И во всём этом великолепии, по наборному паркету вышагивал он.
Максим Дубовский собственной персоной.
Смазанные петли даже не скрипнули, но он каким-то звериным чутьём почувствовал, что в комнате кто-то есть. Остановился и обернулся, пристально глядя на меня.
Я никогда не доверяла фотографиям, считала, что в наш век фотошопа и ретуши ничего не стоит сделать себя красивее, чем есть на самом деле. Максим подтвердил мою мысль фотографиям доверять нельзя.
Но он в реальности был лучше, чем на них. При одном только взгляде на него моё сердце подскочило куда-то к горлу и заколотилось, как бешеное. Ни одна камера в мире не смогла бы передать ту ауру, что исходила от него, заполняя собой пространство.
Он был не просто хорошо или дорого одет. Каждая деталь была на своём месте, отточенная до совершенства. Тёмная рубашка оттеняла глаза, заставляла их гореть голубым огнём. Лёгкая небрежность волос была таковой лишь на первый взгляд, а на второй выдавала работу умелого стилиста. Несмотря на широкую спину и накаченные руки, всё сидело, как следует, подчёркивая контраст мощного торса и узких поджарых бёдер. Кровь бросилась мне в лицо. «Ты думаешь о его бёдрах? С ума сошла?!»
Но не красота, какой бы яркой она ни была, привлекала к нему. Что-то другое. Тяжёлый, нацеленный взгляд человека, привыкшего добиваться своего. Обманчивая расслабленность, готовая в любой момент смениться броском. Опасность, исходившая от него, была почти осязаемой. И я не могла себе в этом признаться до конца, чертовски горячей. Обнажённый обоюдоострый клинок. Зверь, способный разодрать надвое. Сулящий погибель всем, кто его коснётся.
Я покачнулась, не в силах справиться с обуревавшими меня чувствами. В смятении схватилась за дверной косяк. По его чувственным губам скользнула тень насмешки. Готова попорить, он прекрасно понимал, какое впечатление производит. И упивается этим. Наслаждается чужой беспомощностью, своим влиянием, своей силой. Я закусила губу. Ну уж нет. Меня тебе не победить.
Добрый вечер, Максим Игоревич.
Глава 3: Вторая сторона
POV Максим
(За несколько месяцев до)
Звонкий женский голос дрожал от ужаса, когда его обладательница обратилась ко мне. Должно быть, себе она казалась невероятно смелой, но я чуял, как трясутся её круглые коленки, скрытые под форменной юбкой, как выступает пот над верхней губой и холодеют руки. Страх невозможно скрыть.
Максим Игоревич, принести ещё что-нибудь?
Я отвернулся от окна отеля и покачал головой. Официантка была совсем молоденькой, с нежным пушком на округлых щеках, безжалостно измазанных тональником. Она была бы хорошенькой, если бы не этот взгляд затравленного оленёнка, который метался между мной и выходящими на улицу панорамными окнами. Прямо за ними стояли бугаи из местной охраны. Слишком заметные, чтобы быть по-настоящему эффективными.
По мощёной дорожке паркового комплекса шёл человек. Пока ещё человек. Лёгким, пружинящим шагом того, кто не отягощает свою совесть лишним грузом воспоминаний.
Ничего не нужно, идите.
Девчонка с готовностью выскочила за дверь. Из угла донеслось недовольное цоканье это Владислав выражал своё неудовольствие. Старый хрен не отказался бы от ещё одной порции односолодового виски. Я ценил его, как партнёра и поверенного, но с его образом жизни скоро придётся искать нового.
Игнорируя старика, я внимательно следил, как человек на дорожке ступает на круглую площадку перед журчащим фонтаном. Свет фонаря выхватил из вечернего сумрака лицо, исключая риск ошибки. Это был он, выродок и говнюк, жалкий уродливый червяк, возомнивший себя Богом. Георгий Кириченко, в узких кругах известный как Жора Клык. Достойный сын 90-х, потерявший всякий страх.
Это была общая беда всех нуворишей. Решив, что стали бессмертными, раз выжили в мясорубке перестроечных времён, они разбрасывались угрозами и давили там, где можно было договориться по-человечески. Держались за удобные им «понятия», со старпёрским апломбом презирали всех, у кого ещё стоял хер и начисто игнорировали двадцать первый век. Что же, сегодня Жора Клык познает свою истинную сущность мелкого дерьмеца. Прах к праху, пепел к пеплу. Дерьмо к дерьму.
Я нажал кнопку вызова и сказал, не отрывая взгляда от движущейся фигуры:
Начинайте.
Быстрыми, отработанными движениями из-за деревьев выскочили две чёрные тени. Кулаки сжались сами собой, в предвкушении я едва не протаранил лбом стекло. Но зрелище оказалось ниже всякой критики. Кириченко рухнул, как подхошенный, едва его пальцем тронули. Одна из теней бойцовским приёмом шваркнула его о каменные плиты дорожки, раскроив череп. Вторая припечатала тяжёлым ботинком в грудак и наставила оружие в лицо. Это было моим личным пожеланием. Он должен видеть свою смерть.
Жора Клык даже не пытался сопротивляться. Я помнил, как он вёл себя, прячась за спинами своих мордоворотов, как тыкал мне в лицо разорванным договором и потешался над «сопливым пацаном, которого поимели, как шмару на трассе». Ну и кто теперь пускает сопли, Жора?
Отсюда было видно, что Кириченко что-то блеет, пытаясь не то разжалобить, не то выторговать свою жалкую жизнь. Это он зря. Каждый из моих ребят знал, что проще, быстрее и безболезненнее будет пустить пулю себе в лоб, чем нарушить приказ. Пары прецедентов хватило, чтобы донести до всех Дубовского нельзя предавать.
Вторая тень обернулась. Я равнодушно махнул рукой. Шоу не получилось, Жора Клык оказался трусливой беззубой шавкой так собаке собачья смерть. Приглушённый глушителем и стеклопакетом выстрел был похож на звук, с которым открывают шампанское. Амбалы перед окном даже не шелохнулись. Умные ребята.
По каменным плиткам медленно расползалась тёмная лужа. Подошедший Владислав глубоко вздохнул, с отвращением отворачиваясь от окна. Кадык, покрытый старческими пятнами, дёрнулся под морщинистой кожей.
Не одобряю я твои методы, пожевав сухими губами, сказал он ворчливо. Да ты и сам знаешь. Ладно эти, калеченные-перекалеченные, их перевернуло давно, там человеческого и не осталось ничего, одно звериное. Но ты-то. Молодой ещё, горячий. Что ж с тобой приключилось, Максим? Как ты дошёл до этого?
Я не стал отвечать, чувствуя, что расправа не принесла мне должного успокоения. Злость всё ещё ворочалась в глубине, спускать её на союзника не было резона. Но его слова резанули по незаживающей ране.
«Как же я дошёл до такого? Издевательский голос в голове корчил рожи и скалился. Даже не знаю, давай-ка подумаем, приятель.»
В двадцать четыре я один из богатейших людей страны. К тридцати планирую выбиться в мировые топы. Не мечтаю, а планирую, просчитывая свои шаги наперёд. Меня включают в списки «30 до 30-ти», самых завидных холостяков, самых успешных молодых бизнесменов и самых влиятельных людей столицы. За мной охотятся паппарацци и безумные поклонницы. Меня приглашают спикером на международные форумы. Меня считают самым перспективным именем в HoReCa сегменте бизнеса. Моё состояние в этом году перевалило за миллиард.
Журналисты из кожи вон лезут, задавая один и тот же вопрос как же я достиг этого? Как сумел выстроить целую империю, пока мои ровесники ковыряют в носу на парах в институте и за кассой в Макдональдсе?
Расскажи я правду, они были бы в восторге. Столько пикантных подробностей. Первые полосы таблоидов захлебнулись бы лаем. Люди любят светлые евангелические образы, но ещё больше они любят взять такой образ, вывалять в смоле и перьях, и скинуть с пьедестала под улюлюканье толпы.
Я не был ни честен, ни благороден на пути к целям. Врал, когда нужно было. Предавал тех, кто переставал быть мне нужен. Убирал с дороги любого, кто открывал в мою сторону пасть. И никогда не давал слабины.
В мире хищников нельзя быть овцой.
Реальность такова, что в ней нет места высоким порывам. Им место в плохих книжках и глупых фильмах, над которыми вздыхают прекраснодушие нищеброды. Единственное правило, которое я выучил идеально сожри первым, если не хочешь, чтобы сожрали тебя.
За шесть лет я сбился со счёта, скольких конкурентов я убрал с дороги. Подлоги и шантаж, похищения. Убийства. Я бы мог сказать, что очерствел, постоянно применяя силу, но это не так. Самое первое решение о физическом устранении я принимал так же спокойно, как и последнее. Для меня никогда не стоял вопрос, кто важнее я или кто-то ещё. Ответ был очевиден.
Когда мои жертвы взывали к совести или к памяти родителей, я мог только усмехаться. Мои настоящие родители погибли в автокатастрофе, едва не забрав меня с собой. Виновника аварии не нашли. Зная, как работает наша полиция не особо и искали, ведь у них не было высокопоставленных или богатых родственников.
Я выжил чудом. Местные газеты даже публиковали заметки об этом. Трёхлетний ребёнок выкарабкался с того света. Новость подавали, как что-то прекрасное и удивительное. Всем было плевать, что с этим ребёнком будет дальше, жизнь казалась им самоцелью.
Переломы и порезы изранили тело. Но куда страшнее были травмы, искалечившие психику.
Гораздо позже, уже попав в детский дом, я каждый вечер задавался вопросом: почему я? Почему я выжил? Почему мои родители погибли? Почему с хорошими людьми происходят плохие вещи? Мне никто не давал ответов, потому что ответов не существовало.
Мои родители умерли, а двоюродный брат отца жил. Моральный урод, игроман и запойный алкаш, который, почему-то согласился меня опекать. Как я понял потом, он надеялся на пособие, да только не учёл, что оно крошечное. С трёх до шести лет моя жизнь была нескончаемым адом. Я не знал иного обращения, кроме криков и оскорблений. Прикосновение человека значило для меня только одно опасность. Жизнь маленького человека не имела никакого значения.
Дядя не единожды допивался до белой горячки, принимался ловить невидимых сущностей и называл меня дьяволом. А в понедельник надевал рубашку и, как ни в чём не бывало, шёл на работу. Никто, кроме меня, не был в курсе, какой он на самом деле. Благодаря знакомой врачихе в поликлинике, он выбивал себе больничный задним числом, если случалось заквасить на неделю. И благодаря ей же опека не знала, что моё тело постоянно было в кровоподтёках и ссадинах. Даже сломанные пальцы они однажды умудрились скрыть.
Но его любимым развлечением было тушить об меня сигареты. Я до сих пор не выношу сигаретный дым, запах табака. У меня не работают курящие люди, ни одного.
Когда я подрос, то перестал быть ему нужен даже в качестве груши для битья. Он пытался «забыть» меня в городе, но я возвращался. Не кормил неделями, вынуждая рыться в помойках у магазинов и выпрашивать еду у прохожих. Будь где-то поблизости цыганский табор, моя участь была бы очевидна, но такого везения дяде жизнь не приготовила. Зато подкинула сомнительных собутыльников, которые Я не знаю. Я надеюсь ошибаться. Но то, что три взрослых мужика согласились взять в качестве карточного выигрыша ребёнка оно наводит на мысли.
Мне удалось вырваться и сбежать, откуда только силы взялись. И впервые дядя нашёл меня сам. Он был очень недоволен. Очень разочарован. Знаешь, что делают с непослушными говнюками? Им делают очень больно.
Дядя отправился в ад, когда мне было шесть. В дом вломились несколько человек, судя по всему, каких-то бандитов или кредиторов, которым он не вернул взятое в долг. Мои рефлексы сработали безупречно я спрятался, едва началась заваруха. И в щель между досок смотрел, как этому уроду загоняют раскалённые иглы под ногти. Как превращают его морду в кровавое месиво, мало напоминающее человеческое лицо. Как пытают паяльником, безуспешно добиваясь ответа на вопрос: «Где бабки?»
Это была чудовищная смерть. И он полностью её заслуживал.
Впервые в своей короткой жизни я был по-настоящему счастлив. Я думал, что мои мучения кончены, что теперь настанет совсем другая жизнь, в которой никто не сможет заставить меня страдать.
Меня нашли позже. Чудовищно истощённого, нелюдимого, одетого чёрти во что. Не имеющего зачатков ни чтения, ни письма. Шарахающегося от любого громкого звука. И не умеющего плакать, только воющего, как побитый волчонок.
В детском доме было лучше, чем у дяди справедливости ради. Но тоже не курорт. Я был красивым ребёнком, но не умел ни общаться, ни дружить. Воспитательницы сперва меня выделяли, вызывая волну ненависти от других детей. Потом, убедившись, что хорошенький мальчик такой же зверёныш, стали относиться с той же смесью равнодушия и презрения, как и к другим.
Теперь, когда моими врагами были не взрослые, я начал защищать себя. Яростно и жёстко, давая понять, что со мной шутки плохи.
В четырнадцать я уже был отпетым отморозком. Во главе компании таких же, как я. Мы чувствовали себя хозяевами положения, кошмарили весь приют и «ставили на счётчик» других подростков, получая дополнительные порции еды, вещи и даже деньги, которые присылали некоторым пытавшиеся загладить вину родители. Власть кружила голову, но я никогда не забывал подкреплять её делом. Мы не только трясли дань с мальков, но и защищали тех, кто исправно платил. Нас боялись и уважали и я не отделял одно от другого.
Таких, как я, обычно не забирают в приёмную семью. Бездетные пары приходят за ангельскими младенчиками или весёлыми здоровыми трёхлетками, с ясными глазами и без родителей-наркоманов в анамнезе. Чем старше ребёнок, тем меньше шансов, что его выберут. Мне было пятнадцать и я уже вымахал выше любой из воспитательниц, а на лице моём было отчётливо написано держись подальше, целее будешь.
Я не сразу смирился с тем, что никогда никому не буду нужен. Что не встречу людей, которые будут любить меня просто потому, что я есть. Смотрел, как забирают других, приветливых и светлых, не успевших хлебнуть по полной и ненавидел их. Зависть разрывала меня части. Я срывался на других, ухудшая свою репутацию ещё больше.
Но, несмотря на это, я всё же отправился в «новый дом». Состоятельная пара придирчиво выбирала среди старших подростков, что было достаточно необычно. Кому нужен дома травмированный неуправляемый подросток? Их волновали наши оценки, то, как мы выглядим, как соображаем и только.
Они выбрали меня, заронив в душе надежду, что уж теперь-то всё будет иначе. Иллюзия рассеялась быстро. Дубовских, взявших меня под крыло, мало заботило, насколько я буду счастлив. Я был нужен им не как сын, не как человек, которому можно подарить толику любви и заботы. Я был для них функцией.
Своего рода сделка. Они мне условия для жизни, лучшее образование, прекрасные стартовые условия. Я же взамен взваливал на себя роль их наследника, который обязан продолжить дело. Нет, Дубовские не мучали меня. Уж, во всяком случае, им не пришло бы в голову тушить об меня бычки. Но за те два года, что я прожил с ними, ни разу в их словах или глазах не было даже проблеска любви. Я был полезным ресурсом, который ценили и оберегали. Но не ради меня самого.
Они получили, что хотели. И вовремя через два года оба сгорели, как свечки, подхватив в тропическом раю какую-то редкую лихорадку. Смерть будто шла за мной по пятам.
Я остался один на один со взрослой жизнью. Наследник не маленького состояния и бизнеса. Тогда мне казалось, что он работает, как часы. Спустя год я поменял это мнение, как и саму бизнес-модель, безжалостно вышвыривая всех, кто замедлял и усложнял работу. У меня появилась цель забраться так высоко, чтобы никто и никогда не смог диктовать мне условия.