Впервые после приезда в Оксфорд Робину пришло в голову, что он должен устроить здесь свою жизнь. Он представил, как это будет. Постепенно на пустых полках начнут появляться книги и безделушки, а новые накрахмаленные сорочки из сундука истреплются и порвутся, представил смену времен года и как ветер стучит в окно, которое не закрывается до конца. А напротив живет Рами.
Не так уж плохо.
Кровать была не застелена, но Робин слишком устал, чтобы возиться с простынями или искать одеяло, и он свернулся на боку, накрывшись сюртуком. А вскоре заснул с улыбкой на губах.
Занятия начинались только третьего октября, а значит, у Робина и Рами осталось целых три дня, чтобы исследовать город.
Три самых счастливых дня в жизни Робина. Ему не нужно было читать или заниматься, не нужно готовиться к сочинениям или докладам. Впервые в жизни он сам распоряжался своим временем и кошельком и сходил с ума от свободы.
Первый день они посвятили магазинам. Они зашли к «Ид и Рейвенскрофт» снять мерку для костюмов, в книжный Торнтона, чтобы купить книги по списку, на лотках Корнмаркет-стрит купили чайники, ложки, постельное белье и аргандовы лампы. Приобретя все необходимое для жизни студента, они обнаружили, что осталась еще приличная сумма, которую вполне можно потратить, поскольку они получают ежемесячную стипендию.
И они начали транжирить деньги. Купили несколько кульков с засахаренными орехами и карамелью. Взяли напрокат университетский ялик и всю вторую половину дня пытались лавировать между берегами Черуэлла. Зашли в кофейню на Квинс-лейн, где потратили безумную сумму на разнообразную выпечку, которую ни разу не пробовали. Рами обожал овсяные лепешки.
В них даже овес становится вкусным, сказал он, и я понимаю лошадей.
А Робин предпочитал липкие сладкие булочки, настолько пропитанные сахаром, что от них много часов болели зубы.
В Оксфорде они выделялись как белые вороны. Поначалу это нервировало Робина. В чуть более космополитичном Лондоне на иностранцев так не пялились. Но жителей Оксфорда они постоянно пугали. Рами привлекал больше внимания, чем Робин. Робин выглядел иностранцем только вблизи и при определенном освещении, но чужеродность Рами сразу же бросалась в глаза.
О да, сказал он с деланым акцентом, когда булочник спросил, не из Индостана ли он. У меня там большая семья. Только между нами, но я королевских кровей, четвертый в линии наследования. Какого трона? Ну, местного. Наша политическая система очень запутанная. Но мне захотелось попробовать обычную жизнь, получить настоящее британское образование, видите ли, вот и я покинул свой дворец и приехал сюда.
Почему ты так говорил? спросил его Робин, когда они отошли подальше. И что все это значит, ты и впрямь королевских кровей?
Любой англичанин при встрече пытается встроить меня в какую-нибудь известную ему историю, ответил Рами. Либо я грязный вороватый ласкар, либо слуга какого-нибудь набоба. И я понял, что в Йоркшире проще жить, если они будут думать, будто я принц из империи Великих Моголов.
А я всегда пытался раствориться среди местных, признался Робин.
Для меня это невозможно. Приходится играть роль. В Калькутте нам рассказывали историю про Сейка Дина Магомеда, первого мусульманина из Бенгалии, который разбогател в Англии. Он женился на белой ирландке. И владел в Лондоне собственностью. И знаешь, как у него получилось? Он открыл ресторан, но прогорел, и тогда решил наняться дворецким или камердинером, но ничего не вышло. А потом ему пришла в голову блестящая мысль открыть в Брайтоне парную, где принимают ванны с пеной. Рами хихикнул. «Целительный пар! Массаж индийскими маслами! Он излечивает астму и ревматизм, и даже паралич». Конечно, мы знали, что это не так. Но Дину Магомеду нужно было только объявить себя целителем, убедить всех в магических свойствах восточной медицины, и публика начала есть у него с рук. О чем это говорит, Птах? Если о тебе сочиняют россказни, используй их в своих интересах. Англичане никогда не будут считать меня красавцем, но, если я впишусь в их фантазии, пусть хотя бы думают, будто я принц.
В этом была разница между ними. Приехав в Лондон, Робин пытался не высовываться и ассимилироваться в местное общество, замаскировать свою инаковость. Он думал, что чем незаметнее станет, тем меньше будет привлекать внимания. Но у Рами не было другого выхода, кроме как выделяться, и он решил сверкать. Выделиться по максимуму. Робин находил его потрясающим и даже немного побаивался.
Мирза и правда означает «принц»? спросил Робин, услышав, как Рами в третий раз объявил это очередному лавочнику.
Конечно. Ну, вообще-то, это титул, происходящий от персидского «эмирзаде», но довольно близко к принцу.
Значит, ты
Нет, отрезал Рами. Ну, может, когда-то. В общем, это семейное предание. Отец говорит, что мы были аристократами при дворе Моголов, что-то в этом роде. Но то было давно.
И что случилось?
Рами окинул его долгим взглядом.
Британцы, Птах. Не тупи.
Тем вечером они потратили огромную сумму на корзину с хлебом, сыром и сладким виноградом, которую взяли в Южный парк на востоке территории колледжа, и устроили пикник. Они нашли тихое местечко у небольшой рощицы, достаточно уединенное, чтобы Рами мог помолиться на закате, и сели на траву, скрестив ноги, отрывали хлеб прямо руками и расспрашивали друг друга о жизни с трепетом мальчишек, которые много лет считали, что никогда не найдут подобного себе.
Рами очень быстро догадался, что профессор Ловелл отец Робина.
Как пить дать. Иначе зачем он так уклончив? И откуда еще он мог знать твою маму? Он знает, что ты в курсе, или до сих пор пытается это скрывать?
Робина тревожила его прямота. Он привык обходить стороной эту тему, и ему странно было слышать такие откровения.
Не знаю. В смысле, все эти подробности.
Хм. Он похож на тебя?
Немного, мне кажется. Он преподает здесь восточные языки, ты наверняка с ним еще встретишься.
Ты никогда его об этом не спрашивал?
Даже не пытался, сказал Робин. Я Я не знаю, что он ответит. Нет, это неправда. То есть вряд ли он вообще ответит.
Они были знакомы всего один день, но Рами уже научился читать выражение лица Робина и благоразумно не стал напирать.
Рами гораздо откровеннее рассказывал о своем прошлом. Первые тринадцать лет жизни он провел в Калькутте, у него было три младшие сестры, а семья прислуживала богатому набобу по имени сэр Хорас Уилсон. Следующие четыре года он жил в Йоркшире, в сельском поместье, пытаясь произвести впечатление на Уилсона чтением на древнегреческом и латыни и стараясь не выцарапать ему глаза от скуки.
Тебе повезло получить образование в Лондоне, сказал Рами. Ты хотя бы мог куда-нибудь сходить на выходных. А я торчал все детство среди холмов и болот, и вокруг никого моложе сорока. Ты когда-нибудь видел короля?
Еще один талант Рами так резко перескакивать на другую тему, что Робин с трудом за ним поспевал.
Вильгельма? Нет, он редко появлялся на публике. В особенности в последнее время, когда приняли Фабричный акт и Законы о бедных, после которых реформаторы устроили уличные беспорядки и выходить стало небезопасно.
Реформаторы с тоской повторил Рами. Повезло тебе. А в Йоркшире самые значительные события пара свадеб. Иногда курица сбежит из курятника.
Но я все равно не принимал никакого участия в событиях, сказал Робин. Честно говоря, мои дни были довольно монотонными. Бесконечная зубрежка для подготовки к поступлению сюда.
Но теперь ты здесь.
Выпьем за это.
Робин со вздохом откинулся назад. Рами протянул ему чашку со смесью сиропа из цветков бузины с водой и медом, которую сделал лично. Они чокнулись и выпили.
С высоты Южного парка они видели весь университет, укутанный золотистым покрывалом заката. В этом свете глаза Рами сверкали, а кожа сияла, как полированная бронза. У Робина появилось дурацкое желание дотронуться, он даже поднял руку, но тут разум вернул ее на место.
Рами посмотрел на него. Черный локон упал ему на глаза. Робину это показалось очаровательным.
Все нормально?
Робин откинулся на локтях и обратил взгляд на город. Наверное, профессор Ловелл прав. Это самое прекрасное место на земле.
Все прекрасно, ответил он. Просто идеально.
На выходных заселились и другие жильцы дома номер четыре по Мэгпай-лейн. Но они не обучались в Институте перевода. Колин Торнхилл, пылкий будущий юрист, который всегда говорил только о себе, причем длинными абзацами; Билл Джеймсон, приветливый рыжий парень, который учился на хирурга и, похоже, постоянно волновался о ценах на все; а в конце коридора поселились близнецы Эдгар и Эдвард Шарпы, второкурсники, получавшие классическое образование, хотя, как они объявляли на каждом углу, больше хотели «обзавестись нужными знакомствами, пока не вступят в наследство».
Однажды субботним вечером все собрались в прилегающей к кухне общей комнате, чтобы выпить. Когда вошли Робин и Рами, Билл, Колин и Шарпы уже сидели за низким столом. Хотя их пригласили к девяти, пирушка явно шла какое-то время: пол был засыпан пустыми бутылками, а братья Шарпы привалились друг к другу, совершенно пьяные.
Колин разглагольствовал о различиях в студенческих мантиях.
По одежде можно узнать о человеке все, с важным видом заявил он. У него был своеобразный, подозрительно подчеркнутый акцент, происхождение которого Робин не мог определить, но звучал он неприятно. Мантия бакалавра чуть собрана у локтя. Мантия студентов-джентльменов шелковая, и рукава на завязках. Мантия простых студентов без рукавов, с завязками у плеча, а служащих можно отличить от студентов, потому что у их мантий нет завязок и на шляпах нет кисточек
Боже мой, сказал Рами и сел. И он говорит об этом все это время?
По меньшей мере десять минут, ответил Билл.
Но мантия надлежащего покроя имеет наиважнейшее значение, настаивал Колин. Именно так мы показываем свой статус, принадлежность к Оксфорду. Носить с мантией обычную твидовую кепку или пользоваться тростью один из семи смертных грехов. А однажды я слышал о человеке, который, не зная всех правил, сказал портному, что он стипендиат и ему нужна мантия стипендиата, и на следующий день его высмеяли и выгнали из аудитории, когда выяснилось, что он не стипендиат, а обычный студент за плату
И какая же у него была мантия? оборвал его Рами. Просто хочу знать, правильные ли мантии мы заказали у портного.
Смотря кто вы, ответил Колин. Вы джентльмены или работаете в Оксфорде, чтобы получать стипендию? Я плачу за обучение, но платят не все. Какие у вас финансовые отношения с Оксфордом?
Понятия не имею, сказал Рами. Как думаешь, черные мантии подойдут? Я знаю только одно мы заказали черные.
Робин фыркнул. Колин выпучил глаза.
Да, но рукава
Да отстаньте от него, улыбнулся Билл. Колин слишком озабочен статусом.
Здесь очень серьезно относятся к мантиям, торжественно объявил Колин. Я прочел это в путеводителе. В неподобающем наряде тебя даже не пустят на лекцию. Так вы студенты-джентльмены или работаете в Оксфорде за стипендию?
Ни то и ни другое. Эдвард повернулся к Робину. Вы же балаболы, верно? Я слышал, что все балаболы получают стипендию.
Балаболы? повторил Робин. Он впервые услышал это слово.
Из Института перевода, нетерпеливо добавил Эдвард. Вы же оттуда, верно? Иначе таких, как вы, сюда бы не приняли.
Таких, как мы? выгнул бровь Рами.
А кто ты, кстати? вдруг спросил Эдгар Шарп. Казалось, что он вот-вот заснет, но он сделал над собой усилие и сел прямо, словно пытаясь рассмотреть Рами сквозь туман. Негр? Турок?
Я из Калькутты, огрызнулся Рами. А значит, индиец, если тебе угодно.
Хм, протянул Эдвард.
«О улицы Лондона, где мусульманин в тюрбане встречает бородатого еврея, курчавого негра и смуглого индуса», нараспев продекламировал Эдгар.
Его близнец фыркнул и хлебнул портвейна.
Рами в кои-то веки не нашелся с ответом и потрясенно вытаращился на Эдгара.
Точно, сказал Билл, потеребив ухо. М-да.
Это Анна Барбо? спросил Колин. Прекрасная поэтесса. Конечно, она не так ловко жонглирует словами, как поэты-мужчины, но моему отцу нравятся ее стихи. Очень романтичные.
А ты китаец, верно? Эдгар перевел затуманенный взгляд на Робина. Это правда, что китайцы ломают женщинам ступни бинтами, чтобы они не могли ходить?
Что?! фыркнул Колин. Что за глупость.
Я читал об этом, настаивал Эдгар. Скажи, это считается эротичным? Или просто чтобы они не могли сбежать?
Ну, я Робин понятия не имел, с него начать. Это делают не повсеместно, у моей мамы не были перевязаны ступни, и в том месте, откуда я родом, многие против
Значит, это правда, проревел Эдгар. Боже мой! Да вы просто извращенцы.
А вы правда пьете мочу младенцев в качестве лекарства? продолжал допытываться Эдвард. И как ее собирают?
Может, заткнешься уже и продолжишь капать вином себе на грудь? резко вставил Рами.
После этого все надежды завести дружбу быстро растаяли. Прозвучало предложение сыграть партию в вист, но братья Шарп не знали правил и были слишком пьяны, чтобы учиться. Билл сослался на головную боль и вскоре ушел. Колин разразился очередной длинной тирадой о запутанном университетском этикете, включая латинское изречение, которое предложил всем выучить наизусть, но никто его не слушал. Братья Шарп в странном порыве раскаяния задали Робину и Рами несколько вежливых, хотя и дурацких вопросов о переводе, но было ясно, что ответы их не интересуют. Если Шарпы искали в Оксфорде ценные знакомства, то явно не нашли их здесь. Через полчаса все разошлись по своим комнатам.
В тот вечер они вроде бы договорились о совместном завтраке дома. Но когда Рами и Робин на следующее утро появились на кухне, то нашли на столе записку:
«Ушли в Иффли, там есть кафе, которое знают Шарпы. Вряд ли вам там понравится. До встречи. К.Т.»
Полагаю, сухо произнес Рами, теперь будем «мы» и «они».
Робина это ничуть не задело.
Меня вполне устроит и «мы».
Рами улыбнулся.
На третий день они прошлись по жемчужинам университета. В 1836 году Оксфорд переживал эпоху становления, как ненасытное существо питался богатством, породившим его. Колледжи постоянно ремонтировались, выкупали у города новые земли, заменяли средневековые здания более современными и красивыми, строили новые библиотеки для размещения недавно приобретенных собраний. Почти каждое здание в Оксфорде имело название не по функции или место- положению, а по имени богатого и влиятельного человека, который вдохновил на его создание.
Здесь находился массивный, внушительный музей Эшмола, в котором имелась витрина с диковинами, подаренными Оксфорду Элиасом Эшмолом, включая голову дронта, черепа бегемотов и трехдюймовый бараний рог, предположительно выросший на голове одной старушки из Чешира по имени Мэри Дэвис; библиотека Рэдклиффа с большим куполом, которая изнутри почему-то казалась еще больше и грандиознее, чем снаружи; Шелдонский театр, окруженный массивными каменными бюстами, известными как «Головы императоров», все они выглядели так, будто вдруг повстречали горгону Медузу.
А еще здесь была Бодлианская библиотека, подлинное национальное сокровище, хранящая самую большую коллекцию рукописей в Англии («В Кембридже всего сто тысяч наименований, фыркнул клерк, а в Эдинбурге всего шестьдесят три тысячи»), и собрание продолжало пополняться под гордым руководством преподобного доктора Балкли Бэндинела. Ежегодный бюджет на закупку книг составлял почти две тысячи фунтов.