Дурманящий и поминальный напиток в вере и культах наших предков
Георг Свердруп
Переводчик Максим Викторович Сиренко
© Георг Свердруп, 2023
© Максим Викторович Сиренко, перевод, 2023
ISBN 978-5-0060-9360-7
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Дурманящий и поминальный напиток в вере и культах наших предков
RAUSCHTRANK UND LABETRANK IM GLAUBEN UND KULTUS UNSERER VORFAHREN
Автор:
Георг Свердруп
Осло, 1941
I Der Rauschtrank
Опьяняющий напиток
Отсутствие интереса это поведение, которое чуждо религиозному человеку. В самом глубоком смысле все, что переживает религиозный человек, становится прямо или косвенно частью его религии. И сама религия вырастает из таких жизненных, свежих и неиссякаемых источников, питаясь и обновляясь из них. Но не всякий опыт обладает одинаковой силой и религиозным потенциалом.
Особенно действенными ферментами религиозного чувства становятся те переживания, которые воспринимаются как обязательные условия жизни, потому что они вывали то или иное изменение в нашем состоянии. Источником такого измененного состояния является зелье (Trank). Оно действует мощнее и оставляет по себе больший след, чем большинство других состояний, которые испытывают люди, потому что его эффект столь же внезапен, сколь и ощутим. Но зелье бывает разных видов, и употребляют его с разными целями. Один напиток отрезвляет (Labetrank), другой опьяняет (Rauschtrank).
Это простое разделение сильно повлияло на развитие религии. Однако его значение не останавливается чисто на телесном отрезвлении или телесном опьянении. Именно нуминозный эффект в восприимчивых душах наших предков дает нам возможность отнести опьянение к феноменологии религии. В зависимости от обстоятельств, человек может ощутить многое: трезвость, освежение, силу, плодородие, полноту жизни, даже обновление и возрождение жизни. Но через опьянение лежит путь к слиянию с божеством. Первобытные культуры считают любое опьянение священным состоянием буквально священнодействием. В традиции ацтеков преступление, совершенное в состоянии опьянения, не влекло за собой наказания. Считалось, что в действиях пьяного человека проявляла себя высшая сила1.
Для всего арийского племени опьянение и подобные ему экстатические состояния были признаком наполненности священной (или божественной) силой. В Древней Греции сок виноградной лозы имел двойное назначение: он одновременно был и объектом наслаждения, и пищей. Согласно Гомеру, жизненная сила и мощь человека содержатся в хлебе и вине2, поэтому даже детям давали пить вино, как, например, Ахиллесу3 в детстве. Также мы находим у Плиния, что греки называли этот напиток «биос»; то есть они приписывали ему свойства, напрямую поддерживающие жизнь4. В своей вере в его животворную силу греки даже считали вино кроветворным напитком, а значит, напитком жизни, ибо кровь и есть жизнь.
Афиняне приписывали молодому вину особый оздоровительный эффект, а римляне искали этот эффект в сусле5. Но вино было известно древним и как опьяняющее и возбуждающее средство. Феогнид из Мегары противопоставляет его оздоровительный эффект чисто наркотическому6. Ни один народ так сильно не возводил полет души к действию опьяняющих напитков, как это делали эллины. Также вспомним, что именно в культе Диониса, от которого буквально веет экстатичностью, родилась аттическая трагедия. В стихах Архилоха поэт-герой поет песню бога, дифирамб, наполненный дионисийским экстазом7. Согласно Афинею, Софокл упрекает Эсхила в том, что Эсхил писал свои трагедии в состоянии опьянения; вероятнее всего, что Алкей и Аристофан творили в таком же состоянии8. Мы уверены, что они смогли бы спокойно принять упреки в этом и даже улыбнуться, восприняв их как похвалу. Как сказано у Платона, и о чем знают поэты, мания в значении энтузиазма одержимости это благо: «Вдохновение и неистовство третьего рода, от Муз исходящее, охватив нежную и чистую душу, пробуждает ее и приводит в вакхическое состояние, которое изливается в песнях и во всем прочем [поэтическом] творчестве, украшает бесчисленные деяния старины и воспитывает потомство. Но кто подходит к вратам поэзии без неистовства, Музами посылаемого, будучи убежден, что он станет годным поэтом лишь благодаря ремесленной выучке, тот является поэтом несовершенным, и творчество такого здравомыслящего поэта затмевается творчеством поэта неистовствующего Стоя вне человеческих стремлений, прилепляясь к божественному, он служит предметом порицания со стороны большинства, как человек ума лишившийся, но люди не ведают, что его состояние состояние вдохновения9».
Согласно греческим представлениям, когда вино высвобождало поэтическое творчество, в человека вселялся Бог. Это был Бог вина, который или находился в вине, или, поскольку оно происходило из лозы, переходил в него из виноградной лозы. Однако первоначальное имя этого Бога не дошло до нас с полной достоверностью: дело в том, что Дионис изначально вообще не ассоциировался с вином. То вино, которым Одиссей опьяняет циклопа и которое прямо описывается как напиток богов, было даром не Диониса, а Аполлона10. Греки знали много других основателей культа виноградной лозы, а не только одного Диониса. Только в Элладе, и к тому же довольно поздно, Дионис стал богом вина.
Во Фракии и в древнейшие времена вино играло лишь подчиненную роль в культе этого Бога. Во фракийском культе Диониса были известны и использовались другие опьяняющие вещества, действие которых соответствовало действию вина: пиво, сваренное из ячменя, а также опьянение определенными видами зерна11.
Мисс Джейн Харрисон утверждает, что имена Bromios, Brakes, Sabazios, Dithyrambos, считающиеся синонимами Диониса, этимологически происходят от слов, обозначающих опьяняющие напитки, приготовленные из растений и используемые в культе Диониса12. Природа этого Бога была гораздо более просторной и гибкой, чем его описание как просто «Бог вина». Оргиастическое вдохновение, характерное для его культа, восходит скорее к диким пляскам, чем к вину. В этой одержимости, которая имеет первобытную, скорее даже догреческую основу13, мы видим самое мощное проявление его природы. Мы не можем точно сказать, является ли это и основой его бытия. Дионис также был символом легких нравов, это Бог роста и плодородия, и поэтому празднества в его честь проводили весной. Это были фаллические процессии, и в этих празднествах принимали участие по большей части женщины, как, например, и в фаллическом культе Фрейра на Севере14.
Как и германское пиво, индийская сома это ферментированный напиток, который был частью трапезы. Сома одинаково возбуждала и богов, и людей; и те и другие стремились ее получить. Но когда жречество обрело огромную власть и сформировалось в отдельный класс, оно монополизировало зелье сомы для Богов и жрецов и перевело его в статус жертвенного напитка. Как в старшей, так и в младшей Ригведе карма означает, с одной стороны, жертвоприношение сомы (а именно жертвоприношение Индре) и, с другой стороны, деяния Индры, особенно те, которые совершаются в состоянии опьянения сомой.
Из-за возросшей ценности сомы появляется идея о том, что она является необходимой пищей для богов, более того, что сома и есть Бог. В последнем случае мы сталкиваемся с довольно примитивным типом мышления, согласно которому опьянение и экстаз смешиваются и, будучи родственными состояниями возбуждения, ведут в ту сферу существования, где, преодолев пределы человеческой природы, человек приближается к силам, получает к ним прямой доступ и объединяется с ними. «Так мы выпили сому и стали бессмертными. Мы достигли света, мы обрели богов15». В этих строках выражена вся сила пьянящего зелья: оно возвышает до уровня божественного, приближает к бессмертию, а также дает возможность внутреннего просветления.
Германцы знали из собственного, дорого приобретенного опыта, что опьянение помогает преодолеть пропасть между рациональной, то есть повседневной, и иррациональной, религиозной жизнью. Именно поэтому они предпочитали переживать опьянение не в одиночестве и в привычной обстановке, а при торжественных обстоятельствах и в компании других людей.
Наиболее важные обсуждения древние германцы проводили во время пиршеств с пивом и вином16. Любое соглашение нужно было заключать при употреблении пищи и питья, иначе оно не имело полной силы. Как гласит старая немецкая поговорка, «мы пьем друг за друга», т.е. пьем за здоровье того, с кем пьем. Выпивая вместе, человек обретал ближнего, втягивал его в свой мир, нейтрализовал все импульсы его враждебности, лишал его изолирующего самодовольства.
В ходе общего возлияния даже злейшие враги могли смыть взаимную вражду17. И даже названия старинных застолий показывают нам, какое видное место занимал пьянящий напиток. Вряд ли в году было такое собрание или праздник, который не обозначался бы суффиксом, значащим «пиво» öl: jola-öl, haust-öl, ersda-öl, fesstar-öl, sjaundar-öl и т. д. О постоянном наличии такой насущной потребности, стоящей за этими названиями, нам говорят соответствующие термины в норвежских диалектах: Barnsöl, festaröl, gravöl, arvöl.
О высокой оценке самого факта употребления пива свидетельствуют и многочисленные выражения, обозначающие социальные действия: olbupz (приглашение на пир) ölstemna (швед., пир), fara til oldrs (выехать на пир), olbekkr (скамьи), olteiti (радость праздника), olsidir (обычаи пира), oldrhus (дом пира), oldhusmen (гости18).
Помимо таких внутриязыковых доказательств значимости опьяняющих напитков в народной жизни мы находим свидетельства в устной традиции, и их очень много. Оставаясь живым народным обычаем, подношение напитков и еды широко распространено или было распространено в большинстве церковных мистерий Норвегии19. Подношения состоят в основном «из продуктов сельского хозяйства с очень небольшим процентом мяса и обычного напитка, пива20. Эти дары приносят отчасти на открытом воздухе, отчасти во дворе или рядом с ним. Подношения на открытом воздухе совершаются на холме или возле возвышенности, у дерева в лесу, у могильного камня, у отдельно стоящего дерева, у камня, в поле. Во дворе подношение совершается на высоком месте, на деревянных божках, на пороге, в спальной комнате, на кухне, в комнате на полу, в погребе, под коровником, в коровнике, у каменной плиты во дворе21. Из этих групп мест для жертвоприношения холм и двор с их окружением выделяются как резко обособленные зоны, причем у каждого места есть своя традиция и отдельный культовый мотив.
Существующее в культе разделение жертвенных мест самым достоверным образом подтверждает наше представление о том, что легендарные образы норвежского фольклора делятся по таким типам, как дух холма и дух двора22. Что касается времени, то, действительно, жертвоприношение связано с обычными днями празднования и поминовения, но предпочтение отдается Рождеству.
Место принесения так называемой «могильной жертвы» дает нам прямое указание на то, кому она предназначена. В кургане мы встречаем то, что, согласно народным поверьям, должно обитать внутри холма этого кургана. Вот норвежские названия, связанные с погребением: haugefolket, haugebonde, haugetusse, haugtassen, haugbukk, tussen, vette, underjordiske, huldren23. В тесной связи с могильным культом курган рассматривался как территория, обладающая собственной силой (ср. «мана»). О том, насколько опасно было нарушать связанные с захоронением запреты, говорят многочисленные записи, относящиеся к более поздним и позднейшим периодам24. Такие записи позволяют нам проследить четкую связующую линию от каменного века до наших дней25. Во дворе люди обращались к различным духам-хранителям места, однако не все эти духи могут быть отождествлены только с духами умерших26 (норв.: nissen, tussen, kvernkallen, underjordiske, grannen, huldren, gardsbonde, jolesveinar, jolekall, haugety27).
Мы считаем, что дополнить и углубить знания о более древней, языческой религиозной жизни наших предков можно свидетельствами из более поздней народной традиции, если историческая связь между этими двумя областями может быть доказана, или хотя бы есть большая вероятность наличия такой связи. Мы полагаем, что нашли следы такой связи в формах приветствий, сопровождающих норвежское жертвоприношение духу холмов и ферм28.
Они имеют старомодный характер, позволяющий предположить, что в этом случае мы имеем дело с остатками исчезнувшего жертвенного ритуала. Такие обращения, как stakkar и kroken, соответствуют концепции благосклонности benevolentia при поклонении предкам; другие напоминают galdrar и yfirsongvar из древнеисландской литературы29.
Как в новых норвежских формулах приветствия и обращения к духам, так и в древних северных магических песнях сила магических слов увеличивается за счет их повторения30. Заклинания духов и магические песни могут также использоваться для ритуального пробуждения мертвых; в этом случае они сопровождают процедуру древненорвежского утисета (ütiseta), в ходе которого человек садился в определенных местах (на перекрестках, на холме), чтобы вступить в контакт с миром духов. Так, например, Грёа, мать Свипдагра, призывает своего сына посетить ее могилу, когда тот сталкивается с жизненными трудностями31. Вспомним, что христианские законы ревностно борются с некромантией вплоть до времен Магнуса Хяконссона32; например, молодой Ормелен отправляется на родовой холм, чтобы «заставить мертвых говорить»33, а в записи, датируемой примерно 1880 годом, упоминается обычай ложиться на холм, чтобы получить желаемые ответы во сне34.
Легко доказать, что норвежские жертвенные обычаи дают нам представление об общих германских обычаях и идеях. Приведем несколько характерных примеров35. Жители Гебридских островов приносили пиво в жертву морским духам вплоть до конца XVII века: в День всех святых они варили крепленое пиво и с молитвой выливали его в море. Шкиперы Оркнейских островов окропляют свои лодки пивом, когда готовятся к новому плаванию в день Святого Петра. Этот обычай, вероятно, следует понимать как подношение духу воды. В вендском Моллене, когда открывают бочку с пивом, женщины жертвуют первый бокал пива из такой бочки духам колодца. В канун Йоля в Швеции гномам дают пиво и молоко от черной коровы. На похоронах жертвоприношение пивом было особенно распространено среди ганноверских вендов (около 1700 года). Немецкий крестьянин выливает пиво или бренди в воду у мельницы, чтобы угостить водяного духа; таким же образом принято потчевать пивом и мельничного гнома. Кроме пива ему подносят молоко, конкурирующий по популярности и при этом не хмельной напиток. Например, по субботам многие фермеры в Швеции приказывают своим работникам выливать пахту на корни двух берез, которым также приносят съедобные жертвы. Смысл, который другие народы могут вкладывать в эти обычаи, лучше всего иллюстрирует обычай, принятый у пермяков в России: пиво наливают в разверстую могилу, восклицая: «Пей, пей, как раньше пил36».
Как естественный результат жизненного уклада, наши предки сформировали знания о том, что если зелье помогает согреть замерзшие конечности и разогнать гнетущую тьму северной зимы, дав внутренний свет возбужденному им разуму, то они и будет наиболее священным и почитаемым. Глубоко и более ярко, чем большинство других народов, пережили они унижение и возвышение, превращение в животных и богов, вызываемые опьяняющими напитками. Наши поэты убедительно свидетельствуют об этом, и слог их не прерывается на протяжении тысячелетий. Знаменательно, что выдающийся литературовед Севера смог описать нордическое шествие Бахуса37, дионисийские образы в истории нордического духа. Дионисийскими они были потому, что исполнены уверенности в том, что жизнь это результат влияния демонов, дионисийские черты их также и в том, что они «всё доливали вино жизни в жертвенную чашу человечества38». То, что наши предки получали доступ ко всем тайнам через хмельную братину, обусловило своеобразные колебания отношения к напитку. Уже поэт «Речей Высокого» предостерегает от ofdrykju: