Десять лет своей жизни я выслеживал таких, как нынешний владыка Самайна
Персефона растерялась. Нет, её не затруднит сгонять в Загранье и передать Артемису чужое запоздалое покаяние, если от этого старому румынскому охотнику полегчает. Тот вздохнул ещё раз и добавил:
Таких, как все, ныне здесь присутствующие. А выловив, очищал.
В странном «очищал» невольно слышалось другое слово. Княгиня вздрогнула и, погрешив на трудности перевода, рискнула уточнить:
В смысле убивали?
Нет, криво усмехнулся Нэндру. Хуже.
Сын сельского знахаря, потерявший мать и сестру в неравной драке с карпатской нечистью мог ли он не посвятить себя отмщению? Дабы идти со временем в ногу, Нэндру окончил медицинский институт. Днём скромный молодой педиатр, ночью он скрывал лицо и превращался в стража благого порядка. С одного взгляда при беглом осмотре научился Нэндру выявлять в детях признаки двоедушия; узнав их адреса из больничных карт, он приступал к наблюдению. Ждать порой приходилось долго, но ни разу впустую. И когда, повинуясь зову небесных тел или неодолимой магии ключевых точек календаря, в детях просыпалась и являла себя иная душа, их настигал Нэндру.
Транквилизаторы вместо святой воды, электроды вместо крестов и осиновых кольев. Подающий надежды доктор продолжал идти со временем в ногу, при необходимости не брезгуя и более традиционными методами экзорцизма.
Я изгонял из них нечистую душу, уронив седую голову на руки, выдохнул Нэндру.
Невозмутимость удержалась на лице Персефоны с трудом. Она знала, каково это впервые познать свою тайную суть: словно пробиться сквозь камень к подземной реке, словно разжечь из искры крылатое пламя. Знала, как иссякают потоки и гаснут огни, щедро засыпанные колючим песком насмешек и наказаний, отвержений и обид. Или как, отчаянно защищая себя, обращаются в цунами и взрыв, неспособные после этого ни к чему, кроме яда и пепла.
Виноват ли был трансильванский юноша в том, что встретил на своём пути лишь тех, кто уже стал яд и пепел? Виноват ли в том, что решил топтать дурманные цветы, не ожидая от них никаких плодов, кроме ядовитых?
Это очень больно, прошептала Персефона, сама не зная, чью боль она чувствует сильнее: доктора-охотника или тех, кого он подверг излечению.
Я думал, что делаю благо, голос Нэндру сорвался, в попытке вернуть самообладание он хрустнул пальцами. Родители тех детей порой обсуждали при мне, что их бесенята каким-то чудом присмирели, стали тихи и послушны. Чудом, ха И неизвестно, сколько бы я продолжал, если бы не встретил свою Богданку. А потом у нас на горизонте наметился первенец. И тут-то меня настигло
Не удержавшись, Персефона глянула на Нэндру по-особому. Он обмолвился обо «всех, здесь присутствующих» значит ли это, что и сам он
Невероятно, но факт. Сквозь сияющий сумрак на краю восприятия зрительного и сверхчувственного Персефона разглядела под тонкой вышитой рубашкой Нэндру и отблеск двойного огня, и размытый сумрачный порез давнего проклятья. «С чем боролся, на то и напоролся», проскочила злорадная мыслишка, и она-то Персефоне не понравилась именно тем, что в первый миг понравилась. Прикрыв глаза, Княгиня изловила мыслишку и сжала ладонь, хрустнув пальцами не хуже Нэндру.
Однажды меня самого обрекли выбирать меж двумя душами, а я в ответ лишь посмеялся, продолжил тот. И не вспоминал о том проклятии, пока Богданка рожать не начала раньше срока. Как довёз не помню. Больницу на уши поставил, да всё равно не вышло выбора избежать. Понимаю, каков он быть должен, но не могу Богданку отпустить: и сам люблю, и ребёнку мать нужна. И тут она мне обними, говорит, крепко-крепко, укрой в себе от глазатых да крылатых, и я с тобой до края и после останусь, и сыну через тебя свою ласку да любовь подарю
Плечи Нэндру дрожали, лица он не поднимал, но Персефона видела, как на пёструю ткань ковра падают крупные тёмные слёзы. Не выдержав, она придвинулась ближе и коснулась пальцами чужой руки. Ладонь Нэндру раскрылась в ответном жесте, и из неё на ковёр выпал багровый булыжник. Рядом приземлился серый камешек Персефониной мыслишки. Княгиня вздрогнула. Сострадание было сутью её человеческой души, в доброте её даже упрекали, так откуда это? И неужто б швырнула в того, кто кается?..
К вечеру окрестные скалы оказались украшены пирамидками из сложенных друг на друга камней. Их равновесие казалось ненадёжным, а вес небольшим, но кое-где под тяжестью высказанных тайн, покаянных признаний и неподъёмных истин крепкая скальная порода пошла трещинами.
В лунном свете камни охватила дрожь на грани вибрации и звука, трещины пошли уже по ним самим, и вскоре от каждого не осталось ничего, кроме сухой пыли и живой сердцевины, что стремительно уходила корнями в землю, а стрелой ростка в небеса.
Время Бельтайна. День четвёртый: воздух
Над крепостными руинами раскинулась пронзительная лазурь ясного неба. Свежий ветер заигрывал с флагами и лентами, перьями и длинными волосами. Звенели колокольчики в ловцах снов. На площадке воцарился утренний чайно-кофейный аромат, к которому вскоре добавился сдобный дух.
Музыканты в дальнем углу площадки погрузились в магию совместных импровизаций: чуткий слух Сьены выхватывал то жаворонковый полёт флейты, то тягучий ручей виолончели, то прохладную капель арфы. Вскоре с арфой сплелась гитара, а вслед им вступил бархатный баритон.
Ты победил дракона в честной схватке
Так отчего тревожен чуткий сон?
Ты видишь, глянув в зеркало украдкой,
Что часть твоей души и есть дракон
Налетел тёплый ветер, беспечно зазвенели бусины в волосах Сьены, но она шагнула ближе к музыкантам, входя в пространство песни по колено, затем по пояс.
Ты хочешь заглушить мой голос сталью,
Разбив, как чашу, свой непрочный мир.
Но я сильней во тьме твоей печали
И пламя гнева мой извечный пир
Эта песня уже звучала в ночь перед открытием фестиваля но в тот момент, усиленная динамиками и огненными танцами, она стала заклинанием, от которого костёр обрёл чистоту и мощь ритуального пламени. Сейчас, слышная лишь тесному кругу любителей просыпаться с рассветом, песня казалась исповедью о тяжкой внутренней борьбе.
Но мне не нужно славы и короны.
Средь рыцарей могучих с давних пор
Скажи: кто смело вызывал Дракона
На разговор5?
Последняя краткая строка показалась Сьене дротиком среди стрел но если стрелы красиво попадали в мишень, то дротик пробил её сердцевину навылет. Дыхание у птицедевы перехватило, ритуальный костёр обдал её гудящим жаром, в котором на миг восстала подожжённая Артемисом церковь, и Сьена шарахнулась к низкому парапету с видом на небо и море. Быть может, именно поэтому ей выпало первой заметить, как близятся к острову летучие эскадрильи.
Воздух! не слишком придя в себя, крикнула Сьена.
Не паникуй, чай не авианалёт, с доброй усмешкой отозвались рядом.
Сьена обернулась. За правым плечом маячил растрёпанный парень в потёртых многокарманных штанах. Вчера они помогали друг другу скинуть камни с душ и тем более неловко стало Сьене, напрочь забывшей его имя.
Привет, э-э
Юодгальвис, протянув визитку, напомнил парень. Не трудись запоминать: на мне проклятие, оно и не позволит. Можешь звать Хорь, на кличку не распространяется.
Вчерашние истории Хоря Сьена предпочла бы забыть вместо его имени. Пять лет назад парень вписался волонтёром в археологическую экспедицию, где в первый же день отыскал обломок старинного меча. Поддался соблазнительной идее припрятать и продать, даже покупателя нашёл, но на встрече с ним, доставая меч из тряпок, неловко порезался. Меч же, вкусив крови, рассыпался в прах и высвободил проклятие, которому плевать было, что Хорь не прочёл и не собирался принимать условия соглашения.
Вскоре парню не стало равных: он рыл там, где никому и в голову не приходило, но всякий раз вылезал из нор с добычей. Хорь изрядно всхуднул и получил за это кличку, но причина его худобы крылась не столько в рытье, сколько в еженощных видениях. Неупокоенные останки взывали и указывали путь, попутно излагая несчастному археологу истории своих жизней и смертей. Не в силах вывезти такой груз в одиночку, Хорь пересказывал истории у костра, быстро прослыв чокнутым талисманом раскопа. Но пока ребята восхищённо крутили пальцами у висков, начальник экспедиции тайком писал откровения Хоря на диктофон. Потом перепечатал и издал книгу. Под собственным, разумеется, именем. Холодное бешенство охватило Хоря с такой силой, что он пришёл давать в морду начальнику и успешно дал.
Очнулся в дурке, обколотый по самое не могу, рассказывал археолог птицедеве. Зато мёртвые не шастали. Вместо них пришла дева в белом и с мечом, который я раздолбал, в руках. Показала, каков он был изначально гляжу, а на клинке надпись: «Имени того, чью кровь сей меч пролил, не сохранит история». Может, оно и к лучшему: мою историю болезни через пару дней протеряли, а потом я сам сбежал. Вернулся на раскоп, и там мертвецы мне вновь являться стали, но по совету белой девы я с начальником помирился и отдал права на все свои откровения. Точнее, их откровения
Пред мысленным взором Сьены встали музейные таблички в духе: «Шедевр такого-то века, автор неизвестен». Хорь пытался дерзко присвоить историю и в наказание стал её безымянным проводником. Это казалось птицедеве справедливым. Но раскаяние и смирение уже состоялись, а беспокойные души продолжали занимать к парню очередь.
А не говорила ли дева, как избавиться от проклятия? спросила Сьена. Или оно, блин, досмертное? И кто она вообще такая?
Имя меча, выдохнул Хорь. И ей нужен такой же новый. Она мне его образ ещё пару раз во сне являла, и я зарисовал все детали. Да только никто из знакомых кузнецов за эту работу не взялся сложно, говорят, и технология старинная
Тут Сьена цапнула Хоря за руку и уволокла в шатёр Персефоны, спрашивать контакты датского мастера. Если он выковал символьную печать, что по сей день крепко держала шов на ткани бытия, то с мечом наверняка справится.
Кузнец попросил у Хоря рисунки, полдня не отвечал, а к вечеру обрадовал его согласием. Камень с души у парня упал буквально, и тот отнёс его на гору к остальным.
К утру гора проросла. Упругая зелень невиданных растений стремилась в зенит со скоростью, необычной даже для чудесного. Старшая независимых волшебников навестила будущий сад в одиночестве, ступая осторожно и улыбаясь светло.
Никому не было ведомо, как сомневалась она в собственных силах. Как продолжала сомневаться, созывая близких и надёжных соратников, до мелочей продумывая сложный узор многодневного мероприятия. Как получала внезапные отказы от тех, кого считала самыми близкими и надёжными но упрямо не отменяла путь к избранной цели ради тех, кто рискнул поддержать её на этом пути.
Примечания
1
О мой бог, эти линзы не для звёзд (нем.)
2
Чароит
3
Чароит
4
Анна Закревская
5
Песня Desfer, текст Agni, Desfer