Йога учит нас, что мы рождаемся с кармическим наследием ментальных и эмоциональных паттернов самскара (на санскрите «сам» означает «полный», а «кара» «действие»). Мы проходим через эти паттерны снова и снова в течение всей жизни. В этом смысле я унаследовал шрамы отца и сдирал корочку вновь и вновь, надеясь заслужить одобрение, чего так и не случилось. Я хирург, и моя работа лечить физические травмы. Но я понял, что воздействие травм эмоциональных куда тяжелее. Мне они причинили такую боль, от которой меня не могла бы избавить никакая операция. Я боролся с ними сорок лет все время учебы и работы.
Сенсорная информация поступает в мозг, в тот его участок, который называется таламусом, а оттуда в новую кору, являющуюся мыслящим или рациональным мозгом, а также в небольшой миндалевидный орган серого вещества, расположенный между полушариями мозга мозжечковую миндалину. Мозжечковая миндалина это центр реакции «дерись или беги». Она управляет эмоциями и настроением, страхом, гневом, агрессией и печалью. Мы переживаем их, а затем они хранятся в гиппокампе, расположенном за миндалиной. Гиппокамп получает информацию от миндалины и отвечает за обработку эмоциональных реакций и долгосрочной памяти, чтобы человек мог распознать те же триггеры и избежать их в будущем. Это одновременно и хорошо, и плохо. Если эмоциональная запись гиппокампа распознает стимул как потенциально болезненный, миндалина получает сигнал запустить реакцию «дерись, беги или замри». А это вызывает еще более сильную эмоциональную реакцию, совершенно спонтанную и острую. И реакция эта подавляет рациональные мысли новой коры, о чем мы можем впоследствии пожалеть.
В 1996 году Дэниел Гоулман написал книгу «Эмоциональный интеллект. Почему он может значить больше, чем IQ». В ней он использовал выражение «угон мозжечковой миндалины» так он назвал мощную эмоциональную реакцию, которая может оказаться совершенно непропорциональной вызвавшему ее стимулу.
Мне кажется: большинству медиков каждый день приходится подавлять реакцию дерись, беги или замри, иначе ни один хирург не смог бы взяться за скальпель.
За годы жизни моя мозжечковая миндалина усвоила немало боли, как и у всех нас. Когда шрамы воспаляются, мы поддаемся влиянию эмоций, а не разума: мозг взрывается от шума, смятения, депрессии, страха и деструктивного поведения. Это моя «травматология» с самого детства. В ней собрались все пращи и стрелы суровой жизни. Хотя я и не знал этого, но пуля была готова поразить меня в самое сердце, и «угон» был неминуем.
В детстве я никогда не уезжал далеко от дома. Наша семья лишь раз в год отправлялась на море в Трамор. По воскресеньям я был алтарником в церкви. Я учился в маленькой местной католической начальной школе с совершенно бессмысленной программой, чего никто не замечал или просто никто не хотел говорить об этом. В 1985 году перешел в среднюю школу. Мне было одиннадцать лет, и я оказался совершенно не готов ни академически, ни эмоционально к суровой атмосфере школы для мальчиков, куда дети съезжались со всех концов Ирландии. И все они были образованны и знали жизнь гораздо лучше меня. Я быстро понял, что я другой. Другие мальчики тоже это поняли и начали травить меня. Некоторые одноклассники находили удовольствие в том, чтобы швырнуть меня в заброшенный карьер, а потом кинуть сверху мои учебники и велосипед. Мне приходилось выбираться из грязи и вонючих отбросов. Поняв, что физическое насилие на меня не действует, одноклассники нашли другой способ мучений они рвали мои тетради и учебники, в которые я вкладывал всю душу. Мучения продолжались, и я становился все более замкнутым и с головой уходил в учебу. Я засиживался в школе допоздна, надеясь, что все разойдутся и я смогу спокойно вернуться домой. От этой травмы я бежал всю свою взрослую жизнь лишь тридцать лет спустя я смог пролить целительный свет на эти раны, рассказав о них в книге «Слушая животных» и в своих выступлениях во время турне. Но эмоциональные шрамы быстро не проходят очень скоро они снова обнажились и стали кровоточить.
В турне Supervet Live я приобрел потрясающий опыт, в поездках по Великобритании и Ирландии встретился со множеством замечательных и поразительно скромных людей. Их было слишком много, чтобы я мог всех назвать. Маленькая девочка смотрела нашу программу, проходя курс химиотерапии. Старик откладывал деньги полгода, чтобы побывать на нашей программе он обнял и поблагодарил меня, сказав, что теперь может умереть счастливым. Мальчик в инвалидном кресле связал для меня шарф, а когда мы встретились после выступления, он повторил те же слова, что мальчик с кроликом в Корке: «Спасибо, что уделили мне время».
Время это все, что у нас есть. Хотел бы я потратить меньше драгоценных мгновений на волнение из-за того, что могло и не случиться. Всем нам это не помешало бы. Когда мы забываем свою истинную цель, то тратим слишком много времени на ложь о том, что важно, а что нет. Я думал, что понял свою истинную цель, но тогда не представлял, что очень скоро все, во что я верю, рухнет. Быть Суперветеринаром значит погрузиться в океан боли.
* * *
Вечером, совершенно обессиленный, я возвращался с арены О2, съежившись на заднем сиденье. Машину вел Тони мой водитель, охранник, будильник и верный друг. Я думал, как мне повезло, что в моей жизни произошло это потрясающее событие. Мне выпала честь напрямую обратиться к множеству людей и рассказать им о фундаментальной истине: спасение человечества заключено в уважении к животным и друг к другу.
Во время турне я чувствовал: мне повезло стать ветеринаром и каждый день ощущать абсолютную любовь и надежду на установление связи между человеком и животными. Я думал о том, как напряженно трудился, чтобы пережить этот момент; как много учился; сдавал бесчисленные экзамены; работал по шестнадцать часов семь дней в неделю; переживал финансовые трудности и брал займы для создания клиники; у меня случались неудачные операции; нес большую ответственность за 250 своих коллег и подчиненных; жертвовал личной жизнью, но это был мой собственный выбор. Оглядываясь назад, я понимал, что не хотел бы другой жизни. Я реализовал свою мечту: обеспечил животным новейшие достижения медицины и добился справедливого сотрудничества с медициной человеческой. Какая у меня прекрасная жизнь! Голос у меня снова пропал, я был измучен, но в то же время чувствовал, что мне безумно повезло, и я не променяю этого ни на что другое.
На следующее утро я вернулся к своей обычной работе в клинике. Медсестры подшучивали над моим «отпускным» турне. Их веселило, что я полностью потерял голос, но мне не хотелось отвечать на их подколки. Я знал, что день будет тяжелым, потому что придется усыпить чудесного двухлетнего палевого лабрадора Монти, резкий контраст с атмосферой турне. С вершин восторга я рухнул в пучину отчаяния.
Монти страдал от острого остеоартрита, поразившего обе передние лапы. Собака не отвечала ни на лекарственное, ни на хирургическое лечение. Я испробовал все, но безрезультатно. Пес страдал, и мы с его семьей решили больше его не мучить. Выступая на арене О2, я постоянно думал, что не сумел спасти Монти. Я говорил о надежде, но сердце мое обливалось кровью, ибо я давно знал Монти. Он стал моим другом, и я должен был усыпить его сам, держа за лапу, и поддержать его семью во время прощания.
Входя в кабинет, я знал, что меня ждет печальный долг. Когда в дверь позвонил наш менеджер Брайан, я подумал, что он хочет меня поддержать, поздороваться после завершения турне или подшутить над моей немотой, но по его лицу я понял, что дело было в чем-то другом. Обычно яркие шотландские глаза Брайана потускнели, а приподнятое настроение сменилось зловещей вялостью. Я сразу понял, что меня ждут дурные известия, но не предполагал насколько дурные. Брайан сел напротив, печально посмотрел на меня, глубоко вздохнул и протянул плотный белый конверт с ярко-синими буквами RCVS. Никто из ветеринаров не радуется подобным посланиям: они всегда несут дурные известия.
RCVS Королевский колледж ветеринаров-хирургов главный управляющий ветеринарный орган Великобритании. Я глубоко уважаю эту организацию и бесконечно благодарен ей за возможность заниматься любимым делом и помогать животным-компаньонам и всем, кто их любит. Я горжусь честью быть послом ценностей этой организации и делать все, что в моих силах, чтобы поддерживать ее моральный кодекс, доброе имя и хорошую репутацию ветеринаров в обществе. Но в тот момент сердце мое оборвалось. Я непонимающе смотрел на Брайана. Даже если бы я мог говорить физически, то не знал бы, что сказать. Брайан тихо сказал:
Простите, что принес дурные известия.
Это письмо с кучей документов он получил несколько дней назад, но, зная, что это меня страшно расстроит, и не желая нарушать программу турне, он дождался сегодняшнего утра. Четыре ветеринара (ни с кем из них я не был знаком лично и никогда не встречался) обвинили меня во врачебной нечистоплотности. Они утверждали, что я действовал не в интересах животного, которого, по их мнению, следовало сразу усыпить. Меня обвиняли в «чрезмерном лечении» на грани «экспериментирования». Авторы письма утверждали, что я действовал из эгоистических побуждений: меня больше интересовала самореклама в программе «Супервет», чем здоровье и благополучие моего пациента. По их мнению, мои действия пагубно сказались на репутации профессии ветеринара в глазах общества. Авторы письма потребовали полного дисциплинарного расследования. В зависимости от исхода мне грозило временное отстранение от работы, а то и полный запрет на занятие ветеринарией, хотя эта профессия была для меня смыслом жизни, сколько я себя помнил.
Мозг мой и весь мой мир взорвались. Мозжечковая миндалина вспыхнула. Вскрыв конверт, я быстро просмотрел содержание документа в четырех самостоятельных, но взаимосвязанных заявлениях утверждалось, что я виновен в профессиональной нечистоплотности, а моя деятельность вредит репутации ветеринара. Я только что два месяца колесил по всей стране, чтобы укрепить репутацию ветеринаров и рассказать об абсолютной любви к животным и природе, воплощением которой эти люди являются. Я прервал тур на две недели, чтобы прочитать лекцию в американском Финиксе, куда меня пригласил Американский колледж ветеринаров-хирургов (ACVS). Я всю жизнь мечтал об этом приглашении. Тогда же я выступил в Барселоне на конгрессе Европейского общества ветеринарной ортопедии и травматологии (ESVOT). Главной темой моей лекции была мысль о том, что мы не всегда должны что-либо делать только потому что можем это сделать. Одна из лекций была озаглавлена так: «Революция или эволюция? Этика и инженерия бионической биологии». В ней я говорил об этических аспектах развитой ветеринарной хирургии и об острой необходимости разработки строгих правил профессии, основанных на четырех столпах этика, доказательность, эффективность и просвещение.
Двадцать восемь лет я посвящал каждый день своей жизни и все мои силы животным, доверенным моей заботе. Я всегда помнил о людях, которые любили животных и заботились о них, о своих коллегах-ветеринарах, которых я знал и любил, особенно о тех, кто работал в нашей «Фиц-семье». Я влез в колоссальные долги, чтобы создать из разрушенной фермы свою клинику. Из-за работы у меня не сложились личные отношения. Я переживал тяжелые стрессы и депрессии. Я просто физически не мог тратить больше времени на то, чем, по мнению жалобщиков, я не занимался.
Я всю жизнь хранил верность своей клятве: делать все, что в моих силах, чтобы облегчать боль и страдания животных. И сейчас меня обвиняли в том, что я этого не делал.
Неужели я действительно обычный шарлатан и ханжа? Я не мог с этим смириться. Для меня это было абсолютно неприемлемо: это полная противоположность тому, за что я выступал и боролся.
Брайан обнял меня и ушел. Я выбрался из-за стола и рухнул на постель. Спальня была в моем кабинете, ведь более десяти лет я проводил в клинике большую часть времени. Я уткнулся лицом в подушку и зарыдал, подушка промокла от слез, а я не мог мыслить здраво. В тот момент мне хотелось выбежать из клиники и никогда больше не возвращаться. Я уткнулся лбом в подушку. Почему это случилось? Как такое вообще могло случиться? Что это означало? Может быть, то, что я считал совершенно ясной целью жизни, было всего лишь мифом, потому что окружающие считали меня мошенником и алчным эгоистом?
Такова была цена суперветеринарства.
В центре жалоб был случай черепахи Германа по имени Гермес. Черепаху назвали так, потому что в 2016 году ее обнаружили в картонной коробке в одноименной компании по доставке. История Гермеса и того, что произошло после его появления в нашей клинике, легла в основу четвертого эпизода двенадцатой серии «Супервет», вышедшей в свет 4 октября 2018 года. Гермес жил у Хелен, медсестры отделения интенсивной терапии, одного из самых чутких людей в мире. Она спасла черепаху и взяла к себе. Гермесу было всего пять лет, и он мог прожить еще лет сорок, а то и больше. Но во время спячки три его лапы сожрали крысы. Он попал в руки прекрасного ветеринара, специалиста по лечению экзотических животных. Он обработал раны на культях и некоторое время занимался лечением инфекции, а затем обратился ко мне с вопросом, нельзя ли сделать что-нибудь еще.
Две передние лапы были удалены на уровне нижнего конца плечевой кости, а одна задняя на уровне нижнего конца бедренной кости, чуть выше колена. Имея только одну нормальную конечность, Гермес не мог двигаться. Хелен понимала, что качество его жизни резко ухудшилось, но она жила рядом с ним и заботилась о нем. Я видел, как черепаха позитивно общается со своей мамочкой Гермес явно не собирался сдаваться. И поскольку черепахи живут долго, Хелен тоже не собиралась сдаваться.
Такие моменты всегда эмоциональны. Я постоянно сталкиваюсь с подобным в своей клинической практике, и это всегда очень тяжело. Родители питомцев почти физически ощущают боль и страдания своих любимцев и очень переживают, когда те получают травмы. Задача ветеринара-хирурга быть адвокатом животного вне зависимости от чувств родителей. Но в то же время мы должны понимать эмоциональную и психологическую травму родителей животного и относиться к ним с сочувствием.
К сожалению, мы не можем помочь всем. Кроме того, есть животные, которым не следует помогать. Недостаточно иметь возможность что-то сделать нужно понимать, служат ли эти действия интересам животного. И тут возникает профессиональная этическая дилемма. Ветеринария развивается, появляются новые приемы и возможности, а это еще более усложняет принятие решения, ведь если в коробке лишь две конфеты, выбор гораздо проще, чем когда конфет десять. К сожалению, ветеринарная медицина никак не может решить эту дилемму: понятных и ясных рекомендаций в этом вопросе не существует.
К моменту знакомства с Гермесом я выполнял протезирование ампутированных конечностей уже более десяти лет без ложной скромности мог сказать, что обладаю опытом в этой области, опытом всех «за» и «против» этой процедуры гораздо большим, чем любой другой ветеринар мира. Я видел хорошо и плохо сделанные протезы и у людей, и у животных. Мы многому научились в этой области. Насколько мне было известно, на черепахах подобные операции никогда не проводились, но у Гермеса просто не было другого выхода. Протезы для культи, когда в протезе делали выстеленную мягким материалом выемку, куда помещалась культя, были известны уже сотни лет. Но Гермесу такой протез не подходил, поскольку он втягивал лапы под панцирь, а с протезом это было бы невозможно. Раньше я делал для черепах колеса. Небольшие колесики, вращающиеся в разных направлениях и прикрепленные к нижней стороне панциря, могли бы ему подойти, если бы у Гермеса имелось хотя бы две лапы, но с одной лапой и этот вариант отпадал. Черепаха могла бы жить в своем состоянии, но ни Хелен, ни ее ветеринар, ни я не считали такой вариант этичным и подходящим. У нас было лишь два варианта: сделать для Гермеса бионические протезы, скрепленные с сохранившимися костями, или дать ему мирно умереть.