С суши и со стороны Японского моря оборона города-крепости опиралась на пять фортов, три люнета, два редута, два временных укрепления и 11 открытых артиллерийских батарей. Во время Русско-японской войны в крепости сооружено было много окопов, блиндажей и других сооружений полевой фортификации.
Сильным от природы форпостом Владивостокской крепости являлся остров Русский, с крутыми обрывистыми берегами и с несколькими удобными, защищенными со стороны моря бухточками. В северной части острова Русский были сооружены два форта и пять открытых орудийных позиций. Близость к городу позволяла в трудную минуту усиливать гарнизон острова, а созданная система наблюдения и оповещения гарантировала безопасность от внезапного появления вражеского флота перед крепостью.
Главная линия крепостной обороны по своей дальности не обеспечивала защиту города Владивостока от артиллерийского обстрела японцами с моря. На вооружении крепости состояло 400 орудий, из них крепостных, крупнокалиберных было только 80.
Опасность состояла в том, что в случае японского десанта на юге Приморского края и осады Владивостокской крепости ее защитникам крайне трудно было бы вести с неприятелем контрбатарейную борьбу. Японская армия имела большой парк тяжелых осадных орудий, который насчитывал от 10 до 180 единиц.
Оставались нерешенными и многочисленные проблемы тылового обеспечения русских военных сил на Дальнем Востоке. Там не создавались предприятия оборонной промышленности, которая могла бы хотя частично обеспечивать действующую армию боеприпасами, снаряжением, производить ремонт вооружения и судовых механизмов.
Потребность в военно-промышленной базе на Тихоокеанской окраине Российской империи обуславливалась наличием всего одной Сибирской железной дороги, связывавшей Дальний Восток с центром страны. Морские перевозки в случае войны отсутствовали.
Сибирская железная дорога, возводившаяся в крайне тяжелых географических условиях, еще не была достроена и обустроена. В силу этого она обладала крайне низкой пропускной способностью: в начале войны всего три пары воинских поездов в сутки. Лишь через пять месяцев количество поездов увеличилось до 78, а к концу войны оно достигло 14 пар в сутки. От Челябинска до Ляояна эшелон с войсками шел более 20 суток, из российской столицы до столицы КВЖД города Мукдена около 50 суток. Русское командование при организации тыла Маньчжурской армии «забыло» использовать судоходные реки Амур и Уссури.
Поэтому сосредоточить в кратчайшие сроки в Маньчжурии полумиллионную русскую армию, снабженную всем необходимым для ведения боевых действий, как предполагало высшее военное командование России, было практически невозможно. Все дело упиралось в Транссибирскую железнодорожную магистраль. Война с Японией со всей убедительностью доказала это.
Железнодорожные перевозки требовали постоянной охраны. Во всех районах Маньчжурии действовали многочисленные банды хунхузов, которые помимо грабежа китайских деревень, регулярно нападали на КВЖД и особенно часто на русские обозы, когда тыловые грузы перевозились на гужевом транспорте погонщиками-китайцами. Хунхузы старались в первую очередь захватить продовольствие. Слабость местной китайской администрации потребовала от русского командования усиленной охраны армейских тылов и коммуникаций.
Между тем отношения России с Японией ухудшались не с каждым годом, а с каждым месяцем. Различные милитаристские и шовинистические организации раздували на Японских островах антироссийскую пропаганду. Столичные и провинциальные газеты пестрели статьями, в которых читателям старательно доказывалось, что Япония легко выиграет войну с Россией. Так, в газете «Ниппон Симбун» от 18 сентября 1903 года анонимный автор в самурайском духе писал:
«Я как военный стою за войну. Экономические соображения не должны играть роли, раз затронута честь государства Нынешние отношения с Россией должны окончиться войной. Театром войны будет пространство от корейской границы до Ляодунского полуострова включительно. Наша армия знает эти поля Напрасно думают, что война будет продолжаться 35 лет. Русская армия уйдет из Маньчжурии, как только флот русский будет разбит».
С целью еще больше обострить обстановку на Дальнем Востоке Токио летом 1903 года возобновило переговоры с Санкт-Петербургом. Требования Японии касательно Кореи и Маньчжурии вскоре превзошли допустимое. Император Николай II писал царскому наместнику адмиралу Е.И. Алексееву, что надо «дать понять японскому правительству, что права и интересы свои в Маньчжурии Россия намерена отстаивать вооруженной рукою».
В Токио спешно готовились к разрешению противоречий с Россией силой «уже отточенного» оружия. Кроме протектората над Кореей, японцы с провокационной целью потребовали доступ в Южную Маньчжурию. Российское правительство, естественно, отвергло такое требование. Если протекторат над Кореей оно и готово было признать с некоторыми оговорками, то взамен потребовало полного отказа японской стороны от других претензий.
23 декабря 1903 года со стороны Японии уже в ультимативной форме последовали новые предложения относительно южной Маньчжурии. Нота подкреплялась бряцанием оружия: начались спешные перевозки боеприпасов в военно-морские порты, прекратились занятия в морской академии, артиллерийской и минной школах, был объявлен призыв резервистов в армию, отменены все пароходные рейсы в Америку и Австралию, в экстренном порядке стали мобилизовывать гражданские суда для перевозки войск, началась подготовка к отправке в Корею трех пехотных бригад
Правительство России, ощущая собственную неготовность к большой войне на Дальнем Востоке, согласилось признать интересы Японии в Маньчжурии. Но только в той мере, в какой их имели державы Европы. Японская сторона отвергла такое предложение, и в Токио начался новый всплеск националистической агитации за немедленную войну.
Барон Шибузава на собрании в клубе столичных банкиров заявил: «Если Россия будет упорствовать в нежелании пойти на уступки, если она заденет часть нашей страны, тогда даже мы, миролюбивые банкиры, не будем в силах далее сохранять терпение, мы выступим с мечом в руке». На страницах газеты «Ници-Ници» появился лозунг: «Бейте и гоните дикую орду, пусть наше знамя водрузится на вершинах Урала».
Масла в огонь подлил американский президент Теодор Рузвельт, официально заявивший, что в предстоящей войне США будут придерживаться благоприятного для Японии нейтралитета. За несколько дней до начала войны Токио посетил, безусловно, не с целью экскурсии, американский военный министр Тафт.
Царское правительство, предпринимая экстренные меры по наращиванию военных сил на Дальнем Востоке, старалось затянуть переговоры в надежде, что в ближайшее время Япония все же не решится на вооруженное выступление. Российскому послу в Токио была направлена телеграмма, в которой Японии делались новые уступки. Но японские власти задержали телеграмму в Нагасаки (или в самом Токио).
И тогда под предлогом неполучения ответа на свои требования империя на Японских островах 24 января 1904 года порвала дипломатические отношения с Россией. Российскому посланнику барону Розену было предложено вместе с миссией незамедлительно покинуть Токио. По сути дела, это было неофициальным объявлением войны.
Японский посол в Санкт-Петербурге Куримо, отзывавшийся из России, получил от своего шефа барона Комуры телеграмму следующего содержания: «Японское правительство решило окончить ведущиеся переговоры и принять такое независимое действие, какое признает необходимым для защиты своего угрожаемого положения и для охраны своих прав и интересов».
По той информации, которая поступала из Токио, и характеру поведения японской дипломатической миссии на переговорах в Санкт-Петербурге было совершенно очевидно, что Страна восходящего солнца не собирается урегулировать спорные вопросы на Дальнем Востоке путем мирных переговоров и твердо решила воевать со своим соседом.
Японцы лишь ждали наиболее благоприятного момента. Он определялся завершением последних приготовлений к войне и, в частности, прибытием новейших броненосных крейсеров «Ниссин» и «Касуга» на острова. На основании этой информации можно было с точностью до нескольких дней установить время начала Русско-японской войны.
Многие русские военные руководители своевременно предупреждали правительство и лично государя о неотвратимости войны и наиболее вероятном способе ее начала со стороны неприятеля. Первым это сделал контр-адмирал С.О. Макаров, который за десять лет до начала Японской войны в докладе морскому министру вице-адмиралу Ф.К. Авелану указывал, что активные действия японцев против России на Дальнем Востоке, вероятнее всего, начнутся с «нападения на русский флот с целью его уничтожения».
В новой секретной записке начальника кронштадтского порта уже вице-адмирала С.О. Макарова, направленной в Главный морской штаб 8 марта 1900 года, тревожно подчеркивалось:
«Сухопутная оборона Порт-Артура 22 версты, местность крайне пересеченная, и на нее назначают лишь 200 орудий, хотя подкомиссия, проектировавшая вооружение Порт-Артура, требовала 447 орудий. Представляется существенная опасность, чтобы полумера эта не имела пагубных последствий.
Япония, прежде всего, займет Корею, а нашему флоту, оперирующему вдали от баз, будет невозможно помешать высадке японцев в каком угодно месте. Заняв Корею, японцы двинутся к Квантунскому полуострову и сосредоточат там более сил, чем у нас. Падение Порт-Артура будет страшным ударом для нашего положения на Дальнем Востоке».
Это было прозорливо сказано о финале Японской войны в 1905 году флотоводцем С.О. Макаровым в 1900 году, когда многое на будущем театре военных действий можно было поправить.
Как же в Главном морском штабе откликнулись на макаровскую секретную записку? Управляющий Морским министерством адмирал П.П. Тыртов в своей резолюции обвинил будущего героя порт-артурской эпопеи чуть ли не в паникерстве. В тыртовской резолюции, среди прочего, подчеркнуто говорилось:
«Не могу не обратить внимания адмирала Макарова на его несколько пессимистический взгляд на оборону Порт-Артура».
Аналитический вывод о возможности внезапного нападения на русскую Тихоокеанскую эскадру в месте базирования (в Порт-Артуре) был сделан и на основании стратегической игры, проводившейся в Морской академии в 19021903 годах. Однако и этот вывод в виде письменного заключения не был принят во внимание, будучи сдан на хранение в архив. Подобную участь ранее постиг и макаровский доклад морскому министру.
Императору Николаю II подавались для прочтения военным и морским министрами совсем иные доклады о положении дел на Дальнем Востоке и, в частности, в Порт-Артуре. В них не виделось скорой опасности вспышки войны с Японией, тон и содержание были успокоительные: все у нас хорошо, мы на берегах Тихого океана крепки, к нам не сунутся.
Опытного во флотском деле командира Кронштадтского военного порта С.А. Макарова беспокоила и неподготовленность Тихоокеанской эскадры к началу боевых действий. Уж кто-кто, а он знал, что такое повседневная боеготовность броненосного флота, которой он занимался при исполнении должности первого флагмана практической эскадры флота Балтийского моря.
Словно в подтверждение этой озабоченности, младший флагман Тихоокеанской эскадры контр-адмирал князь П.П. Ухтомский писал, что будущий театр военных действий не изучался должным образом. Корабли, «кроме Дальнего и бухты «Десяти кораблей» никуда не ходили», берегов наших не знали». Артиллерийские стрельбы на флоте Тихого океана проволись редко.
Говоря о взаимодействии порт-артурской эскадры с береговой крепостной обороной, тот же контр-адмирал П.П. Ухтомский отмечал, что когда началась война, «наши миноносцы боялись подходить к нашим берегам, опасаясь быть расстрелянными своими же батареями».
Говоря о неподготовленности русского флота на Тихом океане к войне с Японией, командир эскадренного броненосца «Севастополь» капитан 1го ранга Н.О. Эссен отметил: «Весь строй нашей судовой жизни очень далек от боевых условий». Еще резче высказался один из русских адмиралов, заявивший, что «наш современный в русско-японской войне флот представлял в смысле тактической подготовки нечто вроде «морской милиции», но не «регулярной» военной силы».
Конечно, когда осенью 1903 года начался последний этап подготовки Японии к войне, российская сторона за оставшиеся до начала боевых действий три месяца просто не могла наверстать то, что не было сделано за предыдущие десять лет. Однако и этого времени хватило бы на то, чтобы принять целый ряд мер для повышения обороноспособности российского Дальнего Востока. В частности, повысить боеготовность сухопутных войск и обеспечить безопасность кораблей Тихоокеанской эскадры на случай внезапного нападения на них японских морских сил. Но и этого не было сделано.
Нельзя сказать, что военные и государственные руководители России вообще не понимали всей серьезности сложившейся на Дальнем Востоке обстановки и не принимали частичных мер к обеспечению обороноспособности тихоокеанской окраины государства. Что бы ни писали о проигранной войне, такая тревога в действительности была.
Так, 13 января 1904 года царский наместник адмирал Е.И. Алексеев телеграфировал министру иностранных дел графу В.И. Ламсдорфу:
«Существенное разногласие между Россией и Японией вполне выяснено, способа для достижения соглашения взаимной уступчивости нет, вооруженное столкновение с Японией неизбежно, можно только отдалить его, но не устранить».
Из этой телеграммы видно, что царский наместник, две недели спустя назначенный императором Николаем II главнокомандующим вооруженными силами России на Дальнем Востоке, реально оценивал ситуацию. Он предлагал предпринять некоторые меры по повышению боеготовности русской армии в восточных областях государства и ее частичному развертыванию. Такое развертывание в устремленной к войне Японии было сделано уже давно.
Еще в декабре 1903 года адмирал Е.И. Алексеев запросил у государя разрешение объявить мобилизацию на территории Дальнего Востока и в сибирских губерниях. Одновременно он просил ввести военное положение в Маньчжурии, Владивостоке и Порт-Артуре и выдвинуть часть войск прикрытия на рубеж пограничной реки Ялу.
25 декабря военный министр сообщил дальневосточному наместнику о разрешении провести намеченные мероприятия, за исключением выдвижения русских войск на берега реки Ялу. Последнее, по мнению правительства, могло ускорть войну.
Однако через несколько дней из Санкт-Петербурга последовало новое высочайшее распоряжение, отменявшее ранее данное распоряжение на мобилизацию и введение военного положения. Император Николай II и его министры опять-таки опасались, что такие действия российской стороны ускорят войну с Японией.