. Целый музей из фотографий прошлого. После исчезновения Джонатана мы мало фотографировались. Я медленно переставляла ноги по ступеням, взбираясь всё выше и выше наверх, всё дальше и дальше в прошлое. Мой выпускной в школе, в университете, открытие моего магазина, прошлое Рождество, где полно чужаков и мало искренности.
Столько воспоминаний. Я замерла у своего любимого. Мы с Джонатаном стоим на заднем дворе спустя год после переезда в Хэмпден. Улыбки до ушей, моя кривоватая, которую только начали совершенствовать брекеты. И Джонатана. Задорная, смешливая, без двух передних зубов. Мы стоим в обнимку с двумя рожками мороженого, таящего на палящем солнце июня. Ванильные шарики стекают по пальцам. Белёсое пятно красуется на маечке брата. Тогда ещё мама сильнее заботилась о нашем счастье, не о внешнем виде и мнении окружающих, потому попала в кадр смеющейся на заднем плане. Сейчас бы она не смеялась, а наказала пойти и умыться, привести себя в подобающий вид.
На втором этаже обитала тишина, лишь папина возня на кухне оживляла мёртвые стены. Я пришла в самый конец коридора и тихо проскользнула в полуприкрытую дверь, не желая беспокоить маму, если она забылась дрёмой.
Но нет. Мама не спала, натянув одеяло так, чтобы не видеть белого света. Она сидела в огромной кровати песчинка на бесконечном пляже. Она бы смотрелась по-королевски в этом объятии двух подушек и шуршащей перины, если бы не казалась слишком крошечной.
Всю кровать захламляли альбомы с фотографиями. Семейный архив, что так редко покидал дальние полки гостиной. Мама боялась их как огня словно те были искрами. Черкнёшь рукой по переплёту и разразится пожар. Но сегодня мама решила устроить настоящее пожарище в своей душе, заглянув на пятнадцать лет назад, когда её сердце ещё не разбилось вдребезги.
Я ожидала увидеть иссушенную страданиями незнакомку с растрёпанной копной карамельных волос. С кожей, цвету которой в каталогах Бри не найдётся названия. С припухлостями на щеках от слёз и трения о подушку. Но мама блестела свежей росинкой на траве ни единого признака душевных мук. Похоже, иногда счастливые воспоминания, заключённые в картонные прямоугольники снимков, возвращают нас к жизни.
Мам. Позвала я и присела на краешек кровати, свободный от воспоминаний и огня. Ты прекрасно выглядишь.
Спасибо, милая. Вот, решила предаться воспоминаниям. Не глядя на меня, ответила мама чистым голосом, без всхлипов, без скорбной хриплости или привычного высокомерия.
Она как раз разглядывала фотографию Джонатана в маленьком, детском фраке, играющего на пианино. Родители так радовались таланту сына, что купили ему громадный инструмент и запихнули в отдельную комнатку, где брат мог бы репетировать и сводить меня с ума своей нескладной игрой. Но я недооценивала братишку. Через пару месяцев он заиграл, как юный Бетховен ну, по крайней мере, такую версию твердила моя мама. Но сам он стеснялся своего увлечения, ведь все его друзья гоняли мяч или отрабатывали удары в карате, пока он искусно перебирал клавиши.
В отличие от Джонатана, я не обладала ни слухом, ни любовью к музыке попсовые плейлисты в плейере не в счёт, ведь все девчонки в том возрасте слушали «Пуссикэт Доллс» или Кристину Агиллеру. Так что моё имя звучало куда как реже в этих хвастливых беседах мамы и её подруг.
Он тут такой серьёзный. Улыбнулась мама, и маленькая слезинка всё же закралась в уголок её глаза. Я стала свидетельницей неведанного феномена Вирджиния Лодердейл пускала слёзы, не боясь при этом подпортить безупречный макияж.
Он всегда становился серьёзным и сосредоточенным, когда садился за пианино. Подхватила я, протягивая руку к фотоснимку. А в остальное время был самым весёлым мальчиком на свете.
Ты виделась с Ричардом?
Мама умела испортить душевный момент резкой репликой или неуместным замечанием. Наверняка она пустила в ход всё своё терпение, чтобы не спросить о встрече, едва услышала, как я вошла.
Виделась, мама. Но, боюсь, я не смогу ничем тебя утешить. Ричард не смог ничего обнаружить.
Как всегда. Тяжело вздохнула мама, откинувшись на подушки и прикрыв глаза. Надежда покинула её тело. Как последние пятнадцать лет.
Я примостилась рядом, зная, что сегодня мама не станет журить меня, как маленькую девочку, за то, что я забралась на постель в уличной одежде. Или что я изомну брюки и посрамлю весь род Лодердейлов, каждый представитель которого не смел выходить из дома, не припудрившись, не уложив волосы, не натянув гордую улыбку.
Мой краткий пересказ и близко не передавал тех усилий, что Ричард Клейтон предпринимал ради нашей семьи. Но маме важно было услышать, что хоть кто-то не сдаётся, как когда-то полиция Хэмпдена, и борется за её сына.
Он очень старается, мам. Встала я на защиту Ричарда. Он такую работу проделывает каждый месяц. Такое ощущение, что он работает только над поисками Джонатана. А ведь у него ещё столько дел. Столько людей, кому он хочет помочь.
Мы с отцом платим ему огромные деньги. Резковато возразила мама, снова леденея в бесчувственную фигуру. И не забывай, благодаря кому Ричард Клейтон стал тем, кем стал. Если бы не мы с отцом, он бы и дальше прозябал в городской полиции и дослужился бы максимум до капитана. Он нам обязан.
Меня укололи слова матери. Острые, несправедливые. Когда мама превратилась в одну из тех женщин, которые думают, что им все обязаны? Которые считают себя выше других, только потому, что на их счетах лежат миллионы, а не долги. В любой другой день я бы вступилась за Ричарда, затеяла жаркий спор, что сжёг бы нас обеих дотла, но не сегодня.
В моём молчании мама всё же различила протест и обиду, потому смягчилась, как масло, подтаявшее на медленном огне.
Не вини меня за эти слова, Сара. Я уважаю Ричарда и ценю всё, что он сделал и делает для нас. Но не думай, что я брошу моего мальчика. Пока мне не покажут свидетельство о его смерти, пока я не увижу его тело, я буду мучить Ричарда или любого другого детектива, лишь бы поиски продолжались. Я не забыла Джонатана, как ты
К нападкам матери я привыкла с рождения. Первый ребёнок четы Лодердейлов, да к тому же девочка, я всё время слышала упрёки и критику обо всём, что делала. Что слишком много ем мороженого, а девочке не подобает быть толстой. Что слишком много ношусь с мальчишками на заднем дворе, а девочкам нельзя вести себя, как дикарке. Что мои волосы недостаточно блестящие. Что мои цели слишком приземлённые. Что мои парни слишком несостоятельны.
Но это Говорить о том, что я забыла брата. Что выкинула его из своего сердца. Ей бы лучше пырнуть меня ножом под ребро, чем заявлять подобное.
Я никогда не забуду Джонатана, мама. С горечью, но одновременно со всей своей выдержкой заявила я, взяв в руку фотографию с пианино. Есть разница между тем, чтобы отпустить кого-то и забыть. Я отпустила его, но никогда не забуду и твои слова
Я не успела договорить, меня прервал звонок в дверь. Оно и к лучшему. Что бы за незваный гость не явился к нам на порог, он спас этот дом от вспыхнувшей ссоры, потому что сказать мне хотелось многое. За все те годы, когда я была недостаточно хороша для своей мамы. Тяжело тягаться с братом, который пропал без вести.
Ладно, извини, Сара. Отстранённо произнесла мама, но всё же сжала мою руку. Проявление нежности, которого мне не хватало уже пятнадцать лет. Я наговорила лишнего, потому что в отчаянии. Ну ладно, она похлопала меня по руке и сменила маску на отточенную годами улыбку. Расскажи лучше про платье.
Если что-то и могло отвлечь Вирджинию Лодердейл от печали по сыну, то это подготовка к свадьбе единственной дочери, которая станет самым знаменательным событием следующего месяца. Глаза её заблестели, но уже не от слёз, а от предвкушения вспышек фотокамер, звона хрусталя и оваций публики. Я ошибочно полагала, что невеста и любовь новобрачных кульминация торжества, но для мамы имя Лодердейлов, что прославится ещё громче.
Не успела я описать фасон платья и изящество кружева, как Констанс неуверенно просунула голову в спальню.
Миссис Лодердейл, прошу прощения Но к вам пришли.
Тонкие губы, что никогда не встречались с помадой, сжались в плотную линию. За бесцветными ресницами заблестел испуг, но я так и не поняла, что его вызвало. В своём строгом платье и со стянутым узлом волос Констанс являла собой единственный отголосок простоты, эхом отлетающий от напыщенного убранства дома.
Ко мне? Изумилась мама и тут же сомкнула брови. Я не принимаю гостей. И просила, чтобы никто меня не беспокоил. Отошли их куда подальше.
Взмах руки ещё больше встревожил Констанс, которая неуверенно застыла в дверях, боясь нарушить указание строптивой хозяйки. Я сотни раз слышала, как мама срывается на женщине, оправдывая свою ершистость тем, что они с отцом платят солидное жалование домработнице. Но для меня подобные оправдания не имели никакого значения. И, опасаясь, как бы и без того расстроенная мама не принялась вымещать своё горе на Констанс, быстро сползла с постели и вывела её за пределы маминого поля зрения.
Простите, Констанс, но мама не в духе. Не думаю, что она сейчас может с кем-то встретиться.
Я понимаю, мисс Лодердейл.
Сколько раз я просила называть меня Сарой! После пропажи нашей первой помощницы и няни, мисс Веракрус, Констанс появилась в нашем доме и годами служила верой и правдой. Она знала меня с двенадцати лет и смогла бы рассказать обо мне больше, чем родные родители. С какой начинкой я люблю пироги. В какого мальчика влюбилась в выпускном классе. В какой шуфляде прятала дневник с сокровенными мечтами.
Именно Констанс смазывала мои коленки и дула на них, чтобы не болело, когда я неуклюже падала у балетного станка. Мне не нравилось крутиться на носочках, стирая пальцы в мозоли, и, к неудовольствию матери, этот вид искусства никак мне не давался, а она отправила меня в балетную школу, потому что дочери всех знакомых Лодердейлов из высшего света обязательно ходили в какую-нибудь студию изящного мастерства. А чем дочь Лодердейлов была хуже? Когда я со слезами вытребовала уйти из балета, не выкрутив ни одного приличного па, она поняла, что всем.
Именно Констанс утешала меня, когда Джереми Фэрфакс ни с того ни с сего бросил меня прямо посреди школьного коридора на глазах у всех одноклассников, выставив меня на посмешище. В пятнадцать любое расставание сравнимо с концом света, а когда твоё поражение видит вся школа апокалипсис, не меньше. Маме я сказать побоялась ни к чему было лишний раз доказывать, что её дочь ни на что не годится. Прибежав домой в слезах, я закрылась в комнате, и только Констанс прорвала оборону, навестила меня с подносом румяного печенья и гладила по плечу, пока я не выплакалась до последней капли. А потом взяла мои ладошки в свои и сказала, что Джереми Фэрфакс полный кретин, если воротит нос от такой, как я.
Именно Констанс сидела в первом ряду на вручении дипломов, заменяя мне сразу и отца, и мать. Первый заключал очередную многомиллионную сделку, а вторая штурмовала кабинет мэра не с первой и не последней петицией, чтобы старый кинотеатр в Хэмпдене, в квартале от нашего дома, или отреставрировали или снесли ко всем чертям. Внешний облик района значил для неё больше, чем достижения собственной дочери.
И как только я сближалась с Констанс, и добивалась своего она звала меня просто Сарой, как добрая тётушка, что годами жила с нами под одной крышей мама вихрем вносилась в наши доверительные отношения и пресекала всякую фамильярность.
Она наша домработница, милая. Ошарашено заявляла она, когда Констанс выходила из комнаты и не могла услышать подобных несправедливостей в свой адрес. И должна обращаться к тебе соответственно.
Лишь окончив школу, я научилась давать маминым выходкам отпор, обрела голос и смелость им пользоваться, но всё равно проигрывала в каждой войне. Можно любить человека, но ненавидеть его поступки.
Напряжённость Констанс переполняла коридор до краёв и чуть не вырывалась из окон. Она будто увидела призрак и грызла губы, боясь в этом признаться.
Простите Сара Но ваш отец уже десять минут говорит по телефону, так что миссис Лодердейл должна спуститься. И и вы тоже.
Я нахмурилась. Маму нельзя беспокоить, даже если она в лучшем расположении духа, что бывало нечасто. Но пока ею завладевала хандра, любая микровспышка волнения могла оказаться спусковым механизмом.
Кто же пришёл?
Вы должны сами увидеть.
Идёмте. Сказала я, отдаляясь от комнаты мамы. Поведение домработницы взволновало меня. Я сама с ним встречусь.
Пока винтовая лестница вела меня вниз, я мысленно перебрала имена всех возможных визитёров. Одна из так называемых подруг мамы из местного «клуба жён олигархов»? Миссис Лэнсберри, мамаша Шейлы, с которой мы сидели за соседними партами в старшей школе Хэмпдена и скрыто ненавидели друг друга? Алиссия Сент-Клер, супруга Грэхема Сент-Клера, исполнительного директора сети «Уолмарт»? С ней на пару мама заведовала местным благотворительным фондом, чтобы хоть куда-то вложить свободное время и деньги. Или Барбара Биггли, что жила в начале Гранд-Вью авеню и комментировала каждый выбранный мамой наряд, считая себя законодательницей мод Балтимора? Я видела её гардеробную. Вещей в ней хватило бы, чтобы одеть целый квартал бездомных, а в ней самой смогла бы жить небольшая, непривередливая семья.
Но уже на середине лестницы я выдохнула. В холле переминался с ноги на ногу молодой мужчина, а не одна из этих буржуйских аристократок, которых я на дух не переносила. Высокий и подтянутый гость в простых брюках и расстёгнутом пальто, из которого выглядывал уютный джемпер, а не дизайнерский костюм-тройка. Каштановые волосы зачёсаны чуть на бок. Красивая линия скул и карие глаза. Он сцепил руки за спиной и стоял не шелохнувшись в страхе ступить хоть на шаг дальше гостеприимного коврика при входе или тронуть хоть пылинку на позолоченной раме хотя благодаря Констанс в этом доме нельзя отыскать ни пылинки.
Мужчина позволял себе лишь глазами знакомиться с обстановкой дома, но тут же кашлянул, когда заметил нашу процессию. Я вспомнила мамины уроки хорошего тона и приветливо улыбнулась, ещё когда до гостя оставалось добрых двадцать шагов.
Добрый день. Поприветствовала я мужчину, поравнявшись с ним.
То ли от природной робости, то ли от подавляющего богатства обстановки, тот некоторое время не мог отвести от меня глаза. Не решался заговорить, словно сама принцесса вышла встретить его. Его глаза впивались в черты моего лица, а руки хаотично задёргались. Сперва он расцепил замок и хотел протянуть ладонь, потом опустил руки по швам.
Простите, но моя мать не может сейчас принимать гостей. Взяла я разговор на себя, пока Констанс мялась позади. Но вы можете зайти позже или передать ей что-то через меня.
Мужчина по-прежнему молча пялился на меня, нагнетая обстановку странным напряжением.
Могу я узнать ваше имя? Чуть раздражённо спросила я.
Здравствуй, Сара. Наконец выдавил из себя гость. Откуда он знал моё имя? Я вот впервые видела этого человека.